Расклад рун - Джеймс Хайнс

– Коллеги, пожалуйста, прошу вас!

Оппенгеймер подошел к Карсвеллу, словно желая преградить к нему путь девице с серебряным гвоздиком в носу. Ему, как ни странно, удалось сохранить спокойную интонацию. В голосе слышалась не тревога, а только лишь естественное возмущение интеллигента.

– Я надеялся, что аудитория сможет выдвинуть одного или двух своих представителей, – сказал он, положив руку на кафедру перед Карсвеллом. – И убедительно прошу уважаемых дам снова вернуться на свои места…

Он употребил в высшей степени неудачное слово.

– Дамы! – крикнула девица с гвоздиком в носу, и весь их строй по обе стороны от кафедры подпрыгнул и перемахнул через столы.

Бутсы одной из них перелетели прямо у Вирджинии над головой.

Присутствующие затаили дыхание, многие вскочили на ноги. Оппенгеймер резким движением отстранил Карсвелла от девицы с гвоздиком в носу. Карсвелл шипел на нее, точно кот, готовый ринуться в драку, а она в ответ рычала и клацала зубами. Боб встал и тут же лицом к лицу столкнулся с одной из девиц, рывком поправляющей джинсы и кожаную куртку. Со стоном он рухнул на пол, словно тяжелый мешок, набитый всякой дрянью. Тем временем Вита прокладывала себе путь по проходу, ловко расталкивая сидевших там женщин и размахивая руками.

– Нет! – кричала она. – Это не то, что!… Это не то, что я!… Вирджиния вдруг обнаружила, что тоже стоит, прижав руку

к щеке. Рядом с ней выросла фигура молодой женщины с обнаженными плечами, в кожаном жилете, напоминавшем форму среднего полузащитника в американском футболе.

– Эй, ты, Пойндекстер [15], что, зубы болят?

– Профессор Юнгер! – рявкнул Оппенгеймер поверх плеча Вирджинии. – Помогите профессору Доу!

Вирджиния протиснулась мимо «полузащитницы», опустив глаза и бормоча: «Извините»… и застыла от ужаса, так как на сцену, безумно размахивая руками, поднялась Вита.

– Так нельзя! – кричала она, перешагивая через распростертого на полу Боба Доу.

В это мгновение канзасец открыл глаза, приподнял голову и увидел нависающее над ним грузное тело Виты. Глаза Доу закатились, и он снова погрузился в глубокий обморок, с громким стуком ударившись головой об пол.

Одновременно девицы, атаковавшие сцену, окружили Кар-свелла и Оппенгеймера у кафедры, самая высокая из них подлезла под стол и вылезла с противоположной стороны, явив обоим мужчинам неожиданную угрозу сзади. Вита прыгала по сцене взад и вперед, пытаясь разнять участников потасовки у кафедры, с неожиданной силой расталкивая крепких воительниц. Оппенгеймер, обеими руками обхватив Карсвелла, пытался удержать его от столкновения с маленькой полногрудой девицей с золотым колечком в уголке губы. Карсвелл, брызгая слюной, уже несколько минут обменивался с ней грубыми оскорблениями. Все орали друг на друга.

– Я все-таки заставлю вас меня выслушать! – кричал Карсвелл, размахивая докладом.

– Хватит охранять его! – рявкнула девица с серебряным гвоздиком в носу и попыталась отодрать Оппенгеймера от Карсвелла.

– Я совсе не его охраняю! – крикнул Оппенгеймер, оглядываясь.

– Вы не знаете, с кем имеете дело! – прошипел Карсвелл.

– Ты с кем-то хочешь иметь дело, недоделок? – Низкорослая грудастая девица с колечком в губе борцовской походкой приблизилась к Карсвеллу вплотную. – Так будешь иметь дело со мной.

– Ну что ж! – крикнул Карсвелл голосом, который, казалось, принадлежал не ему, а кому-то другому, он был значительно глубже и грубее. – Если вы в достаточной мере мужчина!

Его лицо побелело, но то не была бледность позорного поражения, как у Боба Доу. Напротив, создавалось впечатление, что вся человеческая маскировка, до того момента прикрывавшая истинную сущность, сошла с его физиономии, оставив лишь облик жуткого призрака. Девица явно испугалась, на мгновение остановилась и на полшага отступила.

– Виктор, – прошептал Оппенгеймер на ухо Карсвеллу, – не делайте ничего такого, о чем потом можете пожалеть.

Впервые за все время Вирджиния почувствовала в голосе Оппенгеймера нечто похожее на страх. И словно для того, чтобы этот страх оправдать, Карсвелл расправил плечи, стряхнул руку Оппенгеймера и повернулся к нему лицом.

– Ничтожество! – Глаза Карсвелла сверкали, разинутый рот напоминал волчий оскал. – Я никогда ни о чем не жалею! – рявкнул он и повернулся к кафедре. – Я принимаю ваш вызов! – прорычал Карсвелл.

В зале загремело эхо от его слов. Однако вместо потрясенной тишины, которая должна была бы последовать за подобным восклицанием, по залу прокатился какой-то неясный шум, медленное, но упорное нарастающее движение. Вирджиния с бешено бьющимся сердцем повернулась в поисках Беверли, но вместо нее увидела женщин из зала, движущихся по рядам по направлению к проходам, а от них – к ступенькам, ведущим на сцену. Женщины поднимались на сцену со всех сторон. Парочка дамочек среднего возраста склонились над Бобом Доу. Одна обмахивала ему лицо программкой конференции, другая пыталась нащупать пульс на шее.

Практически все присутствующие женщины вставали со своих мест и медленным потоком направлялись к президиуму. В зале слышался непрерывный стук откидываемых сидений, нарастающий смех, болтовня, а сцена стонала под «биркеншто-ками», «рибоками» и «феррагамосами».

Толпа, подобно амебе, захватывающей кусок пищи, смыкалась вокруг противоборствующих сторон, занявших позиции у кафедры. Однако в самом этом движении не было ничего угрожающего. Женщины улыбались и беседовали. Одна из них подмигнула Вирджинии, та покраснела и отвернулась.

Зато у кафедры была совсем другая атмосфера: Вирджиния заметила, что даже Оппенгеймер испугался – в верхней части лба у него выступили крупные капли пота. Ей вспомнился образ из старого фильма, одного исторического эпоса, который заставил ее как-то посмотреть Чип. Чарлтон Хестон в роли Гордона Хартумского предстал перед ее мысленным взором: он, безоружный, стоит на верхней ступеньке лестницы и смотрит на толпу из обезумевших от злобы суданцев.

Вирджиния чуть не рассмеялась. Неужели Оппенгеймер и в самом деле думает, что эта толпа собирается пронзить его копьями и поднять извивающегося в предсмертных судорогах в воздух?

Женщины, оказавшиеся на сцене, вовсе не способствовали росту агрессивности. Напротив, они разбавляли ее своим присутствием, заполняя все пустые места, окружая наглых девиц с первого ряда и оттесняя их от Карсвелла. А разбушевавшиеся девицы в свою очередь начали дуться, словно малые дети, которых застали за издевательством над каким-нибудь мелким и беззащитным животным. В окружении женщин более старшего возраста они все вдруг почувствовали себя детьми, стояли, прикусив губу и опустив глаза долу, в особенности девица с гвоздиком в носу. Единственным исключением оставалась толстушка с колечком на губе, сохранявшая воинственную стойку. Она злобно пялилась на Карсвелла, все еще готовая к настоящей драке. Одна из женщин, поднявшихся вместе с толпой на сцену, маленькая, остроносая, с короткой стрижкой серебристых от седины волос, протиснулась сквозь толпу, подошла к толстушке сзади и мягким, почти нежным движением положила руки ей на плечи.

– Ну, хватит, хватит, – сказала она. – Мне он тоже не нравится, но давайте же все-таки будем цивилизованными людьми.

– Цивилизованными? – Девица с колечком в губе, казалось, выплюнула это слово, будто оно было самой оскорбительной непристойностью из всех ей известных. И, не сводя глаз с Карсвелла, повторила: – Цивилизованными?

– Вы забываете, моя дорогая, – спокойно заметила женщина с серебристыми волосами. – Мы и есть цивилизация. – Она улыбнулась и взглянула на троицу мужчин, стоявших у столов президиума, в том числе и на Вирджинию. – Во все времена они были способны только на то, чтобы добывать пищу и приносить ее домой.

Веселый смех огласил сцену. Женщина обняла девицу с кольцом в губе, и та рассмеялась. Оппенгеймер тоже присоединился к шуткам почтенных матрон, с полусерьезной почтительностью наклонив голову.

Вирджинии тоже хотелось слиться с толпой, хотелось сорвать с себя надоевшую бороду и обмотать ее вокруг головы. Но рукопись в кармане пиджака давила ей на сердце тяжелым грузом.

Как ни странно, все забыли о Карсвелле. Он стоял в самом центре толпы, полностью погрузившись в себя, полузакрыв глаза, словно уснув. Как только смех немного утих, он медленно открыл глаза, повернул бледную физиономию и леденящий взгляд в сторону женщины с серебристыми волосами и сказал:

– Шлюха!

Наступило мгновение тяжелой, страшной тишины. Напрягшись до предела, Вирджиния услышала у себя за спиной скрип кожи чьих-то туфель. Толпа женщин, которые пришли на сцену, чтобы снять напряжение и уладить конфликт, казалось, всей массой начала надвигаться на Карсвелла. Никто не произнес ни слова, все как будто затаили дыхание.