Марш Акпарса - Аркадий Крупняков

Ирина слезла с печки, подошла к Саньке и шепнула что-то на ухо.

—     Понапрасну боитесь,— успокоила женщина,— мужик мой не доносчик. Он вам помочь обещался.

И все-таки Санька и Ирина весь день провели в тревоге. В су­мерках уснули, ожидаючи хозяина. А он вернулся не один. С ним пришел в избу Микеня. Атаман посмотрел на спящего Саньку, улыбнулся во всю бороду:

—     Я как услышал, что из Москвы, сразу догадался — он. Сань­кой его зовут,— тихо промолвил Микеша.

—     Разбудить?

—     Не надо. Пусть живет пока у тебя. А летом приведешь ко мне. Присмотрись пока што.

Мужик согласно кивнул головой.

Так началась для Ирины и Саньки новая жизнь. Жизнь, полная мрачных открытий. Узнали они, что их хозяин Семка Охлопков считался в деревне состоятельным мужиком. У него была кой-ка­кая скотинка, и в лебеду он подмешивал малость мучицы. Другие жили еще хуже. Лесная земля, богатая перегноем, рожала щедро, но людей мучили постоянными поборами. Первыми приходили мо­нахи, ибо земли эти приписаны к монастырям, и требовали свою до-

І28

лю. После- монахов появлялись боярская челядь — их надо тоже кормить. Им тоже дай, и дай немало. Не успеют сойти со двора челядинцы, глядь, появились сотники — просят воеводскую дань. Попробуй не дай — шкуру спустят до пяток. И так целую осень шарят по мужицким ларям жадные руки, а когда настанет пора монастырскому попу ругу собирать, глядь, лари у мужиков уже пу­сты. А впереди зима голодная, холодная. Мрут ребятишки от недо- - і о кн и от болезней, как мухи. Сутулятся мужицкие спины, сохнут, и іпнопнтси впалыми груди молодых женок — к тридцати годам, глядишь, она и старуха. Стареют избы, сползают набекрень кры­ши, вымаливаются углы. Починить избу мужику некогда. До сере­дины лета он день и ночь в поле, к тому ж чуть не каждый год царь удумывает ратные походы — отрывает мужиков от дома и от земли. Так и остаются избы худыми, дворы неустроенными. И скрыться мужику от этих бед можно только в одно место — к Микене, в ватагу. Или на все время, или на сезон. Взять того же Семку Охлопкова. Весной он землю пашет, летом хлеба жнет, с ильина дня уходит в лес, вроде бы на охоту. А в самом деле в ватагу к Микене. А там, глядишь, частицу своего же хлеба, забранного челядинцами, отнимет. Или на монастырские закрома с ватажника­ми налетит — опять кое-что мужичонке перепадет. А что же де­лать? Не подыхать же с голоду. Зимой Семка дома. Лапти плетет, лебеду толчет, ездит в лес за дровами. А в лесу землянки Микени миновать никак нельзя. То разбойничкам что-нибудь нужное подбросит, то у них чем попользуется. Вот так и живет Семенко Охлопков. И не один — полдеревни так живут.

Как только стаяли снега и схлынули полые воды, Семка ночью увел Саньку и Ирину в ватагу. Там их встретили хорошо, сразу отвели отдельную земляночку. Утром Санька с Микеней пошли знакомиться с ватагой, а к Ирине пришла повариха Палата.

—    Наслышана я про тебя, девка, ой, как наслышана,— загово­рила Палата воркующим голосом.— Как узнала, что ты здесь поя­вилась, сразу и прибежала. Чтоб ты не пугалась: в ватаге и бабы живут. Вот, к слову, я — шестой год с этими иродами маюсь. Па­латой меня зовут, чтоб ты знала.

—    Ты-то хоть как сюда попала, тетя Палата?

—    Как и ты, по одной тропке. Батюшка мой, царство ему не­бесное, смуту в Суздале учинил. Против утеснителен народ поднял, целое лето весь град в страхе пребывал. А потом людишки батюш­ку предали, и ему осталось одно: либо в разбойное стремя ногою, либо в боярскую петлю головою. Вот так я с ним здесь и очути­лась. Вскоре в набеге батюшка погинул, а я... осталась тут, при­жилась.

—    Неужто уйти отсель не можно? — тревожно спросила Ирина.

129

—    Здесь силой не держат. А я, чтоб ты знала, своей волей

9 Марш Акпарса

здесь живу. Из-за жалости. Уйди я из ватаги, они, нечестивцы, с голоду передохнут, кто им шти сварит, кто хлеба испечет. Да их, грязнорылых, вши без меня съедят. Кто им исподники выстирает, кто гасники пришьет.

—    Часом, не обижают они тебя? Ну... по нашему... женскому...

—    Пробовали,— простодушно ответила Палата.— Да ведь у меня в руках железный черпак. Одного благословила — до сих пор рубец во всю рожу. С тех пор чтут меня, как игуменью какую- нибудь. Тебя тоже в обиду не дам.

—    Да как же ты не боишься их? Ведь разбойники?

—    Кто разбойники?! Это мои-то обормоты разбойники? Тьфу! Да это самые что ни есть захудалые мужики. Может, они там, на дорогах, злодеи, а здесь ватажники—и вся недолга. И бояться их нечего...

Микеня и Санька вышли из землянки. Санька огляделся: лес кругом поредел, на пригорке вырыто сотни полторы землянок, разбросаны по берегу речки легкие шалаши, понастроены коно­вязи, навесы, клети.

—    Ты посмотри,— говорил Микеня гордо,— как у князя в вот­чине, все есть: и кузня, и шорня, и швальня, и кладовые. Мельницы пока нету, да она вроде и не нужна: местные мужичишки, было бы зерно, что хочешь, перемелют и доставят в целости.

—    Что за люди у тебя, скажи? Откуда они?

—    Разбойниками нас зовут. А ты погляди: какие мы разбойни­ки? Свое кровное отнимать не успеваем, не токмо чужое брать. К примеру такой случай возьмем: пограбили мы прошлой осенью монастырские кладовые. Не скрою — еды взяли много. Зиму мо­гли жить бы сыто. Но спустя неделю появились у нас мужики из того монастырского прихода, чуть не сотня человек. Их монахи начисто обобрали — нам же их всю зиму пришлось кормить. Ку­шаки подтянуть пришлось. Или опять же в минулом году слу­чилось. Отбили мы у боярских челядинцев обоз. Триста подвод в лес увели. Челядинцы, вестимо, испугавшись, утекли. Но не к бо­ярину. Они, сучьи дети, снова пошли по деревням, а отнятое нами снова наверстали, и пришлось нам мужиков тех деревень подкарм­ливать. Вот и посуди теперь — разбойники мы али нет!

Оглядев Микенины владения, снова вернулись в землянку. Ата­ман спросил:

—    Ко мне в гости аль на постоянное житье?

—    Погляжу,— ответил Санька.— Думается мне, плохой из меня ватажник выйдет. Да и не один я.

—    Приютите нас на время,— сказала Ирина.— Оставаться у вас насовсем нам не с руки. Какая бы ни была Санина вина перед государем — пройдет время, забудется. В Москве у нас бабушка старая осталась. О ней подумать надо.

— Н-да,—сказал атаман, подумав немного,— в ваших словах резон есть. Мне и самому надоело это бродяжье житье. Только не зря говорят: старую собаку не приучить ошейник носить. А что ка­саемо вас — поживите вы у меня недельку-другую, отогрейтесь на солнышке, да и ступайте в один монастырь, какой я укажу. Скрыть нас там не скроют, но место, где безвестно прожить можно, укажут.

На том и порешили. Как только просохли лесные дороги, Сань­ка подался к заволжским старцам. Рассказал ему Микеня, что старцы те проповедуют новое монашеское бытие—скитскую жизнь. Будто принимают они к себе всякого, кто хочет замолить свои грехи, будь то убийца или любой беглый человек, властям не вы­дают и посылают по одному, по два в глухомань и велят строить там скит и жить в великой строгости, простоте да в молитвах.

Ирине с Санькой к монашеской жизни не привыкать. Все дет­ство провели в монастыре. И они пошли к старцам. В самый да­лекий Разнежьевский монастырь добрались только осенью. Здесь их приняли хорошо, продержали зиму, а весной игумен вывел за ворота, указал перстом на север — и снова зашагали они вдаль. По пути попадались одинокие скиты, отшельники, живущие в них, уговаривали остаться и строить скит по-соседству, но Санька стре­мился все дальше.

Около трех небольших озер Санька остановился и начал ру­бить скит. Эти работы заняли все лето. Пока Санька строил жи­лье, Ирина делала запасы на зиму: сушила грибы, мочила клюкву, бруснику и прочие ягоды, собирала орехи. Зиму пережили неплохо: Санька ставил капканы, ловил в озерах рыбу просто так, руками. Прорубал лед, и рыба лезла к отдушинам — только успевай вы­брасывать. А потом наступило второе скитское лето. Так и прошел еще один год...

ДЕНЬ АГАВАЙРЕМА

Мырзанай за последний год страху натерпелся немало. Стало известно, что новый хан молод, дела государства его жена в руки взяла. И будто порядки, которые Мырзанай в Горной стороне за­пел, ей не по душе. Будто хочет она передать весь край Аказу, что­бы он вместе с Эрви правил всем правобережьем. «Если так бу­дет,— думал Мырзанай,— мне совсем жить станет трудно. Аказ приедет, земли свои отберет, дом, который он, Мырзанай, в Нуженале построил, отберет». А дом строить Мырзанай сгонял лю­дей со всего лужая, поставил большую избу, да малую избу, два амбара, клети, хлевы, ограду из горбыльного частокола. Жалко из такого двора уходить. Эрви приедет, земли Боранчея отберет, за то что ее отца разорил — мстить будет.