Марш Акпарса - Аркадий Крупняков

—    А если он не согласится?

—    На то и едешь ты. Сделай все, что можешь: пусть народ твой станет стражем на краю моего ханства, пусть Аказ будет тебе послушен. Наши дары тронут его сердце.

—    Смогу ли я? — робко заметила Эрви.— У нас в лесах жен­щин не любят слушать.

—    У нас тоже. Однако я заставляю слушать.

—    Ты царица.

—    А ты будешь княгиней. Отныне Кучак над землей Аказа будет не властен, он в Крым убежал. Силу свою чувствуй. Если что не так — моего совета спрашивай. Мой конник будет приез­жать к тебе часто и передавать мои повеления.

—    Я не смогу... не буду...

—    Тогда забудь о муже, забудь о Нуженале! — сурово произ­несла царица. — Аказу мы найдем другую жену. Любая девушка за него пойти будет рада.

—    Пощади, великая! Отпусти меня... Я попытаюсь...

—    Хорошо, завтра поедешь. Сейчас сходи в дворцовую мечеть и позови сеита.

Тот вошел в покой царицы, чуть заметно склоня голову в знак

приветствия. Жестокий ревнитель веры жил с Сююмбике в дружбе, но всегда сердился, когда видел около нее Эрви. Сеита бесило упрямство язычницы, которая жила рядом с царицей и не хотела поклоняться аллаху.

—     Я позвала тебя, святой сеит, для того, чтобы ты принял клятву на Коране,— уважительно произнесла Сююмбике.

—     От кого?

—     От Эрви.

—     Но на Коране клянется только правоверный.

—     Твои слова правдивы, святой сеит. Эрви сейчас же примет веру Магомета.

—     Нет! Нет! — воскликнула Эрви и прижалась спиной к стене.— Веру своих предков я не предам!

—     Тогда вон из дворца! — крикнул сеит.

—     Зачем вы мучаете меня? Все эти годы я жила надеждой на возвращение в родные края...

—     Твоя надежда сбывается, — мягко произнесла Сююмбике.

—     Я потеряю все, если... я потеряю любовь мужа, меня оттолк­нет мой отец, меня, словно занозу из тела, вырвут мои сородичи, лучше убейте меня!

—     В тебе снова проснулась дикая кровь, — сказал сеит как мож­но спокойнее. Он по тону Сююмбике понял, что с Эрви надо обхо­диться мягче и тогда скорее достигнешь цели. — Чем ты платишь за любовь и ласку царицы?

—     Я была твоей рабой, великая, во всем повиновалась тебе. Разве я не заслужила твоего доверия? Зачем нужна клятва на Коране? Я и так сделаю все, что ты велишь. Но я должна поехать к Аказу только с чистым сердцем. Иначе — лучше смерть!

—     Подай Коран, святой сеит,— строго сказала царица, и сеит развернул священную книгу.— Я тебе повелеваю, Эрви, иди сюда!

—     Ну! — крикнул сеит и, ухватив Эрви за руку, потянул к ца­рице.

—     Никогда! Лучше умру! — Эрви вырвалась из рук сеита и подбежала к двери. Служитель аллаха бросился за ней.

—     Остановись, святой отец, мы не будем насиловать ее — это противно воле аллаха. Прости, что я потревожила тебя зря. Если будешь в городе и увидишь мурзу Чапкуна, пошли его ко мне. Он давно просит Эрви в свой гарем. Скажи, что я дарю ее ему-

Эрви пала перед царицей на колени и, плача, протянула к ней руки:

—     Убей меня, госпожа, но только не в гарем! Только не в га­рем!— Эрви упала на ковер, содрогаясь от рыданий. Сююмбике подошла к ней, сказала властно:

—     Ты поедешь в Нуженал?!

—     Поеду.

—     И сделаешь все, что я велю?

—     Сделаю...

Царица села, кивнула сеиту. Тот подхватил Эрви под руки, подтащил к столику.

—     Встань, Эрви!

Эрви поднялась, но тут же упала снова. Ноги не держали ее. Сеит взял со столика священную книгу, поднял руку Эрви, под­ложил под нее Коран.

—     Повторяй за мной. Отныне и до смерти...

—     Отныне и до смерти... — надрывно повторила Эрви.

—     ...я буду следовать праведному ученью Магомета...

—     ...праведному... Магомета...

—    …и принимаю веру в аллаха единого и величайшего...

—     ...единого и величайшего... — как эхо неслось с ковра.

—     ...и клянусь на святой книге...— Сеит глянул на Эрви в ожи­дании слов, но она молчала.

—     Она без чувств, — спокойно заметила Сююмбике.

Сеит перевернул Эрви вверх лицом, приложил Коран к ее гу­бам, к груди, ко лбу и произнес тоном купца в лавке:

—     Дело сделано-

—     Оставим ее,— сказала царица, поднимаясь.— Теперь она бу­дет покорна нам до смерти...

Ночь сошла на Казань. Вышки минаретов опустели, умолк го­монливый базар, шумевший весь день. Где-то тихо звучал рожок— мелодия лилась печальная, тоскливая. Но вот и она оборвалась, стыдливо замер ее последний звук. Погасли огни в домах, только кое-где мерцают глазки-окна кофеен, не успевших выпустить позд­них гостей. Ночью не услышишь скрипа арбы — жители города ушли за высокие заборы своих домов. Даже собаки перестали ла­ять. Тишина. Изредка процокает по камням запоздалый всадник, иногда бесшумно проплывет чья-то тень по освещенному луной забору, и снова безмолвие.

Еще тише в ханском дворце. У малого входа со стороны Каза­ни появились две фигуры. Страж, дремавший, воспрянул, услыша легкие шаги, насторожился. К нему подбежала женщина, открыла лицо. Страж сразу узнал ее — Эрви.

—     Кто второй? — спросил шепотом.

—     Евнух. Пусти.

Страж вложил саблю в ножны, шагнул вбок от входа.

Комната с темно-синими сводами — для сна царицы. Но Сююм­бике не спит. Она полулежит на широком ложе, перед ней рассы­паны розы. Царица не спеша обрывает лепестки, бросает на ко­вер. Освещенные трепетным огнем светильников, лепестки на ко­вре похожи на пятна крови.

На Сююмбике ослепительно яркие одежды. Широкий пояс искрится множеством жемчугов и алмазов. Бирюзой светятся са­фьяновые сапожки. Царица ждет возлюбленного. Всякому изве­стны последние минуты перед свиданием. От волнения кипит кровь, бьется в груди сердце.

Но сердце царицы бьется ровно. Алим ей нужен не для любви

Тихо открылись дверцы — показался Алим. Он быстро подошел к краю ковра, опустился на колено.

—    Селям-алейкум, великая.

—    Живи сто лет, Алим, сын Кучаков.

—    Ты звала меня, о вздох моего сердца?

—    Звала. Встань и садись рядом со мной.

—    Когда я шел сюда, мне сказали, что я любим. Это верно?

—    Может быть. Но об этом не говорят сразу. Особенно во двор­це хана.— Сююмбике одарила Алима лукавым взглядом.

—    Я готов жизнь отдать, только бы узнать это!

—    Узнаешь. Но ответь мне сначала, почему ты не покинул Ка­зань вместе с отцом? Сначала, говорят, ты хорошо служил Сафе-Гирею, теперь также хорошо служишь его врагу — хану Бен-Али. Отчего это? Ведь ты крымец?

—    Неправда, царица. Отец мой из Крыма, а я рожден в Каза­ни. Я ханам не служу, а своему родному городу. Я так и сказал от­цу, когда он уходил отсюда.

—    Если на трон сядет какой-нибудь пастух, ты и у него будешь целовать пыль с ковра?

—    Если пастух заслуживает трона...

—    Ладно! А если ханством буду управлять я, одна?

—    Более верного и преданного слуги, чем я, у тебя не будет! Я и мои джигиты будем рады умереть за тебя, джаным!

—    Я верю тебе, Кучак-оглан.— Сююмбике долго молчала, по­том добавила: — Верю, потому что люблю тебя.

Алим резко пододвинулся к царице, протянул к ней руки, чтобы обнять, но Сююмбике выпрямилась и строго взглянула на Алима.

—    Сначала выслушай меня. Я больше не могу терпеть! Хан Бен-Али мне ненавистен, только ты один желанен моему сердцу. Но я царица, Алим, и мы не сможем быть вместе, пока рядом со мной Бен-Али.

—    Скажи только слово —и я зарежу его, как ягненка!

—    А потом?

—    Никто не помешает нам любить друг друга!

—    Это плохо. Ты говоришь не думая. Мне ты казался умнее. Я сама отвечу тебе, что будет потом. Ты убьешь хана, сторонники Москвы поймают тебя и снимут голову, а меня, опозоренную и ни­щую, выбросят за стены крепости.

—    Говори, свет очей моих, я сделаю все!

—     Завтра Эрви едет к горным черемисам. Она умна, и Аказ будет нам большой опорой. Луговых черемис Япанча в железной узде держит. Он тоже будет за меня. Но этого нам мало. Ты тоже завтра собирайся в дальнюю дорогу. Поедешь в ногайские степи, отцу моему поклон повезешь. Скажи ему: пора вершить задуман­ное. Пусть всадников своих под Казань ведет. Вот тогда московиты не страшны будут. Тогда с тобой мы вместе Казанью будем править. Готов ли ты в путь?

—     Хоть сейчас, блистательная! — воскликнул Алим и снова протянул руки к Сююмбике.— Я вручаю мою судьбу тебе, я весь горю, желанная!

Царица подняла с ковра розу, оторвала от цветка самый боль­шой лепесток и, приложив его к губам, слегка потянула воздух в себя и поманила Алима...