ПАТОЛОГИИ - Захар Прилепин

Я наливал себе холодную ванну и ложился в нее. Ходил по квартире, оставляя холодные следы, ёжился, пьяно косился на зеркало, отстранёно наблюдая, как страдает мой лирический герой. Одевался, снова ехал к Даше. Трезвел в дороге. Бормотал, кривил губы и крутил головой в электричке, выходил на перроне вокзала Святого Спаса, бежал к трамваю.

Подходя к ее дому, я пытался посмотреть вокруг глазами моей Даши, возвращающейся домой, - тогда, в один из дней вне и до меня. В голубых джинсиках, только что выебанная, ленивая, между ножек уже подтекает сперма, трусики мокрые и джинсики в паху приторно пахнут.

Что она думала тогда? Улыбалась? Шла, как ни в чем не бывало? Хотела скорее замочить, посыпав голубым порошком, нежно-белый комочек измазанной ткани, принять ванну и лечь спать?

Подходя к дверям ее квартиры, я никогда сразу не звонил. Ящик в углу лестничной площадки, припасенная в недрах ящика для себя, задёрганного, сигарета. Затяжки глубокие, как сон солдата, нервные пальцы исследуют поверхность небритой щеки.

Ее мужчины не были призраками, - они наполняли пространство вокруг меня. Они жили в нашем, завоёванном нашей любовью, городе. Они ездили на тех же трамваях, переходили те же улицы. Гуляя с Дашей, мы проходили мимо их домов. Домов, где бывала она; позволяла себя целовать, трогать, сжимать, жать, мять, рвать… «Тихо-тихо», - говорила она им, возбужденным. Позволяла себя раздевать: свиторок через голову, с трехсекундным отрывом от губ; джинсики сползали с трудом, - запрокинувшись на спину, подняв вверх ножки, она любезно предоставляла партнеру право и возможность снять их с нее; трусики, невесомые, падали возле дивана; со второй или с третьей попытки расстегивался лифчик, выпадали огромные, ослепительные грудки, белые как мякоть дыни, с потемневшими от возбуждения сосками, похожими на полюса спелого арбуза.

Эти мужчины, они были всюду. Я чувствовал их запах, ощущал их присутствие. Их было слишком много, для того, чтобы нам всем хватило места в одном городе.

Как я узнал об их существовании? От неё.

Как-то мы зашли в кафе, я заказал себе пива, она заказала себе несколько блюд, названия которых я не знал; пока я курил и разглядывал себя в зеркалах, время от времени довольно косясь на ее строгое лицо, принесли заказ. Осторожно касаясь вилочкой белого мясца сладкого морского зверька, она заявила с присущей ей легкостью:

- Знаешь, я сегодня сосчитала всех… - здесь она сбавила скорость разогнавшейся было фразы, - своих… - она ещё чуть-чуть помедлила, - мужчин. Если у тебя такое же количество женщин, значит, у нас с тобой начался новый этап.

- Ну и сколько их у тебя… получилось? - хрипло, как водится в таких случаях у мужчин, спросил я.

- Угадай.

- Пятнадцать, - быстро ответил я, внутренне решив, что сразу назову оптимальную цифру. Всё-таки ей было едва за двадцать лет, она совсем недавно окончила советскую, исповедующую пуританство и строгие нравы, школу.

Она отрицательно покрутила головой.

- Меньше? Больше? - спросил я нервно.

- Больше, - легко ответила она.

- Двадцать, - с трудом выдавил я.

- Больше.

- Тридцать, - уже раздраженно накинул я десятку.

- Меньше.

- Двадцать пять.

- Двадцать шесть, - раздельно сказала она и улыбнулась. - А у тебя?

- А у меня ты первая, - сказал я, помолчав. Так и не решив ещё, что сказать, - правду, неправду?

- Врёшь, - ответила Даша и зрачки ее на секунду расширились.

- В любом случае, нового этапа не будет.

Потом она говорила о чем-то другом, а я думал только о том… да нет, ничего я не думал. Что тут думать. Сидел и повторял: «Двадцать шесть… Двадцать шесть». Потом шёл по улице и снова повторял эту цифру. «Двадцать шесть бакинских комиссаров…» - выплыло у меня в голове. «Джапаридзе, иль я ослеп? Посмотри, у рабочих хлеб!» - декламировал я по памяти про себя.

- Чего такое с тобой? - спросила она. Даша не любила негативных эмоций, замкнутости, мутных настроений…

Она совершенно искренне не поняла, в чём дело.

Потом мы опять встречались, я хочу сказать, что сказанное ей не убило меня наповал; возможно, мы встречались ещё несколько недель, и я вёл себя вполне спокойно.

До тех пор, пока однажды, впав по обыкновению после двухчасового постижения возможностей наших молодых тел в лиричное настроение, она не сказала:

- Мужские половые органы делятся на несколько типов. Тип первый…

- Прекрати, поняла? - едва не закричал я.

Она улыбнулась и погладила меня:

- Прости, Егорушка. Правда, я не хотела.

Спустя дня три, я не выдержал и задал ей какой-то пошлый вопрос, множество глупых мужских вопросов: «кто был первым» или «кто последним» или «кто был в середине», и «в какой последовательности» и «как с ними со всеми было» и, наконец, «не знаю ли я кого-нибудь из… ее списка».

Она посмотрела на меня удивленно, Даша не любила, когда ее дёргали, когда ее домогались, однако, я же говорил, она любила, когда - кровоточит. Это был знак качества для нее. Признак истинности, всамделошности чувства. Поэтому по ее молчанию, я догадался, что кого-то знаю, - не смотря на то, что общих знакомых у нас практически не было.

Я задал последний вопрос ещё раз. Как бы нехотя и как бы смущаясь, она назвала мне фамилию молодого преподавателя философии в институте, где мы, изредка появляясь, проходили курс неких замечательных наук.

- Я с ним училась на одном курсе, - пояснила она, - пока я в академах была, он преподавателем стал, - засмеялась она, и посчитала своим долгом добавить, - это было давно уже. Мне тогда было 17 лет.

Преподаватель был крепким, чуть пухловатым парнем с уверенными нагловатыми глазами; он обладал совершенно необъятной эрудицией, он был настолько богат знаниями, что лекции вёл плохо. Стоило ему оступиться в рассказе в причастный оборот («…считавшийся до тех пор…» или «встречавшийся ранее…»), он уходил от первоначальной темы и возвращался к ней, хорошо, если спустя полчаса. Отличницы раздраженно откладывали авторучки, не в силах соблюсти в своих записях последовательность повествования; что касается редких учащихся мужеского пола, - они снисходительно (а на самом деле, униженно) улыбались.

Я почувствовал, что иду по следу, и спросил у Даши:

- Где? Где у вас это происходило?

Она, с удивительной готовностью, с озорной улыбкой, будто рассказывая о том, как она с товарищем по детсаду мороженое своровала, ответила:

- Прямо в институте. После лекций. Там помнишь, на втором этаже, напротив аудиторий, есть маленький коридорчик, ведущий в бывшую курилку, которую сейчас закрыли… Вот там, в этом коридорчике… Нас тогда декан заметил, - развоспоминалась Даша, - мимо проходил и увидел…

- Он узнал тебя? - спросил я, не понимая о чем я, собственно. Речевой аппарат не плохо справлялся с вопросами без особого моего участия.

- Не знаю. Его узнал. Мы бочком стояли, я лицом к стеночке… Декан голову опустил и шагу надбавил, - засмеялась Даша.

Мы допили чай, - наш разговор шел за привычным чаем. (Из спальни мы перекочевывали на кухню, и, думается, большую половину проведенного вместе времени проводили в этих состояниях, - либо с вариациями лежа, либо сидя). Итак, мы допили чай, и даже поговорили о чем-то ещё. Я проявил редкое хладнокровие.

- Будем собираться в институт? - поинтересовался я равнодушно.

- Егорушка, я, наверное, не пойду, устала…

Честно говоря, я обрадовался. Собрался за три минуты. «Рано придёшь, Егор!» Не слыша ее: «Ага»… Выскочил на улицу. Каждые пятнадцать шагов переходя на истеричный бег, я добрался до остановки. В маршрутке я смотрел в лобовое стекло, будто притягивая взглядом, магнитя институт.

Я махнул студенческими корочками перед лицом вахрушки, и, услышав ее недовольный крик, в полном гнетущем бешенстве вернулся к ней, - ткнул бабуле в лице свой студенческий, чтобы она разглядела его и сверила юную шестнадцатилетнюю со следами полового созревания физиономию с нынешним моим лицом, - серым, небритым (в области скул и бритым в области черепа, - помните, да?)

Перепрыгивая через две (неудачно стараясь перепрыгнуть через три) ступени, я добежал до второго этажа, и повернул в тот самый коридорчик. Я стоял там, - здесь стоит написать «тупо стоял», и что удивительно, только так и можно написать, потому что, как ещё в этом закутке четыре года спустя (отличное слово! очень к месту!) стоять, как смотреть, о чем думать?

Я поозирался немного, посмотрел на пол, будто ожидая увидеть густые капли, («…а как тут могло бы капнуть? - подумал я, - они же не раздевались тут донага! Значит, она стояла, приспустив джинсики и трусики до колен. И если капнуло - сразу после - из нее, то упало в трусики, в джинсики… Упало, пока она натягивала свои одежки, чуть-чуть вертя попкой; а он в это время застегивал ширинку, всё-таки мазнув членом, отекшим спермой, по черным брюкам, - он всегда ходит в брюках»). Стыдливо оглянувшись, - нет ли кого рядом, - я подошёл в тот угол, где как мне казалось, всё и должно было происходить. Прижался щекой к стене, посмотрел вбок, - на коридор, где тогда прошёл декан. Коридор видно хорошо. Узнал ее декан? Не узнал? Какая разница…