ПАТОЛОГИИ - Захар Прилепин

- Как дела? - интересуется взводный бодро, назвав позывной Язвы.

- Пока никак, - отвечает Язва.

- В доме есть кто?

- Ещё минуту… - неопределенно говорит Язва.

Только сейчас замечаю, что на двери висит замок.

- Там нет, наверное, никого, - говорю Язве, кивая на замок.

- Отойдём, - говорит он.

Метров с десяти даем три длинных очереди по двери, метясь по замку. Подходит, не таясь окон, Кизя, тоже даёт очередь по двери.

Скворец кличет меня по рации, волнуется, видимо.

- Все хорошо, Сань. Дверь открываем.

Изуродованный замок отлетел. Толкаем дверь, прячась за косяки. Она мирно и долго скрипит.

Заглядываю внутрь - там оседает пыль. Держа палец на спусковом крючке, вхожу, поводя автоматом по углам…

Прихожая, ведро воды стоит на столике. Из простреленного ведра бьют два фонтанчика воды, растекаясь на столе, покрытом белой клеёнкой. На полу тряпьё, валяется кружка. Вхожу в комнату - она пуста, обои висят лохмотьями. Весь потолок выщерблен осколками. По полу, вдоль стен лежат матрасы, усыпанные стеклом и извёсткой. На полу валяется несколько использованных шприцов, кусок кровавого бинта.

- Они же тут были… - говорю, хотя это и так понятно Язве, Кизе и Андрюхе-Коню, стоящим рядом.

- Кололись, что ли? - ни к кому не обращаясь, говорит Кизя.

Выглядываю в окошко, Саня, прижавшийся к стене, дергается от неожиданности. Его автомат нацелен мне прямо в рот. Аккуратно отодвигаю ствол двумя пальцами. Улыбаюсь, хочу что-то сказать, но никак не придумаю, что.

«Как хорошо, что никого здесь нет…» - думаю, стряхивая и слизывая обильную кровь с порезанной руки. С неприязнью плюю красным на землю.

Язву снова вызывает Шея.

- Пусто… - отвечает Язва, - Видимо, недавно ушли.

- Выдвигаемся в селенье, - говорит Шея.

«Не может быть, что там кто-то есть…» - успокаиваю сам себя, глядя на лежащие чуть в отдалении дома.

Извлекаю из кармана бинт, - постоянно ношу его в кармане, используя вместо носового платка, обматываю руку.

- Сань, завяжи, - прошу подошедшего Скворца.

Саня по-девичьи аккуратно завязывает бинт.

«Какой он всё-таки славный парень», - думаю с нежностью.

Смотрю на часы - только семь утра, с копейками… Весь день впереди.

Я уверен, что ничего больше не произойдет. Ничего. Всё будет хорошо.

Подходят отделение Хасана, все пружинистые, бодрые. За ними, одноцветные, маячат солдатики. К нам топает Шея.

- В селенье две параллельные улицы, - говорит он. Семёныч со взводом Столяра пошел по одной… Мы - пойдем туда… - Шея указывает пальцем на ряд домов, - Аккуратно стучим, никому не хамим, спрашиваем, нет ли случайно у вас в доме боевиков. Здесь в обуви не принято в дом входить, разуваться мы, конечно, не будем, но ножки о половички надо вытирать.

- Подмываться не надо возле каждого дома? - спрашивает Астахов.

- Чего у тебя с рукой? - интересуется Шея, не отвечая.

- Обрезался, - говорю я, глядя, как неприязненно смотрит Монах на Астахова.

- Да, - с того края села, оказывается, вояки стоят, - говорит Шея. - Увидите людей в форме - не пальните случайно.

- Чего ж они, как херово блокировали село? - спрашивает Язва; тон у него такой, что, кажется, ответ ему как бы и не интересен. Может быть, он подсознательно тоже рад, что заблокировали херово. А то бы… Понятно, что.

Разделяемся на две группы. Шея с Хасаном идут по левой стороне, мы - по правой.

В первом же доме никто не открывает.

- Чего делать-то? - запрашивает Шею Язва.

- Эдак у нас гранат не хватит… - говорит Язва иронично, оглядывая длинную улицу, - ожидая ответа.

- По своему усмотрению, - отвечает Шея по рации.

- Да на хер он нам нужен, - решает Язва, подумав. И в подтвержденья своих слов, несильно и презрительно пинает ногой в дверь. - Пошли.

Выходим со двора. Скворец аккуратно закрывает за собой калитку.

Где-то в другой стороне деревни бьёт очередь.

- А хорошо живут… - говорит Кизя, оглядываясь на дом, не обращая внимания на выстрелы.

У следующей калитки Язва останавливается, глядя на землю.

- Сапогами натоптали, - говорит он.

- Кто? - спрашивает Скворец.

Язва молчит, глядя по сторонам. Обегаем с двух сторон белый кирпичный дом с красным фасадом. Язва с Кизей остаются у двери. Я, Стёпка Чертков, Андрюха-Конь, Монах, Скворец идём вдоль фронтона.

- Открыто, - говорит Андрюха-Конь, кивая головой на окно.

Не дойдя двух шагов до белых распахнутых створок, мы слышим неожиданный и резкий шум в комнате, где-то возле окна. Одновременно с другой стороны дома раздаётся звон, кто-то кричит. Застываю на месте, не зная, что предпринять.

Андрюха-Конь делает шаг к раскрытому окну, хватает высунувшийся из окна ствол автомата правой рукой, автомат даёт очередь и пули брызжут по каменистой дорожке; запустив левую руку, Андрюха подцепляет кого-то в окне, и, рванув, вытаскивает наружу. Бородатый мужчина в кожаной куртке, ухваченный Андрюхиной лапой за шиворот, вертится на земле, цепляясь за вырываемый из его рук «Калаш».

«Боевик!» - понимаю я, и смотрю на него так, будто увидел живого чёрта.

Андрюха-Конь вырывает из его рук автомат, и несколько раз бьёт прикладом этого же автомата в лоб, в нос, в раскрываемый, сразу плеснувший красным, рот чеченца. Стёпа Чертков помогает ногами, - слишком часто, и поэтому, не очень сильно нанося удары в бок лежащему.

Опасливо заглядываю внутрь дома, вижу ковры на полу и на стенах, противоположное, разбитое окно. Мелькает платье - кто-то выбегает из дома, туда, где стоят Язва и Кизя. Бегу к дверям, предупредить.

Кизя, раздувая бледные, тонко выточенные ноздри, уже держит за грудки, пытаясь остановить, женщину, чеченку, дородную бабу - это она была в доме. Кизя коротко бьёт ее лбом в переносицу, она, охнув, обвисает у него в руках.

- Тяжёлая… - говорит Кизя, не в силах удержать женщину, и потихоньку опускает ее, мягкую, будто бескостную, на приступки.

- В дом затащите, - говорит Язва.

Мы берём женщину под подмышки - они теплые, чувствую я; пытаемся стронуть, но не можем. Перехватываемся, взявшись за пухлые запястья женщины, и затаскиваем ее в прихожку.

- Сука, щеку распахала… - говорит Кизя, трогая щеку на которой разбухают четыре глубоких царапины.

Заходим в дом, открываем шкафы, Кизя даже отодвигает незаправленный, с нечистым бельём диван.

Андрюха-Конь, положив мощные лапы на подоконник, смотрит в дом, на нас. Лицо в розовых пятнах от злости и возбужденья.

Выходим на улицу, чеченец лежит скрючившись, в сознании. Смотрит безумными глазами, рот открыт, изо рта, из носа, со лба течет кровь. Голову ему трудно держать, он падает виском на землю, прикрывает глаза.

- Чего, потащим его с собой? - спрашивает у Язвы Стёпка, стоящий рядом с чеченцем. Язва отрицательно качает головой.

Кизя щелкает предохранителем.

«На одиночные поставил», - понимаю я, услышав только один щелчок.

Кизя кивком головы просит Стёпу отойти. Стёпа тихо, чуть не на цыпочках отходит от чеченца, словно боясь его разбудить. Кизя проведя ладонью по изгибу сорокапятизарядного рожка, медленно переносит руку на цевье, и сразу нажимает на спусковой крючок. Пуля попадает в грудь лежащего, - он, дёрнувшись, громко хэкает, будто ему в горло попала кость и он хочет ее выплюнуть. Кизя стреляет ещё раз; из шеи чеченца, подрагивая, дважды плескает красный фонтанчик.

У Кизи до синевы сжаты, словно алюминиевые, покрытые тонкой кожей, скулы.

Ещё несколько пуль Кизя вгоняет в голый, выдувающий розовые пузырьки, живот все слабее дергающегося человека. После шестого или седьмого выстрела чеченец слабо засучил ногами, словно желая помочиться, и затих.

Новые пули входили в него, обмякшего и неподвижного.

Только голова, после нескольких выстрелов, начала дробиться, колоться, разваливаться, утеряла очертания, завис на нитке глаз, потом отлетел куда-то с белыми костными брызгами, тошнотворными ляпками разбрызгался мозг - словно пьяный хозяин в дурном запале ударил кулаком по блюду с холодцом…

Отворачиваюсь.

Хлопаю по карманам в поисках сигарет. Прикуриваю, глядя на большой палец с белой лункой на ровно постриженном ногте. Выстрелы следуют друг за другом ритмично и непрерывно.

- Сорок пять, - констатирует Кизя. Я слышу, как он снимает пустой рожок.

Поднимаю глаза. Держась за стену, стоит женщина, чеченка, глядя на убитого. По лицу ее течет кровь. Глаза ее спокойны и пусты.

Иду со двора, молча. За мной Кизя, Стёпа. Скворец обходит женщину, словно она горячая, раскалённая. Язва медлит. Он подходит к женщине и, наклонив голову, смотрит ей в глаза. Держу калитку открытой, глядя на них. Язва поправляет автомат на плече и выходит.

Заворачиваем в следующий двор, равнодушно расходимся - каждый на своё место около дома. Язва стучится. Открывает женщина.