Утренний Конь - Александр Батров

— Утонуть могла, глупая!

— Ну и пусть… — склонившись с борта и зачерпнув ладонью речную воду, ответила Варька.

Взяв доску из Варькиных рук, Ольга умело отвела лодку от каменной гряды к берегу.

Одеваясь, она сердито глядела на девочку.

— Отпустите меня, ну, отпустите! — взмолилась Варька.

— И не подумаю. Скверная ты… Да ладно, в школу ты вернешься, — сказала Ольга.

Но Варька, казалось, не верила словам Ольги. Она долго стояла перед ней в каком-то тревожном раздумье, шмыгая носом и глядя на вытащенную на берег лодку.

— А вы не шутите? — наконец спросила она.

— Ну что ты! Конечно, не шучу!

Варька вздохнула и кивнула головой.

— Да, я знаю, не шутите. Спасибо вам. За все! Вы… — Варька хотела еще что-то добавить, но не смогла и вместо этого порывисто, благодарно прижалась к Ольге.

— Идем, идем, Варя, в тепло, домой, — сказала Ольга.

— Спасибо вам… — повторила Варька. — Не забуду, даже когда старой, как бабка Алена, сделаюсь!

— Хорошо, хорошо. Помолчи!..

Подойдя с Варькой к башне, Ольга остановилась и пытливо поглядела на реку Козыревку.

В свете башенных огней река казалась чистой и глубокой. Она текла вдоль садов, кое-где подмывая корни глядящих в нее яблонь. На другой стороне реки почему-то рябило, а вдали, вниз по течению, виднелся каюк с парусом, освещенным с кормы светом рыбацкого фонаря, и Ольга обрадовалась ему, как другу. Холод больше не донимал ее. Наоборот, теперь ей было жарко, так, словно все ее тело натерли шершавой парусиной. А ночь над рекой шумела ново, тревожно, нежно.

«Весна, наверное, здесь прелестна, — думалось Ольге. — В начале марта она уже будет всюду — и в ноздреватом снеге, и в ломком синем ледке… Затем март задышит ветрами юга на козыревские поля, сады и степи, затаившие в каждом своем комке зеленое буйство трав…» И все же это будет не та весна, что шумит на ее Черном море крутой волной. Море? Нет, она не изменит ему. Свой отпуск она проведет в Одессе.

На востоке, порой вспыхивающем зелеными огоньками, угадывался рассвет, мглистый, осенний. Начинался второй день Ольгиной жизни в Козырево. За то время ничего значительного не случилось. Но то, что ей удалось задержать Варю, радовало ее. Из девочки выйдет толк.

Домой они возвращались по знакомой, размытой дождем дороге. Черное небо над ними снова полнилось журавлиным криком. Но не было в том крике тоски, о которой обычно поется в девичьих песнях, а была трудная и крылатая радость тех, кому дано счастье завоевывать светлые дали.

— Журавчики, — повторила Варька и, подняв руку, весело закричала: — Эй, поглядите, какая ваша Варька счастливая!

Придя к Васильевне, Ольга легла спать, но уснуть не могла. Она думала о Варькиных сапогах, так согревших ее…

— Варька… Варька-разбойница! — бормотала она смеясь.

А в предутреннем небе всё еще пели журавли.

Матросская королева

Мать Левки служила на «Орле», каботажном грузовом судне, а Левкин отец вот уже второй год плавал на Дальнем Востоке.

Левке не раз случалось оставаться одному в доме. Но мальчик никогда на это не жаловался. Задумал идти в гавань встречать корабли — пожалуйста! Захотел навестить крыжановских рыбаков — милости просим! А вздумалось отправиться на Сухой лиман глядеть, как строится новый порт, — иди гуляй!

Но все же над ним был контроль… Дворовые девчонки, по просьбе матери-морячки, завели особую тетрадь и записывали в нее все Левкины грехи.

— Иуды! — ворчал он на них с обидой.

А впрочем, стоит ли с ними заводиться?.. Они самый ненадежный народ на свете. И все им надо. Все подавай. И небо. И море. И недра земли…

Небо? Ну какой же из Зинки Туркиной пилот? Косая. И длинная, как селедка!

Море? Это Дашка Гранецкая собирается водить корабли, а сама смертельно боится молний…

А недра земли? О них мечтает Сильва Корнева… Поглядишь на будущего шахтера, и смешно становится. Слабая, маленькая, вроде мотылька!..

В конце мая, когда дворовые ребята решили отправиться в пионерский поход по Днепру, до самой Каховки, Левка выступил против девчонок с пламенной речью: «И хилые они. И капризные. И всего боятся. А случись в пути какое-нибудь опасное приключение, тогда прощай жизнь — отвечай за каждую головой».

— Значит, без них, хлопцы! — решил Вася Владыко, выбранный старшим отряда.

Довольный Левка вернулся домой и приготовил рюкзак с походным имуществом. Но тут пришло письмо из Архангельска…

Мать Левки, которая в этот день была дома, вскрыла конверт, прочла письмо про себя и сказала:

— Едет к нам мать отца, бабка Вероника… Едет помирать у нашего теплого моря… Вот и будешь за ней присматривать.

— А Каховка? — спросил Левка хмурясь.

— Обойдется, — сказала мать.

Она собралась в свой очередной рейс и, выходя из дому, отдала строгий наказ:

— Когда получишь телеграмму, встретишь ее. Возьмешь такси. С бабкой обращайся вежливо. Балуй ее…

— Встречу, — сказал Левка вздыхая.

Прощай, Днепр! Бабку он ненавидел заранее. Из-за нее он остается один в доме, без друзей. Даже девчонки и те в подражание им собираются в Белгород-Днестровский изучать край…

«Балуй ее», — припомнились слова матери. На лице Левки появилась кислая улыбка. Он заложил пальцы в рот и издал резкий свист, испугавший дворовых голубей. После этого он вышел на улицу и вскочил на ходу в трамвай, идущий в сторону Крыжановки. Левка стоял на дребезжащей задней площадке и думал о бабке Веронике. Он никогда не видел ее. Но по рассказам отца знал — бабка соленая… Она зимовала на кораблях, затертых льдами, служила на всех судах Белого моря поварихой, имела трудовой орден «Знак почета» и ничего не боялась. Но для чего бабке понадобилась Одесса? Не все равно, где расставаться с жизнью? Другое дело здесь жить: город богат кораблями, веселыми, сильными людьми, солнцем и синевой. Теперь целыми днями бабка будет сидеть на пороге дома и командовать им, своим внуком Левкой…

От этой мысли лицо мальчика с рыжей копной волос над смуглым широким лбом покрылось потом, а сам он сгорбился, словно поднял на плечи тяжелый мешок с мукой. В свой дом, стоявший на Парусной улице, не хотелось возвращаться.

В Крыжановке он до самого вечера помогал рыбакам выбирать тягловый невод, потом вместе с ними сидел на берегу и зачарованно слушал рассказы рыбаков, побывавших в прошлом году на ловле сардин в Атлантике… Но подкралась полночь. И Левке волей-неволей пришлось вернуться домой.

Он выпил кружку молока, съел бублик, усыпанный зернами тмина, и выключил свет. Комната наполнилась серо-зеленым сумраком ночи. Левке приснился Днепр и множество солнц над его хрустальной водой. Солнца были разного цвета — синие, красные, голубые, как праздничные флаги на корабле…

Его разбудили друзья.

— Выходи в полдень! — сообщил Вася Владыко, веснушчатый и длинноногий.

— Я никуда, — печально ответил Левка.

— Как это — никуда? — Борис Удалой подозрительно поглядел на Левку.

— Не могу, к нам бабка Вероника едет. Слабая. Мать велела мне быть при ней.

Делать нечего. Левку от души пожалели и сказали:

— Счастливо оставаться!

В полдень друзья начали свой путь.

Левка взобрался на крышу. С тяжелым сердцем глядел, как они шагают по мостовой. Шли они вольным шагом, неторопливым и в то же время пружинистым, как бывалые путешественники: кто рядами, кто вереницей, с рюкзаками за плечами. Летний ветер развевал их чубы и что-то весело им насвистывал вслед по-птичьи.

Впереди шли Борис Удалой, Вася Владыко, Виктор Абрамченко и Валентин Мирский — все верные, испытанные друзья. Дойдя до поворота, они остановились и поглядели на свой дом, над которым, как над кораблем в гавани, кружились белые чайки.

От бабки Вероники не было никаких вестей. Левка загорал, купался, ловил с берега бычков, а порой выходил в море на своей собственной фелюге — автомобильной камере с приделанными к ней карманами: в одном находилась рыболовная «справа», а в другом наживка — серые карликовые креветки. Управлял Левка своей фелюгой просто: ложился на нее животом и греб руками, как веслами. А на берегу стояла жара. Казалось, вот-вот закипит море — так много было в нем солнца.

Но где же бабка? Левка ждал и нервничал. Пробовал читать — не читалось. Взялся мастерить кухонные полки — растерял инструменты.

Ушли в Белгород-Днестровский девчонки.

Перед уходом они передали тетрадь соседке Инне Серебряковой.

Вернулась из своего рейса мать Левки.

— Бабка задерживается, — первым делом сообщила она, — не беспокойся, я в Архангельск радировала…

— Сидела бы там… — угрюмо проворчал Левка.

— Не скули, старуха стоящая!

— Пусть даже вся золотая.