Утренний Конь - Александр Батров

Левка ничего не ответил, думая, что старуха хочет над ним посмеяться.

— Что же ты молчишь?

— Ну, всегда готовый…

— Тогда на остров Дельфиний поедем денька на три…

На этот раз Левка благосклонно кивнул головой.

Гроза началась поздней ночью. Прислушиваясь к ней, Левка думал о Дельфиньем. Там много скумбрии. Он, Левка, наловит сотни две и, присолив, высушит на солнце. Такую скумбрию рыбаки называли пластунцами… Вот будет радость, когда он угостит друзей, возвратившихся с берегов Днепра. А бабка, если только она на самом деле решила умереть, пусть сидит на берегу и прощается с морем, солнцем и облаками…

Плыли на остров Дельфиний на лоцманском катере «Луфарь». Боцман Григорий Волк уважительно отозвался о бабке Веронике:

— Матросюга, как и мы…

Бабка на катере чувствовала себя так, словно долгие годы прослужила на этом суденышке. Она сразу пропахла табаком, ветром и смолой. Но когда катер пристал к берегу, — бабка Вероника с трудом поднялась по трапу на рыбацкий причал.

— Ноги, — сказала она задыхаясь, — не держат…

Начальник причала, рыбак с квадратной седой бородой, нелюбезно встретил путешественников.

— Не курорт здесь и не пионерский лагерь. Зачем пожаловали?..

— А затем, — неожиданно ударив бородатого рыбака по плечу, сказала бабка, — чтобы повидать здесь одного старого босяка Николку…

— Вероника! — вскрикнул рыбак, добрея.

— Ага, я самая, готовь, дружок, юшку! И где бы остановиться?

— Вон там, дальний курень свободный, — предложил рыбак и, взглянув на Левку, спросил: — Внук? Приехал со своим флотом, хлопец? Что ж, действуй. А я похлопочу насчет юшки…

Рыбаков на острове было мало, все ушли в море, навстречу скумбрийным косякам, так что у костра собралось всего лишь человек шесть.

Ели не спеша. Вели разговоры. Разговоры, как казалось Левке, были неинтересные. Он бродил в стороне и глядел на камышовую крышу куреня, на которой сидела островная совушка.

— И Петра Чайки нет… И Гришки Николаева… И Павлушки Косого… — говорил седобородый.

Бабка медленно после каждого имени качала головой, словно вела счет рыбакам, расставшимся с жизнью.

— Кто же остался? — помолчав, спросила она.

— Гаврила Донской, Филипп Лысый, еще вот Белоконь Степка…

Когда костер потемнел, рыбаки разошлись. Левка, бродя у воды, нашел в песке «лунные зерна» — мелкие голубоватые камешки — и обрадовался. Если эти камешки прикрепить к лесине, рыбу можно ловить и ночью. Они светятся как светляки. Не попытать ли сейчас удачи в ночном море? Что же, пожалуй… Вот пусть только бабка уснет…

Но старуха не спала. Сидела возле костра. Шерстяная шаль придавала ей сходство с большой птицей. Глядела вдаль на падающие звезды. Левка подсел к ней, расшевелил палкой костер и спросил:

— Скажи, бабка, что всего выше?

— Душа человека, — ответила бабка.

— Нет, звезды! — возразил Левка и снова спросил: — А что всего глубже?

— Та же человеческая душа.

— Океан глубже, — заявил Левка. — Ну, а что всего сильнее?

— Ленинское слово, — сказала бабка.

На этот раз Левка согласился с ней.

Была тишина. Молчал остров, как бы распластанный этой тишиной.

— Скажи, бабка, умирать страшно? — спросил Левка.

Бабка закурила и, скрыв в дыме улыбку, ответила:

— Кому как… мне-то не страшно. Смерть видала. Два раза… Когда служила на «Альбатросе», парусном барке, пожар там большой случился.

— Какая же она?

— Лохматая, бешеная.

— Ну, а вторая?

— Вторая, когда от голода…

— Какая же она?

— Гадкая, как вошь серая.

Левка отогнал от себя ладонью дым от бабкиной папиросы и снова спросил:

— Так, а третья будет какая?

Бабка задумалась.

— Хочу, чтобы такая, как этот вечер…

— Тихая?

— Да, Левка… Иди в курень, спи…

— Бабка, а ты знаешь, кто сидит на крыше куреня?

— Знаю, — сказала бабка, — совушка… Иди спи!

Левка ушел в курень, а бабка стала засыпать, сидя возле костра. Когда она уснула, Левка весело посвистел в ночь и сказал:

— Теперь за дело!

Он разделся, плашмя лег на камеру и, действуя руками, как веслами, поплыл в море. Камера задела спящего чируса, и тот спросонья принял мальчика за неуклюжую плавающую птицу. А совушке, все еще сидящей на крыше куреня, он показался издали большой рыбой с двумя хвостами. Ну, а для бабки Вероники, открывшей в эту минуту глаза, он был глупым отчаянным мальчишкой.

— Эй, Левка, возвращайся!

Но Левка даже не обернулся.

Бабка внимательно вгляделась в звездное ночное небо и успокоилась.

Выбравшись на глубину, Левка остановился, сел на круг и закинул свой самолов в море.

Клева не было. «Лунные зерна», прикрепленные к крючкам, не помогали.

«Все враки… — подумал Левка о „лунных зернах“. — Их слабый свет не может привлечь даже самой мелкой ставридки. Рыбы спят: одни, забившись в свои рыбьи ямы, а другие сонно проходят вдоль берегов. Все спят — и море и остров…»

Вдруг леска вздрогнула в руках мальчика. Он потянул леску кверху и вытащил небольшую рыбу, похожую на бычка-песчаника. Привычным движением пальцев он сдернул его с крючка, и в тот же миг на него обрушилась волна жгучей боли.

«Морской скорпион», — пронеслось в голове Левки.

Он слетел с круга и очутился под водой. Когда он выплыл наверх, ему показалось, что у него нет правой руки… Надо плыть одной… Правая рука сведена судорогой.

В Левкинах глазах все завертелось, взметнулись огни, похожие на огромных летучих мышей… Но Левка, стиснув зубы и действуя одной рукой, поплыл к берегу среди пляшущих огней…

Его потянуло под воду, и тут второй приступ боли оказался спасительным для него: он забарахтался, рванулся наверх и снова поплыл, действуя одной рукой… Но куда он плывет?

— Сюда, сюда! — вдруг послышался возле него бабкин голос, и бабкины руки схватили его за волосы.

— Не хочу… — в беспамятстве прохрипел Левка, — не хочу умирать… не хочу…

Он пришел в себя на берегу, возле костра, который снова горел и светло искрился. Возле костра сидела бабка Вероника. Ее темное лицо было неподвижно.

— Спасибо, бабка, за то, что спасла… — сказал Левка.

Бабка не ответила.

— Видно, трудно было меня тащить? — продолжал он настойчиво спрашивать. — Ну, говори, бабка, нелегко?

Но бабка по-прежнему молчала.

— Слышишь, я позову людей!

— Никого! — вдруг властно выговорила бабка Вероника.

Левка оделся и задумался. Его рука ожила. Он набрал ею горсть песка и стал пропускать сквозь пальцы. А вот бабка, побывавшая на всех морях и океанах, расстается с жизнью без слез, без крика… Спасая Левку, она отдала ему свои последние силы…

— Бабка, ты человек стоящий! — чувствуя, как к горлу подкатывает ком, сказал Левка.

Что-то похожее на улыбку промелькнуло на лице старухи. Левка подсел к ней, волнуясь. Казалось, что над ним прошумел ветер большой бабкиной жизни. Он даже ощутил на своем лице соль этого ветра.

— Слышишь, я буду таким, как ты! — громко заявил Левка.

— Ладно, спи, — сказала бабка.

Голос у нее на этот раз был тихий и подобревший, и Левка решил: нет, бабка не умрет, просто нездоровится старой этой береговой ночью. Смерть еще далеко. Здесь ничего не говорило о ней. Все жило. Море шумело. Пели в береговых травах кузнечики. И звезды над морем были яркие и живые. Но бабка Вероника уже не видела их сияния…

— Ладно… Спи… — лишь тихо повторила она.

И Левка мгновенно уснул. Он лежал на песке, свернувшись калачиком, и видел мальчишеские сны. Сначала ему приснился нырок, схвативший предательский крючок с креветкой, и он виновато закрыл лицо ладонью… Потом он увидел Матросскую Королеву — свою бабку Веронику. Она стояла на океанском корабле за штурвалом, молодая и сильная. Вокруг ее корабля шумели волны, белые, словно лебединые крылья, и сама бабка была как лебедь…

Островная ночь пронеслась быстро, по-чаячьи, и звезды погасли. Серое небо и серое море слились вдалеке друг с другом. Оттуда потянуло горько-соленой свежестью и донесся гудок океанского судна. Когда поднялось солнце и добрый рыбацкий ветер левант подул на берег, Левка еще увидал во сне дворовых девчонок и во сне подумал: «А вдруг они станут такими, как бабка Вероника?»

Что же, с ними придется подружиться!

Степик Железный

Ему кажется, что он не Степик, а маленькое грушевое деревце. Оно одиноко стоит над морем. Холодный ветер прижимает деревце к самой земле… И вдруг он уже не деревце, а чайка… Чайка падает с высоты… Нет, не в море, а на хирургический стол, залитый ослепительно белым светом. Степик вскрикивает от страха и просыпается.