Маисовый колос - Густав Эмар

— Пожалуйста, не сердись, милый Мигель, — с обычной своей кротостью произнес старик, снова подсаживаясь к молодому человеку. — Потерпи немного, и ты все узнаешь. Ты ведь умник у меня, не правда ли?.. Так вот, я хотел тебе сказать, что с тех пор, как я четыре года тому назад вышел в отставку из учителей каллиграфии, я совершенно замкнулся у себя и мирно живу процентами с моего маленького капитала, накопленного в течение долгих лет труда. Хозяйство мое ведет пожилая белая женщина, прекрасно сложенная, приятная на вид, очень хорошая по характеру, чистоплотная, аккуратная, экономная...

— Но, сеньор, что же общего между генералом Ла-Мадридом и вашей домоправительницей?

— Сейчас увидишь. У этой женщины есть сын, который десять лет служит солдатом в Тукумане. Очевидно, у этого сына золотое сердце, потому что он каждый месяц присылает матери часть своего жалования. Ты слушаешь меня, Мигель?

— Слушаю, сеньор.

— Ну так вот, нужно еще сказать тебе, что окно моей спальни выходит на улицу... Ах, да! Я забыл упомянуть, что сын моей экономки в прошлом году сделан курьером. Понял?

— Так. Ну?

— Так вот: из моей спальни выходит на улицу не только окно, но и дверь, а комната экономки находится рядом и имеет окно с решеткой, выходящее тоже на улицу. В последнее время, когда Буэнос-Айрес живет под страхом, трепеща за завтрашний день, я сплю очень плохо. Какой уж тут сон, когда постоянно дрожишь в ожидании катастрофы!.. Вечером я хожу играть в карты к старым друзьям, людям честным и благонамеренным, которые никогда не говорят ни слова о политике и даже не касаются настоящих страшных, мрачных и чреватых невзгодами времен. Сегодня, я уже не пойду к ним, а останусь дома...

— Господи! Ну, что опять общего между вашей игрой в карты и генералом...

— Сейчас узнаешь, мой милый птенчик.

— Очень уж длинно это ваше «сейчас», сеньор Кандидо!

— А у тебя оно чересчур коротко... Так вот я хотел сказать...

— Опять о чем-нибудь постороннем?

— Нет, о том деле...

— О генерале Ла-Мадриде?

— Ну, да, конечно.

— Слава тебе, Господи!.. Продолжайте, пожалуйста.

— Так вот, видишь ли, прошедшей ночью, в четыре часа, я вдруг услыхал, как около моего дома остановилась лошадь и с нее спрыгнул человек, бряцавший оружием и шпорами, следовательно, военный; я человек смирный и страшно боюсь людей, занимающихся кровавым ремеслом. Появление военного, да еще в такую пору, когда вокруг так темно и жутко, навело на меня такой ужас, что я дрожал как лист, потрясаемый бурей, и весь покрылся холодным потом... Ведь это очень понятно, не правда ли?

— Продолжайте, сеньор!

— Продолжаю... Кое-как собравшись с силами, я встал, осторожно открыл окно и выглянул на улицу. Ночь была очень темная, но, тем не менее, я разглядел военного, стоявшего у отворенного окна Николассы (ты знаешь, так зовут мою экономку) по ту сторону моей двери, выходящей на улицу, и о чем-то шепотом переговаривавшегося с ней. Немного спустя, Николасса отодвинула в сторону решетку, и военный вскочил в окно. В голове моей закружился целый вихрь мыслей, одна другой мучительнее. Зубы мои от ужаса выбивали барабанную дробь, и я был близок к обмороку. Я подумал, что предан Николассой, и что меня сейчас схватят и потащат неведомо куда или тут же, на месте, убьют... Сам не знаю, как это я, раздетый и босой, вышел во двор (комнаты моя и та, в которой живет Николасса, не имеют между собой прямого сообщения) и приник к замочной скважине ее двери. И что же ты думаешь, мой мальчик, кого я увидал у нее?

— Вероятно, того, о ком хотите мне рассказать.

— Верно. Я увидал ее сына. Хотя вид его и успокоил меня, но я все-таки не ушел, а продолжал стоять у двери, глядеть и слушать, потому что меня заинтересовало, зачем молодой человек явился к своей матери ночью, притом таким необычным путем. Они горячо обнялись и поцеловались, а потом мать предложила приготовить сыну постель, но он отказался, говоря, что ему немедленно нужно возвратиться к губернатору, которому он привез из Тукумана депеши, и что он отлучился только на несколько минут, пока губернатор читает, чтобы повидаться с матерью.

Старик перевел дух и внимательно посмотрел на молодого человека, который более не выказывал никаких признаков нетерпения, а весь превратился в слух.

— Продолжайте же, сеньор, — сказал дон Мигель.— Не говорил ли этот курьер еще что-нибудь?

— Говорил, и каждое его слово врезалось в мою память, точно выжженное раскаленным железом, — сказал сеньор Кандидо. — Он говорил, что привезенные им депеши написаны очень важными и богатыми людьми в Тукумане, и, по его догадке, содержат донос губернатору о том, что сделал генерал Ла-Мадрид. Николасса, любопытная, как все женщины, стала расспрашивать, что же именно делал этот генерал. Взяв с нее клятву, что она никому не проговорится ни словом, ни намеком, сын рассказал ей, что генерал Ла-Мадрид, прибыв в Тукуман, тотчас же публично провозгласил себя врагом Розаса, что весь народ встретил его с восторгом, и местные представители правительства сделали его главнокомандующим всех линейных войск и провинциальной милиции. Кроме того, молодой человек сообщил матери, что начальником главного штаба у них назначен полковник дон Лоренсо Лугонес, а начальником гвардейских кирассиров — полковник дон Мариано Ача... Можешь себе представить, мой дорогой Мигель, какое впечатление должны были произвести на меня все эти новости! Я даже забыл, что стою раздетый и разутый во дворе и подслушиваю у дверей, чего во всю жизнь раньше не делал.

— Воображаю, — ответил дон Мигель, жадно подхватывавший теперь каждое слово, выходившее из уст старика, и за которое он готов был бы заплатить всем своим состоянием, хотя и старался не выказать того, что в нем происходит: он давно уже научился отлично владеть собой. — Что же было дальше? — спросил он по возможности равнодушно.

— Дальше? — повторил сеньор Кандидо. — Да чего же тебе еще нужно? Разве тебе мало того, что я сказал?.. Остальное, что говорил курьер, неважно: о празднествах, которые готовятся в Тукумане, о движении войск в провинции, которые почти все перешли на сторону Ла-Мадрида по убеждению.

— А никого он не называл по имени?

— Никого. Когда он стал давать матери деньги, говоря, что вернется днем, если его не пошлют сейчас же обратно с новыми депешами, я поспешил убраться к себе в спальню... Славный молодой человек! Любит и уважает мать, как редко кто... Я расскажу тебе, что он раз сделал для нее...

— А сколько ему лет?

— Двадцать два или, самое большее двадцать три года. Он очень красивый малый: высокий ростом, прекрасного телосложения, белокурый, нос с горбинкой, темно-голубые глаза, маленькие усики... По характеру — храбрый, деятельный, добросердечный и веселый.