Единородная дочь - Джеймс Морроу

Наиболее частым гостем здесь была любовница Фебы Мелани Марксон, ни разу не публиковавшаяся детская писательница, единственная из всех знакомых Джули женщин, к которой подходил эпитет «представительная». Феба и Мелани, Лорел и Харди [11] из Атлантик-Сити, слонялись по казино, как ветераны парных лесбийских заездов.

— Джули, мне недавно попалась книга твоего отца, — сказала Мелани на следующее утро после того, как Бикс сообщил обескураживающие факты падения спроса на «Луну». — Эта его «Герменевтика повседневности». Потрясающая вещь. Я теперь совсем иначе смотрю на фотоснимки.

Недавно Джули прочла одну из рукописей Мелани. Это была притча о щенке, который совершил оправданное отцеубийство. Рукопись произвела на Джули глубокое впечатление, хотя ей было понятно, почему ее нельзя печатать.

— Жаль, что папа не слышит этого.

— Печально, что он так и не закончил книгу. Она могла бы стать настоящей сенсацией.

— Он редко доводил начатое до конца. Может, ты заметила, что в половине комнат дома нет дверей.

— Ты никогда не рассказывала о своей матери, — заметила Мелани.

— Ты тоже.

— Моя мама умерла вскоре после того, как я появилась на свет.

— А моя. — отозвалась Джули, — умерла вскоре после того, как я была зачата.

— Это как?

— Длинная история, Мелани, как-нибудь в другой раз. И вот однажды Мелани достался джекпот: она продала цикл из пяти детских книжек под тридцатитысячный аванс и еще один, вдвое больший, получила от «Дисней Эмпайр» за эксклюзивное право инсценировки. Это знаменательное событие Мелани отпраздновала, купив себе компьютер новейшей модели, а обожаемой Фебе — переносную видеокамеру. Правда, как скоро выяснилось, это был не самый лучший выбор. Даже ребенок, не расстающийся с игрушечным барабаном, раздражал бы окружающих меньше, чем Феба, носившаяся по дому, словно папарацци в поисках грязных сплетен для «Кэйбл ньюс нетворк».

— Выруби эту штуковину!

Но камера Фебы неизменно жужжала, таращась на обитателей маяка настырным объективом.

— Ты что, Кац, когда-нибудь эта пленка будет нарасхват, как Кумранские рукописи, — «Кассеты со дна Мертвого моря»!

— Оставь меня в покое! — Джули тщетно пыталась вытолкать Фебу из кухни.

— Расслабься, мне нужна практика. — Феба, прищурившись, смотрела в глазок видоискателя. — Ты решила, что я собралась всю оставшуюся жизнь торговать солеными ирисками и подушками-вякалками? Ни фига. Я скоро начну свое дело. У меня такая идея — отпад: непорнографические фильмы для взрослых! Правда жизни, любовь, как она есть, секс в натуре! Успех обеспечен.

— Не очень-то на это надейся. — Джули сложила две половинки сандвича с тунцом.

— Знаешь, в чем твоя проблема, Киса? Ты не веришь в людей. — Феба выдвинула объектив. — Але, встречайте — та-да-дам, — наше местное божество вкушает тунца с ржаным хлебом! — Камера приблизилась, снимая крупным планом, как Джули пьет молоко. — Молоко, как это символично! Еще один глоток, и вот — не может быть! Да, она действительно кладет стакан в мойку, не оставляет на столе, чтобы за ней прибрала ее подруга Феба. Друзья, сегодня мы стали свидетелями настоящего чуда. А завтра она уже будет кормить голодных и одевать нагих, и пусть дьявол рвет на себе волосы.

По крайней мере благодаря своему несносному увлечению Феба была при деле. Во всяком случае, она уже не пила все свободное время.

Джули попыталась затронуть эту тему, приклеив к двери храма газету со своей колонкой, посвященной злоупотреблению спиртным, и к ней записку: «Если соизволишь поговорить об этом, я буду рада». На следующий день вырезка лежала у Джули на компьютере. «Если соизволишь не лезть не в свое дело, — гласила записка Фебы, — я тоже буду рада».

Каждую пятницу Джули и Мелани предпринимали генеральную уборку дома, кругом натыкаясь на крошечные бутылочки из-под излюбленного рома Фебы. В «Оке Ангела» их можно было обнаружить где угодно: в стиральной машине, в туалетном бачке, в выпотрошенном словаре. Однажды, когда Мелани проверяла масло в своей «хонде», ее взгляд упал на контейнер с жидкостью для мытья стекол. По наитию она открыла его и сунула внутрь палец — там была бутылочка. А несколько дней спустя, разжигая маяк в память о «Люси И», Джули обратила внимание на странные фиолетовые блики в пламени. В керосин был подмешан джин.

Вмешаться, думала Джули, избавить Фебу от вредной привычки? Ответ казался очевидным: конечно. Каких-то полчаса подержать пальцы у висков подруги — и вытащить из нее эту тягу к спиртному. Но так Феба никогда не научится стоять на своих двоих. Так она никогда не повзрослеет. Если Джули позволит ей всецело полагаться на сверхъестественное вмешательство, одна зависимость просто заменится другой.

Банка спермы лопнула.

Разлетелась на мелкие кусочки.

У нее целая армия врагов, и каждый из них только и ждет, что она начнет творить чудеса.

Несмотря на героические усилия Джули, несмотря на тонны рома и джина, вылитые ею в раковину, тетя Джорджина была весьма недовольна. Она ныла и причитала, называла Джули эгоисткой и солипсисткой. Обвиняла ее в трусости и отступничестве, в том, что та борется с симптомами, вместо того чтобы устранять причины, что она отказывается спасти лучшую подругу. Интересно, думала Джули, сколько еще осталось ждать, пока безотчетное недовольство Джорджины польется через край? Сколько еще осталось до взрыва?

Это случилось за завтраком. В воскресенье, в одиннадцать ноль пять.

— Вылечи ее, — взорвалась тетка. — Ты слышишь, Джули? Я не могу это больше выносить. — Она кивнула в сторону ванной, где Феба шумно, со стонами избавлялась от чрезмерных возлияний во время ночного кутежа. — Может, отец был против вмешательства, но я-то — за.

Джули подхватила ножом французское масло для тостов. Вылечи ее. Вмешайся. Звучит так просто, так добродетельно. Но Джорджина ни на минуту не задумывается над исторической и космологической подоплекой.

— Человечество, в том числе и Феба, не научатся самостоятельно бороться с трудностями, если я буду тут как тут, на подхвате.

— Да брось ты.

От страданий Фебы содрогались стены. Звук напоминал треск рвущейся пополам парусины.

— Вот что нам нужно сделать, Джорджина, — сказала Джули. — Мы должны вдвоем походить на собрания для тех, чьи дети и супруги слишком много пьют. — Она опустила ломтик зернового хлеба в растопленное масло.

— Мне не нужны никакие собрания, Джули, я хочу чуда.

Джули положила пропитавшийся маслом ломтик в тостер.

— Она ведь нормально себя ведет. В бухгалтерии комар носа не подточит, покупателям не грубит, в аварии не попадает.

— Вылечи ее. — Джорджина пихнула в масло свой ломтик хлеба, как садист, топящий котенка. — Черт возьми, вылечи, и все.

— Ты думаешь, мне легко говорить «нет»? Я люблю Фебу, но мы должны смотреть в корень.

— Какой еще корень? Феба себя убивает.

— Джорджина, если тебе непонятны мои доводы, что толку спорить.

— Да ты сама в своих доводах запуталась, остолопина.

— Давай выбирать выражения.

— Остолопина. Тупица. Трепло.

Джули в сердцах поддела лопаткой еще не успевший подрумяниться тост, и он полетел через всю кухню.

— У меня есть враги, Джорджина! Они меня ищут! — Она отошла от стола. — Ешь сама, у меня что-то аппетит пропал.

— У меня тоже, маленькая хитрая змея. Вот кто ты есть на самом деле, Джули Кац. Гнусный, себялюбивый гаденыш.

Задыхаясь от обиды, Джули выбежала из кухни. Не задумываясь, она бросилась к воде и нырнула в благодатную, отдохновенную прохладу залива, а в ее ушах все еще звучали гневные вопли Джорджины.

— Прости, — сказал Бикс. Его лицо напоминало метеорит — серый, истерзанный атмосферными катаклизмами.

— Прости? — встревожилась Джули. Что еще? Он бросает ее ради какой-нибудь фифы из Принстона?

— Нам не хватило двадцати тысяч читателей, от этого никуда не денешься. Вместо твоей колонки Тони хочет сделать рубрику, посвященную домашним животным. Ее будет вести Майк Алонзо.

— Домашним животным? Ты шутишь! — По щеке Джули поползла горячая слеза. Она уткнулась носом в накрахмаленную салфетку и высморкалась. — Ты должен был за меня сражаться. Домашние животные?..

— Я сражался как мог.

— Не сомневаюсь.

— Это так.

Значит, все кончено. Завет Неопределимости превратился в Утопию. Всем ее усилиям грош цена в базарный день. И теперь у Джули ничего не осталось, кроме смятения, чувства вины, кроме дурацких нападок Джорджины и предательского безразличия Бога.

— Признайся, Бикс, ты никогда не верил в мою миссию. — Слеза коснулась губы, и Джули слизнула ее кончиком языка. — Ты делал вид, что тебе не все равно только потому, что подбивал ко мне клинья.