Репортажи с переднего края. Записки итальянского военного корреспондента о событиях на Восточном фронте. 1941–1943 - Курцио Малапарти

Этот участок земли, где сегодня весь день, начиная с десяти часов утра, шел ожесточенный бой, протянулся от самого края долины почти до вершины крутого холма, откуда вниз ведет дорога на Качковку. Это ровный участок местности, полностью покрытый полями подсолнечника и пшеницы. Дальние края долины заняты плотными зарослями акации и тополей. Ниже почти до самых деревенских домов раскинулась красивейшая роща лесных орехов. Русские отчаянно удерживали свои позиции на высоте. Несмотря на то что они были лишены возможности маневра, так как позади них находился крутой спуск в долину, они тем не менее выбрали прекрасную позицию для обороны, где находились вне зоны доступности огня немецкой артиллерии. Не побывав в тех местах, нельзя было даже представить себе размах и степень ожесточения произошедшего боя. Мертвые лежали частью на спуске в долину, частью в полях подсолнечника и пшеницы и в узких траншеях, выкопанных русскими вдоль обширного края равнины. Там, где сопротивление русских солдат было наиболее ожесточенным и особенно продолжительным, они лежали группами, вплотную друг к другу, иногда один поверх другого. В прочих местах трупы лежали по двое или по трое за зарослями кустарника лицом вниз. Они все еще сжимали в руках винтовки, или они были у них за спиной. Мертвецы раскинулись, разбросав руки; на лицах этих неожиданно застигнутых смертью людей застыло то выражение покоя и покорности, характерное для солдат, погибших от выстрелов в грудь. Тела других сложились пополам, и их лица были бледными той жуткой бледностью, как это бывает в случаях, если человек погиб от ранения в живот.

Некоторые, получившие смертельные ранения, сидели неподвижно, облокотившись спиной на стволы деревьев. Рядом с ними лежали их товарищи, которые тихо стонали и едва слышно с нотками стыдливости бормотали: «Помоги, Господи!» Это прощальное обращение к Господу свидетельствовало о том, насколько неэффективны попытки принудительного долговременного подавления глубинных инстинктов с использованием лозунгов и пропаганды. И голоса этих бедолаг вдруг неожиданно обратились к тому, кто владеет правдой в высшей инстанции: «Господи!» Вот в траве лежит офицер, лицом к земле, подогнув одну ногу под другую и прижав правую руку к груди. На земле были разбросаны ящики от патронов, ружейные ремни, винтовочные обоймы – все то, что можно обычно найти на оставленном поле боя.

Мои ноги натыкались на все эти предметы, оставленные в крови и грязи, на куски бумаги для чистки оружия, пустые консервные банки, разбросанные миски, фляги для воды, стальные каски, фуражки цвета хаки, кожаные ремни, разбитые винтовки. Привязанная к стволу дерева собака жалобно выла, отчаянно рвалась, пытаясь порвать веревку, которая ее держала. Один глаз у бедняжки висел, выпав из окровавленной глазницы.

В радиусе более полутора километров эта картина повторялась с навязчивой частотой. Все точно так же, вплоть до мельчайших деталей. В тех местах, где разорвался тяжелый снаряд или упала бомба «Штуки», тела мертвых русских и строительный мусор были смешаны в одну кучу. Все это выглядело так, будто было принесено сюда течением невидимой реки. Многие трупы полураздеты; их одежда была сорвана в результате ужасных взрывов. В одном месте на земле были разбросаны небольшие буханки хлеба из сгоревшего мешка. Хлеб был темным по цвету и плотным по текстуре. Я попробовал, откусив от буханки. Он был великолепным на вкус, корочка растворилась у меня между зубов, как бисквит. Практически рядом с воронкой снаряда сидел мертвый русский солдат с залитым кровью лицом. По коленям и вокруг разбросаны бесчисленные мелкие крошки того свежего сыра из овечьего молока, который в этих местах называют брынзой. Рот мертвого солдата все еще был набит сыром. Он ел, когда осколок снаряда попал ему прямо в лоб.

По полю боя сновали немецкие санитары. Они двигались осторожно, слегка ссутулившись. Санитары обшаривали карманы убитых, укладывали раненых на носилки.

В это время на поле боя воцарилась тишина. Даже грохот артиллерийских орудий стал тише. (Вдалеке, примерно в трех-четырех километрах, в направлении селений Шумы и Ольшанка, все еще шли бои.) За лесом в дальнем краю долины горело несколько домов. Отделение немецких солдат копало могилу, другие укладывали по ее краю погибших русских солдат. Вот могила готова. Один за другим трупы бросают вниз. После этого солдаты забрасывают могилу землей. Почетный караул поднял оружие. Офицер резким голосом четко отдал команду. Через покрытые листвой ветки над нашими головами вверх нестройно устремились несколько винтовочных пуль. Высоко в небо ушла пулеметная очередь. Солнце, которое вот-вот сядет, нагрело землю, воздух плотен и тяжел.

Я сел в тени дерева и посмотрел вокруг. Советское подразделение, которое сражалось здесь, было небольшим, скорее всего менее батальона. Оно сопротивлялось до конца, пожертвовав собой для того, чтобы прикрыть отход главных сил. Батальон отчаянных солдат, предоставивших себя своей судьбе. Ни у кого не было времени на то, чтобы «зачистить» поле боя. Здесь все осталось таким, каким было полчаса назад. Поэтому для меня это было первой возможностью для того, чтобы узнать важный секрет советской армии, вблизи собственными глазами ознакомиться с ее уникальными особенностями, проанализировать ее «химическую формулу», то есть составить свое мнение о том, как из различных, порой противоречивших один другому элементов (политических, общественных, расовых, идеологических, военных и экономических) сплавляется единое целое. Никто из этого отряда не бежал, ни один, кроме тяжелораненых, не сдался в плен. Наверное, это было отличное подразделение. Офицеры полностью контролировали действия своих солдат. Все они, каждый из них остались на своем месте. И даже тогда, когда я стал искать факторы, от которых зависела дисциплина и техническое оснащение этого подразделения, я с удивлением отметил для себя этот сплав военного и политического, замечательную сбалансированность всего того комплекса элементов – общественного, политического, военного, общечеловеческого, того необычайного сочетания военной дисциплины и Устава коммунистической партии, законов о наказаниях в Красной армии и наставлений солдату-красноармейцу.

Рядом со мной лежал целый ящик бумаги – полковые документы и тому подобное. На ящике стоит печатная машинка, сконструированная в Америке, но произведенная в Советском Союзе. Экземпляр газеты «Правда» от 24 июня, испещренный набранными огромными буквами заголовками времен начала войны. На второй странице были напечатаны жизненные истории трех «агитаторов», каждый из которых недавно присутствовал и обращался к народу на митинге: первый – на заводе, второй – в колхозном дворе, третий – в военном лагере. («Агитаторами» здесь принято называть пропагандистов коммунистической партии. Во время войны перед ними ставится задача укреплять волю народа к сопротивлению, разъяснять людям цели борьбы, вдохновлять массы рабочих и крестьян на подъем производительности труда в интересах национальной обороны.) У тех трех людей были жесткие черты лица и выдающиеся вперед челюсти. А вокруг них стояли обычные люди с напряженными внимательными лицами рабочих, крестьян, солдат.