Рассказы (СИ) - Татьяна Лисицына

Молодой человек передернул плечами: в языческие времена трупы сжигали, чтобы души вкупе с дымом отправились на небо. Там же все и сходились: мать встречала дитя, отец сына, брат сестру и жили на небесах вечно. Уход из жизни считали спасением, не случайно похоронные обряды сопровождались тризнами.

Владимир почувствовал злость — что вообще осталось от Руси? От ее веры в языческих богов? Веками молились на Перуна — бога грозы, войны и оружия, на супругу его, Макошь, богиню плодородия, воды и женских работ, на Велеса — покровителя скота, домашних животных и богатства. А потом вдруг порушили прежних богов и стали поклоняться Христу. А что стоит народ, который отрекся от веры своих предков?

Владимиру вздохнул, поражаясь силе детских воспоминаний, нахлынувших на него. Ему тогда было лет шесть, когда мать — до этого работавшая в оркестре — вдруг поверила в Бога, стала исправно посещать церковь и устроилась петь в церковном хоре. Это «вдруг» Володю раздражало, он пытался найти логическое объяснение. Что мать находила в церкви? Покой и поддержку? Лишний повод упрекнуть отца, любителя женщин и выпивки?

Володя был еще слишком мал, чтобы сопротивляться матери, таскавшей его за собой. Ему становилось трудно дышать, когда он входил в церковь, а все, на что падал его взгляд: потрескивающие свечи, темные иконы, люди, стоящие на коленях, пугало его. Он убегал и ждал мать на улице. Она выходила со строгим лицом и, не замечая его, вновь поворачивалась к храму, чтобы перекреститься. Только потом подходила к нему с выговором:

— Ну что с тобой поделаешь?! Почему ты не стал молиться? Вырастешь таким же безбожником, как твой отец. Прости его, Господи, и вразуми! — она снова крестилась.

Отца Володя не любил, но был признателен ему, что тот брал его в лес. А для него, мальчугана, ничего не было лучше леса. Только там, а не в городе, в душной маленькой квартирке, он чувствовал себя счастливым. Шумевшие деревья и мягкий ковер травы, пусть ненадолго, но вносили умиротворение в его душу. Часами Володя мог бродить по лесу с отцом, заядлым грибником, не жалуясь на усталость и не собирая грибов; у него и без того было много занятий: на мху попрыгать, понаблюдать за полетом стрекозы с прозрачными крылышками, послушать пение птиц.

Владимир потряс головой, отгоняя воспоминания. Надо одеться, позавтракать. Он выпустил поверх просторных брюк льняную рубаху на пуговицах и подошел к зеркалу, чтобы привести себя в порядок. Борода выглядела неопрятно, он расчесал ее и бережно подправил острыми ножницами. Вновь с удовлетворением взглянул на себя, подумав, как опрометчиво поступают мужчины, уродующие свое лицо, прикасаясь к нему лезвиями. «Глупо все это, — рассуждал Владимир. — Забыли люди, что борода и волосы являются символами жизненной силы, изобилия и счастья. И не было на Руси хуже наказания, чем лишение бороды».

Владимир зло ухмыльнулся: чужая вера, а как укоренилась! И мать его, несмотря на все, что он ей рассказывал о древних богах, только отмахивалась, по-прежнему называя его безбожником. И была права по-своему: даже организм его христианского Бога не принимал.

Когда ему минуло пятнадцать, мать — он сам не помнил, как такое могло произойти — уговорила его покреститься. И началась с того дня у Володи бессонница: всю ночь он таращился в потолок, а когда надоедало, брал книгу и читал, пока не начинали слезиться глаза. Тогда выключал свет, засыпал на пару часов, а там уже и мать в школу будила. Так продолжалось несколько месяцев. Конечно, нельзя сказать, что он совсем не спал, но этих жалких часов отдыха было недостаточно. Начинались его ночные бдения всегда одинаково: закрывал глаза, мысли начинали путаться, он погружался в дрему и вдруг ощущал что-то вроде удара. Он пугался, вздрагивал и больше не засыпал.

То, что ему был послан знак свыше, молодой человек осознал, когда цепочка разорвалась, и он потерял крест. Выслушав упреки матери, он почувствовал странное освобождение, и в первую же ночь спал как убитый.

За воспоминаниями Владимир не заметил, как проглотил свои бутерброды с сыром и выпил кофе. Взгляд случайно упал на календарь: тридцатое апреля. Мужчина хлопнул себя по лбу. Сегодня Радоница, день поминания предков. «Летите, милые деды…» Он усмехнулся. Знала бы мать, в какой день она ему явилась во сне.

На скромном маленьком холмике выцветшая табличка, на которой с трудом можно разобрать фамилию. Кроме него, единственного сына, сюда никто не приходит. Владимир долго смотрел, как сквозь старые листья пробиваются первые стрелки молодой травы. Весна! И он, посланный на землю самим Велесом, должен выполнить свою миссию.

Он выкинул старые листья в овраг, постоял, облокотившись на березу, глядя на могилку.

— Так ты, мать, ничего и не поняла, — вздохнул он. — Не смог я тебя переубедить. Ну что ж, воля твоя и твой Христос тебе судья.

Молодой человек вынул из сумки пару купленных по дороге блинов и положил их на могилку. Выходя из ворот кладбища, привычно обернулся назад и прошептал: «Именем Велеса заклинаю: Навье оставайся в Нави, а живое живи в Яви! Да будет так!»

3

Олеся чувствовала, как силы по капельке покидают ее, делая тело легким и невесомым. Боль, поселившаяся в затылке, вдруг исчезла. Новое ощущение, когда она видела себя сверху, показалось ей забавным.

Кто-нибудь пробовал разглядывать свою комнату с потолка? Вот ее маленький полированный столик, на котором лежит раскрытая книжка «Белоснежка и семь гномов». Олеся хотела бы оказаться на ее месте и жить в лесу с гномами. Ну и с мамой, конечно. Только вряд ли мама бы согласилась: лес она совершенно не любит. Надо ей рассказать, как интересно сидеть на потолке и как здорово, когда у тебя ничего не болит.

Так что тут у нас в комнате? Кукла Ариша до сих пор спит в маленькой кроватке, шкафчик с ее нарядами, коляска. Слоненок Тима слегка завалился на бок, как будто устал, а вот…

Олесю отвлек шум в коридоре: легкие мамины шаги, хлопнула дверь, раздался знакомый голос. «Ах, так это дядя Валера приехал, — подумала Олеся. — И, наверное, привез мне какой-нибудь подарок».

Дверь открылась, на цыпочках в комнату прокралась мама. Осторожно присев на краешек кровати, положила Олесе руку на лоб.

«Почему я не чувствую прикосновения?» — удивилась девочка.

— Мама я здесь! На потолке.

Вероника убрала руку со лба и вздохнула.

— Что же с тобой, милая? Лоб опять горяченный.

Олеся смотрела на себя, как в зеркало. Да, лицо у нее бледное-пребледное, растрепавшиеся темные косички лежат на белой подушке мертвыми змейками. А нос кажется острым.

Но у нее ничего не болит, совсем ничего, пока она на потолке. Но мама ее не слышит, придется снова забираться в тело, чтобы поговорить с ней.

Девочка застонала: ох, как же здесь больно. Она с трудом приподняла тяжеленные веки:

— Пить!

Вероника прислонила к губам чашку с водой, ей удалось сделать несколько глотков.

— Мам, я была на потолке.

— Доченька, да что ты такое говоришь?! Температура опять поднялась. Подожди, сейчас лекарство тебе дам.

«Ну вот, мама не поверила», — подумала Олеся.

Дядя Валера просунул голову в приоткрытую дверь.

— Ника, я зайду на минутку. У меня для Олеси подарок.

— Да какой подарок?! Не знаю, как ей температуру сбить?! Таблетки не действуют.

— У меня есть для нее одна вещь. Я на минутку.

Тяжелые мужские шаги, Олеся с трудом открыла глаза, пытаясь улыбнуться.

— Привет больным! Смотри, что я тебе принес, — Валера достал из пакета коричневого медвежонка и посадил на постель. — Теперь ты обязательно поправишься: мишка принес здоровье. На улице весна, косолапый только проснулся, вышел из берлоги, в которой сладко проспал всю зиму…

Дядя Валера еще что-то рассказывал, она выпила лекарство. Почувствовала, словно проваливается куда-то…

— Валер, это что такое ты Олеське на шею нацепил? — накинулась Вероника на брата, когда они вышли на кухню.

— Это мой талисман — медвежий клык, — смущенно пояснил мужчина.

— Только этого не хватало! — возмутилась Вероника. — Больному ребенку всякую заразу в постель тащишь.

— Послушай меня, Ника. Несколько лет назад, пять или шесть, подожди, посчитаю. Сейчас у нас две тысячи второй год. А тогда был девяносто восьмой. Ага, значит, пять лет назад…

— В том году Олеська родилась, — заметила Вероника. — Ты ближе к делу можешь?

— Да успокойся ты, сестренка, — Валера обнял ее за плечи. — Говорю тебе — поправится наша Олеся. Так вот, слушай. У меня знакомый есть, Лешка, мы в армии подружились. Он с Ростова. Даже не с Ростова, а из поселка какого-то. У них там развлечения — охота да рыбалка. Ну и водка еще, — Валера улыбнулся и погладил недавно отросшую бородку. — Как-то приехал я к нему на охоту. Да неудачно тогда вышло, кабаниха, защищая деток своих, мне ногу клыком пропорола. Рана неопасная, да видать, зараза попала. Температура у меня тогда поднялась, как у Олеси. Местный врач заговорил об ампутации. А Леха привел местного знахаря, который лечил меня травами да заговорами. Я плохо помню, как это происходило — без сознания был. Только потом заметил, что лекарь крест мой серебряный с шеи снял, а вместо него надел медвежий клык на шнурке. Я когда поправился, ходил к моему спасителю. Оказалось, он до сих пор поклоняется языческому богу Велесу, поэтому и крест мой снял. Сказал, что клык заговоренный, и чтобы я не снимал его, он здоровье приносит. Ну, вот я его Олесе и передал. Пусть ей поможет.