Павел Мочалов - Юрий Соболев

Но судьба Цыганова была иной. Кольцова поддержали авторитетные критики, друзья помогали ему издавать книги стихов, его рукописи теперь зарегистрированы и изучены. Стихи же Цыганова вышли после его смерти, сведения о нем крайне скудны, библиографы путают год смерти и отчество Цыганова. А между тем такие его стихи, как «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан», «Не сиди, мой друг» поздно вечером», «Не тучей и не мглой» и другие и теперь поются народом.

П. С. Мочалов был его другом и способствовал первому изданию его стихотворений.

В антологию «Песен русских поэтов» современный исследователь помещает и имя Мочалова — сейчас же после Кольцова и Цыганова.

Кстати заметить, что Мочалов являлся страстным поклонником Кольцова и, по преданию, вел с ним оживленную переписку. Она исчезла бесследно, как, впрочем, и весь его очень большой архив. При каких обстоятельствах он погиб, нам неизвестно. Но мы достоверно знаем, что обширную библиотеку Мочалова распродал его тесть И. А. Бажанов. Вместе с книгами мог разойтись по рукам и архив.

Великий артист, первый трагик-реалист, Мочалов оставил по себе двойную славу — и как великий художник сцены и как поэт, песни которого и поныне поет его родной народ [10].

ГИБЕЛЬ

В малом театре, 22 января 1847 года шел утренний спектакль. Давали драму «Клара д’Обервиль» с участием Мочалова в роли графа Морица д’Обервиль. Это была одна из самых блестящих ролей артиста. На этот раз он был особенно прекрасен.

Зрители удивлялись, поражались, как выдержанно он играл, так, как редко с ним случалось.

Что Мочалов находился в каком-то исключительном под'еме, свидетельствуют и собственные его слова — в письме к его задушевнейшему другу Н. В. Беклемишеву. Письмо это датировано 23 января, то есть следующим после спектакля днем. Мочалов говорит:

«Не могу не сказать, ты видел меня в «Кларе», но что бы ты увидел вчера! Ты меня знаешь, знаешь, что я люблю правду, и так смело говорю, что я был без сравнения хорош».

Казалось, что все идет благополучно. Мочалов оправился после долгой болезни, опять занят в репертуаре, жизнь входит в обычную колею. В этом же письме он перечисляет спектакли, в которых занят: «Ныне я по назначенному репертуару не играю, и завтра тоже; если божиею милостью все будем здоровы, то вот что остается сыграть: утром в пятницу на Большом театре «Скопин-Шуйский», вечером в субботу на Большом театре «Гамлет», утром в воскресенье на Малом театре «Коварство и любовь».

В письме к Беклемишеву — разгадка этого особенно творческого возбуждения Мочалова.

Приведем начало письма:

«Слава богу, опять держу в руке перо; жив, здоров. Молодею, несмотря на то, что злое зеркало мне говорит противное. Да оно и не ошибается, — оно говорит о лице, я о душе, о той знакомой тебе душе, которая не может дряхлеть вместе с тленным моим составом:

Мой друг! И это не она,Не та, которая судьбоюБыла б мне спутницей дана.Опять обманут я мечтою!Опять остался сиротою!И верно мне уж не найтиПодруги с пламенной душой.

Может быть, друг Николя, еще допишу эти стишки; ты представь себе, отчего родилась мысль не терять даром моего раннего утра; эта мысль родилась от сумасшедшего намерения признать товарищем себе явившуюся на_ сцену девицу Надежду Васильевну Рыкалову. Да, я увидел молодость, говорил с ней, видел ум, но все затмил проклятый холод души. Ну! так это точно, — не она [подчеркнуто Мочаловым — Ю. С.]. Я, мой друг, все виноват и всегда прав в глазах людей, которые меня знают, как ты, а много ли таких? И одного довольно!!!»

Так узнаем мы о последнем увлечении Мочалова. Его героиней оказалась молодая актриса Н. В. Рыкалова, которой суждена была очень долгая жизнь — скончалась Рыкалова накануне мировой войны, вступив на сцену в 1844 году. Мочалова поразила ее, как он говорит, молодость и ум. Юное пленительное существо возродило в нем мечту о счастье, которого было так мало в его горькой жизни. Он, видимо, боролся с своим чувством. «Проклятый холод души», как он выражается, оказался сильнее готовой вспыхнуть и вовремя погашенной страсти. Он не хочет быть в плену иллюзий. Слишком больно было бы пережить еще одно разочарование.

И в тот день, когда он играл графа Морица в «Кларе д'Обервиль», он переживал огромный душевный подъем — он вышел победителем в борьбе с самим собой. Рождались стихи, и он спешил раскрыть в стихах горькое сознание нового своего сиротства, он предрекал себе, что «верно не найти ему подруги с пламенной душой».

Что произошло дальше? Трудно понять. То ли после пережитого волнения Мочалов обессилел и впал в новый загул, то ли случайно повздорил с начальством… Но факт тот, что ему не пришлось доигрывать репертуар, о котором он сообщал Беклемишеву.

Спектакль 22 января оказался его последним спектаклем на московской сцене.

«Гений Мочалова пел в тот день свою лебединую песнь», — отмечает Беклемишев.

Он порвал с дирекцией. С ним и раньше случалось, что он и грозил отставкой, и подавал в отставку, и брал ее назад, мирился с начальством и опять ссорился. Но на этот раз ссора оказалась слишком серьезной; Мочалов бросил театр и уехал из Москвы.

Он поехал в Воронеж, где его сестра М. С. Мочалова-Франциева держала театр. Здесь он гастролировал, играл свои любимые роли, имел огромный успех. В Воронеже он заболел приступом своего страшного недуга. В припадке болезни бродил он по воронежскому кладбищу, отыскивая могилу Кольцова. Ему хотелось рассказать в стихах об этих поисках. Наброски стихов уцелели. Текст почти не поддается прочтению — почерк явно ему изменял. Вероятно, сильно дрожала, рука, мысли путались.

В его воспаленном воображении мелькали, должно быть, хорошо знакомые образы из «Гамлета»: принц датский, могильщики, череп Иорика. Однако стихи он пытается выдержать в кольцовском ритме.

Он назвал эти свои последние стихи так:

«Разговор на Воронежском кладбище Мочалова со сторожем».

Вот строки из этого «Разговора на кладбище»:

Мочалов: Покажи, брат, где зарылиНашего Кольцова,Где могила дорогова,Чем ее покрыли?Под плитой ли он лежит,Иль трава с цветами?Облетели травы… (далее неразборчивои зачеркнуто)………………………………………………Иль совсем забыт?Сторож: Я прозвания такогоЧто-то не припомню,Благородный, аль чиновник,Аль купец какой?Мочалов: Он купец — имел товар,Да не оценили.Но не все ж его забыли.И души высокий жарОн сумел в сердца любовьРусской песнею своейПередать……Далее неразборчиво. Поддаются прочтению слова:Забыть Кольцова…… И плачетНа родной сторонеДолго нам искать другова.Не найти.Сторож: Что вы, сударь, не найти?Велика земля господня.И везде есть люди.Но позвольте………………………………………..……………………………………..(Сплошь неразборчиво)Вспоминаю, сударь,Он купец,А складывал песни.Сам-то он их не певал,Только был писака.И слыл грамотеем,Так к его могиле,Вот сюда, направо.Мочалов: Пришел и низко поклонилсяС глубоким вздохом и слезой,На коленях и моленияДуши его за упокой.Так вот, где схоронилиС тобой высокие мечты,Но верь………………………………………Навек забыли.Оставил знак в сердцах людейВысокой песнею твоей.О, нет, нельзя его забыть,Ты жив навек.Сторож: Вы, сударь, крепко загрустили,Покойник верно вам сродни?Мочалов: Нет… Да. Он мне родня,Он мне близок был.Я мир видал и (далее все зачеркнутои не поддается прочтению).

…В феврале Мочалов вернулся в Москву. Всю дорогу пил и после каждой рюмки глотал грязный снег. На Московской заставе, у трактира, где останавливались проезжающие, А. И. Шуберт-Куликова, ехавшая со своей сестрой Орловой и ее мужем в про-винцию, услышали страшный крик. По голосу узнали Мочалова. Он с кем-то ссорился в трактире. Был страшен.