Павел Мочалов - Юрий Соболев

Он очень похудел, его волосы в беспорядке падали на лоб, глаза горели лихорадочным огнем, руки и ноги тряслись. Он тяжело опустился в кресло.

Соловьев извинился, что обеспокоил его.

— Помилуйте, — ответил Павел Степанович, — какое беспокойство. Да я душевно рад, что, наконец, слышу голос живого человека. Ведь я все один.

— А разве ваше семейство… — начал было Соловьев, и запнулся.

При этих словах Мочалов судорожно подернул плечами, в глазах блеснул какой-то странный огонь, и бледные худые губы сложились в горькую улыбку.

— Мое семейство, — сказал он после паузы, — мое семейство — там, — и он указал рукой на верхний этаж. — Но вот, — продолжал он, — уж несколько дней я никого не вижу. Верно чем-нибудь заняты… А впрочем, что же за удовольствие сидеть с больным… Один только «Лафоре» меня терпит.

Сказав это, он облокотился на стол и опустил на руку голову, потом вдруг ее поднял и, потирая пальцами по столу, сказал:

— Посмотрите, каким богатым ковром покрыт мой стол.

На столе лежала густым слоем пыль. В голосе Мочалова звучало столько глубокого горя, столько душевной тоски, что невозможно было его слышать без сердечной боли. Сцена эта была невыносима тяжела.

Соловьев передал поручение Львовой-Синецкой.

— При всем желании, — ответил Мочалов, — едва ли буду я в силах играть. Вы сами видели, в каком я положении.

Судя по другим воспоминаниям, Соловьев вряд ли в чем преувеличил, рисуя эту безрадостную картину домашнего быта великого трагика.

Конечно, бывали и более радостные дни. Мочалов, много болевший в эти годы, оправившись от недуга, оживлялся. Приглашались ближайшие друзья, устраивались литературные чтения. Родители известного художника Маковского и молодой профессор С. Я. Юрьев бывали частыми гостями Мочалова. Пели Маковская и сестра режиссера Куликова — П. И. Орлова, артистка Малого театра.

Любимой вещью Мочалова была песня «Долюшка».

Дочь П. С. Мочалова в своих воспоминаниях, есте-ственно, всячески смягчая мрачные картины домашнего быта, беря под защиту и свою мать и деда (И. А. Бажанова), передает подробности обычного дня Мочалова. Вставал рано, часа в четыре-пять утра. Пил у себя в кабинете чай. Часов в девять отправлялся на репетицию. Всегда пешком. Когда не был занят в театре, гулял, иногда заходил в «Литературную кофейню» — выпить чашку кофе. В кофейне встречался обычно с водевилистом Ленским, товарищем по сцене, и певцом Бантышевым. Посидев с ними, шел в ряды, навещал знакомых купцов. В час обедал, после обеда отдыхал. Вечером, если не был в театре, сидел дома. В кабинете читал дочери своих любимых поэтов — Байрона, Пушкина; читал Жорж-Занд в подлиннике. Очень любил Виктора Гюго и декламировал — по-французски — его стихи.

Его как-то особенно трогал и умилял поэт Козлов. С особым выражением и чувством декламировал он известное стихотворение — перевод И. И. Козлова «На погребение английского генерала сира Джона Мура».

Не бил барабан перед смутным полком,Когда мы его хоронили,И труп не с ружейным прощальным огнемМы в недра земли опустили —

начинал он торжественно и тихо. Потом голос его креп и в полутьме кабинета лилась эта чарующая мелодия мочаловского голоса.

Твой одр одинокий в чужой сторонеРодимые руки постлали.Еще не свершен был обряд роковойИ час наступил разлученья.И с валу ударил перун вестовойИ нам он не вестник сраженья.Прости же, товарищ! Здесь нет ничегоНа память могилы кровавой,И мы оставляем тебя одногоС твоею бессмертною славой.

Что так трогало Мочалова в этих стихах? Не то ли, что в словах о «бессмертной славе», с которой перешел в память потомства английский генерал сир Джон Мур, похороненный в пустыне — «не в досчатой неволе» — слышалось Мочалову что-то глубоко личное, словно это о нем была сложена песня…

ДРУЗЬЯ

Друзей было немного, поклонников же сколько угодно. В их кругу изобразил художник Неврев Мочалова в минуты его загула. Они любили своего трагика, но любовь выражали только одним — веселой пирушкой, за которой рекой лилось вино. Не их общества искал Мочалов в светлые свои полосы. Среди многих, его окружавших, среди товарищей-актеров, восторженных купеческих сыновей, молодых чиновников ценил он немногих, но, однажды полюбив, оставался им верен до гроба.

О нем говорили в театре, что он горд, необщителен. Это верно. Он был горд и потому никогда не дружил с первыми актерами. Водил дружбу только с маленькими — «ничтожествами», как назвали бы их господа из Английского клуба. Впрочем, он даже избегал общения с театральными людьми. Он никогда не лгал, свидетельствуют единогласно все, его знавшие, никому не льстил, не низкопоклонничал, следовательно, был чужд закулисным интригам и сплетням. С начальством вел себя независимо. Его гонителем был директор императорских театров Гедеонов, по приказу которого Мочалов был однажды отстранен от службы, — за загулы. Загулы же были сочтены за неблагонадежное поведение. Так и было написано в официальном рапорте об отстранении артиста Мочалова от службы.

Рассказывали, что однажды Гедеонов приехал к нему на квартиру усовещевать и застал артиста в припадке его болезни. Гедеонов — с выговором, с наставлениями. Мочалов не выдержал — указал его превосходительству на дверь, сказав:

— Как вы смели явиться к Мочалову, когда знали, что он в таком виде!

Нет, ни он, ни начальство друг друга не жаловали. Никто из начальства никогда не был в числе его друзей.

Друзья же истинные, нелицемерные составляли тесный круг. В этом кругу особым расположением Мочалова пользовался Н. В. Беклемишев, автор двух довольно плохеньких драм: «Майко» и «Жизнь за жизнь», которые некоторое время держались на сцене благодаря участию в них Павла Степановича.

Беклемишев принадлежал к типичным представителям того русского прогорающего барства, которое тянулось к искусству, к актерам — не интереса ради, а по любви. Он был в молодости гусаром, потом вышел в отставку, написал статью о Каратыгине, свидетельствующую о довольно тонком вкусе. Беклемишев имел на Мочалова неотразимое влияние. В минуты самых бесшабашных загулов только он один мог успокоить великого артиста. Мочалов слушался его, как ребенок.

Беклемишеву Мочалов посвятил очень задушевное стихотворение. В нем есть прелестные по своей искренности строки:

Полюбил я тебя добра молодцаЧистым сердцем, речью сладкою.Мы ответами поменялися,Не бокалами, не стаканами,А сердцами крепко чокнулись.И душа душе аукнулась.

Страстно был привязан к Мочалову и учитель чистописания Дьяков — существо чудаковатое, но доброе. Он, как тень, следовал за Мочаловым всюду. Дьяков писал стихи. Одно из них посвящено Мочалову.