Павел Мочалов - Юрий Соболев

Но для Белинского Каратыгин не был идеалом искусства, не был им для Белинского и Мочалов. Оба — и Каратыгин и Мочалов, утверждал он, «достойны того уважения и той любви, которыми пользуется каждый на своей родной сцене». Белинский, между прочим, роняет одно драгоценнейшее замечание, которое и в наши дни должно звучать особенно убедительно: «Без вдохновения нет искусства; но одно вдохновение, одно непосредственное чувство есть счастливый дар природы, богатое наследство без труда и заслуги; только изучение, наука, труд делают человека достойным и законным владельцем этого чисто случайного наследства, и они же утверждают его действительность, а без них оно и теряется и проматывается».

Эти слова — вечное наставление, вечное указание, вечное напоминание о том, что значат учение, наука и труд. И эти слова особенно близки и понятны актерам советского театра, актерам социалистической страны, которая отводит такое почетное место труду, науке, учению.

В СЕМЬЕ

По смутным семейным преданиям, идущим от дочери П. С. Мочалова Е. П. Шумиловой-Мочаловой, известно, что первым и глубоким увлечением великого трагика была какая-то юная девица из московских дворянок. Она, в свою очередь, была без ума от молодого, уже прославленного актера. Чтобы спасти дочь от «неравного брака» с актером, родители поспешили выдать ее замуж за какого-то барина. Барина она бросила и бежала в Москву. Сошлась с Мочаловым, но, кажется, ненадолго. Что с ней стало потом — неизвестно. Е. П. Шумилова-Мочалова даже отказалась назвать ее имя. В близких театру кругах Москвы хорошо знали эту романтическую историю, и ее героиня получила название Маргариты Готье.

Личная жизнь Мочалова сложилась глубоко драматически. Роман с «Маргаритой Готье» — краткий, бурный и яркий эпизод, очень выразительный для обоих участников: и для восторженной обожательницы — молодой дворянки, и для него — актера-плебея, так магически действовавшего на воображение зрителей. Но это — эпизод, и только.

По-видимому, в 1822 году П. С. Мочалов вступил в «законный брак». Он женился на дочери купца И. А. Баженова, разорившегося в 1812 году и затем для поправления дел арендовавшего известную «Литературную кофейню», куда постоянно хаживали актеры Малого театра, студенты университета и молодые литераторы.

Здесь бывали Герцен и Аксаков, здесь хохотал своим громким хохотом Кетчер, здесь познакомился Пров Садовский с чиновником совестного суда А. Н. Островским, здесь, в компании со своими просвещенными друзьями, засиживался далеко за полночь М. С. Щепкин. По утрам выпить чашку кофе заходил сюда и угрюмый П. С. Мочалов. По утрам он всегда был особенно нелюдим и необщителен. Сядет где-нибудь в уголок потемнее, молча выпьет свой кофе и, горбясь, такой сконфуженной, такой некрасивой походкой проберется меж столиков к выходу. Но часто бывал он здесь и по ночам, в те полосы своих загулов, когда обычная робость исчезала, уступив место или буйной веселости или гневной раздражительности. Профессор Московского университета Галахов описал эту кофейню в своих занимательных воспоминаниях, в которых рассказал и о забавах трагика. Но минуем эти печальные факты — в «Литературной кофейне» Мочалов вел себя в часы своих загулов не хуже и не лучше, чем в других местах.

Именно здесь и познакомился Мочалов с дочерью хозяина, юной Наташей Баженовой. Она была хорошенькой, но несколько анемичной девушкой из средней купеческой семьи. Вероятно, училась в каком-нибудь немудреном пансионе, приобрела кое-какие «светские навыки», читала романы, увлекалась бароном Брамбеусом, бывала на семейных танцовальных вечерах. Конечно, ездила она по воскресеньям в Малый театр: по праздникам ложи бельэтажа, по обычаю, заполнялись купеческими семействами. Из ложи любовалась Наталья Ивановна молодым Мочаловым. Она замирала от волнения, когда мрачный Меннау открывал свои тайны, она содрогалась при звуках пленительного мочаловского голоса, когда в образе атамана разбойничьей шайки призывал Карл Моор своих друзей к священной борьбе за попранные права человечества. Она цепенела от ужаса, когда черный мавр душил свою голубку Дездемону.

И, вероятно, подобно Отелло, Мочалов уже не на сцене, а в купеческой низенькой и душной комнатке бажановского дома изливал перед Наташей свою душу, веря, что она, как Дездемона, полюбит его «за муки».

Но не была Дездемоной Наталья Ивановна Бажанова, не была она и Офелией, хотя ее жених, трагик Мочалов, был и ревнивым венецианским мавром и меланхолическим принцем датским, когда говорил ей о своей любви. Она, эта купеческая дочка, ничем не замечательная, одна из тысяч подобных ей мещанских девиц, стала созданием его творческой фантазии. Он в жизни продолжал быть тем, кого играл на сцене. Он полюбил в ней тех, которых любил в обличии Гамлета, Отелло, Мейнау и других персонажей своего трагического репертуара.

И когда она стала его женой, — сейчас же и обнаружилось, что «голубка Дездемона» никакими муками своего Отелло не интересуется. Оказалось, что с ней не о чем говорить. И жить в этом почтенном семействе, подчиняясь домостроевщине тестя, стало тяжело. Нечем было дышать.

Он ушел и от Натальи Ивановны, и от тестя Бажанова, и от воскресных пирогов и толков о том, что говядина нынче в цене. Он нашел ту, с которой как-то сразу стало так радостно жить, с которой потекли у него светлые и ровные дни. Она — Пелагея Ивановна Петрова, дочь инспектора Театрального училища.

Пелагея Ивановна служила в театре, играла маленькие роли. Она оказывала на Мочалова неотразимое влияние. Он перестал пить. Он уже не чувствовал себя одиноким. У него был друг и верный товарищ. И жизнь рисовалась огромной, полной высоких радостей, восторгов. Но скоро все оборвалось. Только четыре года провел он вместе с Петровой.

В 1826 году Николай I приехал короноваться в Москву. «Друзья 14 декабря» были повешены, сосланы в мрачные «пропасти земли», сосланы на Кавказ на верную гибель. Отслужив «очистительный молебен», Николай прибыл в древнюю столицу венчаться на царство. Шли пиры и балы. Николай принял 10 сентября в Кремлевском дворце опального поэта Пушкина, нашел, что он «самый умный человек в России», простил его, впрочем, тут же отдав под тайный полицейский надзор, вручив амнистированного поэта «благодетельным попечениям» графа Бенкендорфа.

В Москве было весело, шумно, торжественно, коронованный император был добр, легко было снискать его милости. Бенкендорф лицемерно утирал слезы обиженных верноподданных платком, который был вручен ему для этой цели царем. И вот к цареву «милосердию» обратился оскорбленный И. А. Бажанов, фамильной чести которого был нанесен такой сокрушительный удар. Он добился свидания с Бенкендорфом и, обливаясь слезами, рассказал о бесчестии, ему учиненном, о горе дочери, о несчастном ребенке, покинутом «беспутным отцом». У Натальи Ивановны, действительно, был ребенок от Мочалова, и Бажановы требовали, чтобы муж и отец вернулся к покинутым супруге и младенцу.