Трясина - Арнальд Индридасон

— Для начала я не уверен на сто процентов, что этот человек существует в действительности, — сказал Эрленд. — То, что вы сегодня видели, поддерживает мою теорию, верно. Но у нас на этого человека ничего нет, и в квартире Хольберга нет его фотографий. С другой стороны — незадолго до убийства кто-то несколько раз звонил Хольбергу, и мы знаем, что Хольберга эти звонки очень беспокоили. Впрочем, это все.

У Эрленда зазвонил мобильный.

— Во что ты нас втянул, кретин старый?!! — завопил в трубку Сигурд Оли; судя по тону, рвет и мечет. — Они попали сверлом в канализационную трубу, и оттуда поперло говно — миллионы сраных мерзких букашек!!! Мы там все блевали!!! Где ты, черт тебя дери?!

— В Кевлавике. Гретара не нашли?

— Нет, никакого сраного Гретара под твоим сраным полом не нашли!!! — заорал Сигурд Оли и бросил трубку.

— Вот еще что, господин инспектор, — сказала Элин, — я только сейчас поняла это, когда вы заговорили про Ауд. Я теперь понимаю, что не ошиблась, — я тогда не поняла, но теперь точно вспомнила. У него было такое лицо… словно не одно, а два. И ни одно из них я не думала снова увидеть своими глазами до гробовой доски. Я сказала про Хольберга, но я увидела на его лице и другие черты, которые тоже не забуду никогда.

— О чем вы?

— Наверное, я поэтому-то и не испугалась, только сразу не поняла почему. Он ведь и на Ауд похож, вот в чем дело. Его черты лица напомнили мне Ауд.

29

Сигурд Оли уложил мобильный обратно в чехол и вернулся в подвал.

Когда перфоратор пробил канализационную трубу, он находился внутри вместе с экспертами. Из-под пола пошла такая чудовищная вонь, что Сигурда в самом деле едва не стошнило. Вместе со всеми он ринулся к выходу, его отпустило, только когда он оказался на свежем воздухе. Назад вся команда вернулась в очках и респираторах, но жуткий запах проникал даже сквозь защиту.

Оператор трактора сумел расширить дыру в полу над канализационной трубой — это оказалось много проще, чем пробить пол в первый раз. Сигурд Оли подумал было, а сколько лет назад сломалась труба, но в ужасе прогнал эту мысль. Судя по всему, содержимое канализации занимало значительный объем пространства под полом — из дыры шел дымок. Сигурд Оли посветил в дыру фонарем — похоже, грунт просел как минимум на полметра.

По бурого цвета поверхности ползали миллионы маленьких черных жучков. Когда же в луче света Сигурд Оли увидел убегающий куда-то хвост, он в отвращении отскочил подальше.

— Осторожно! — крикнул он и побежал вон из подвала. — Там под полом крысы. Законопатьте дыру и вызывайте службу по борьбе с вредителями. Стоп, стоп! Немедленно прекращаем все работы!!!

Никто и не подумал возражать. Эксперты закрыли дыру в полу полиэтиленом, и через миг в подвале никого не было. Оказавшись снаружи, Сигурд Оли первым делом сорвал с себя маску и стал жадно заглатывать воздух, словно боялся куда-то не успеть; его примеру последовали все остальные.

О ходе операции на Северном болоте Эрленду доложили по дороге из Кевлавика. Группа вызвала службу по борьбе с вредителями, и пока все живое в подвале не отправится в мир иной, никаких действий полиция предпринимать не намерена. Сигурд Оли уехал домой, Эрленд поймал его по телефону в душе.

Элинборг тоже вернулась домой, а на Северное болото приехали химики. Пока они работали, вход в подвал охранял часовой. Всю ночь у дома дежурили две полицейские машины.

В начале десятого Эрленд попал наконец к себе, дверь отцу открыла Ева Линд. Спасенная из притона невеста уехала, сказав Еве Линд, что направляется к мужу, узнать, как и что. Не знает, соберется ли с духом рассказать ему, почему сбежала со свадьбы. Ева Линд долго уговаривала ее не молчать, к чему ей покрывать подонка, который после всего этого не смеет даже называться ее отцом. Покрывать его до сих пор — последнее, что нужно делать.

Эрленд и Ева Линд сели друг напротив друга в гостиной, и отец рассказал дочери все, что успел выяснить с начала расследования, все свои идеи, все, над чем думал последнее время. Пересказ, Эрленд знал это, помогает самому лучше понять, что в деле к чему, а за последние дни случилось столько, что неплохо попробовать еще раз составить ясную картину. Он рассказал дочери почти все, что произошло с момента обнаружения тела Хольберга в подвале, — про запах в квартире, про записку, про старинный снимок в письменном столе, про грузовик и компьютер с порнографией, про эпитафию, про Кольбрун и ее сестру Элин, про Ауд и ее неожиданную смерть, про собственные кошмары, про встречу с Эллиди в тюрьме, про исчезновение Гретара, про идеи, которые ему подкидывает Марион Брим, про поиски второй жертвы Хольберга, про человека под окнами дома Элин, возможно, сына Хольберга. Попытался, пересказывая дочери все это, составить четкий и логичный план всей истории, задавал самому себе вопросы, рассматривал свои теории с разных сторон. Наконец Эрленд зашел в тупик и замолчал.

Ведь он не стал говорить Еве Линд про мозг девочки — которого не было в черепе. Куда он мог деться и как это могло произойти, Эрленд до сих пор не понимал.

Ева Линд слушала отца, не перебивая, заметив только, что Эрленд все время массирует себе грудную клетку. Ей показалось, она понимает, как глубоко дело Хольберга задело отца, как тяжело ему. Он устал, он словно бы отступает, уступает врагу — раньше с ним подобного не бывало. О несчастной девочке ему особенно трудно говорить — голос такой, словно пытается от самого себя спрятаться, не давать волю эмоциям.

— Ты, когда орал на меня с утра, говорил про какую-то девочку. Это и есть Ауд? — спросила Ева Линд.

— Ага, ага. Она, кажется, ну, в смысле, ее мать считала, что дочка — это ей дар божий, — сказал Эрленд. — Она ее любила, любила и до смерти, и еще сильнее после. Извини, я не хотел на тебя кричать, совсем не хотел, но пойми, когда я гляжу на твою жизнь, как наплевательски ты относишься к себе, как не бережешь себя, как не желаешь себя уважать, когда я вижу, какие травмы ты сама себе наносишь, — у меня опускаются руки. И когда я на фоне этого вижу крошечный гробик, я совсем перестаю понимать, что к чему в этом мире. Я не понимаю, что за черт здесь происходит, и я хочу…

Эрленд замолчал.

— Вышибить из меня последнее дерьмо, — закончила за отца Ева Линд.

Эрленд пожал плечами:

— Я сам не знаю, чего хочу. Может быть, лучшее — не делать вообще ничего. Пусть жизнь идет своим чередом. Может, надо обо всем забыть, уволиться к черту, заняться каким-нибудь полезным делом. Почему мне надо во все это вмешиваться? Зачем мне вся эта грязь? Вся эта мразь? Зачем мне говорить с людьми вроде Эллиди, заключать сделки с подонками вроде Эдди, наблюдать, как люди вроде Хольберга получают удовольствие от своих фокусов. Зачем мне читать отчеты об изнасилованиях, вскрывать полы домов, под которыми кишмя кишат крысы. Зачем мне выкапывать из земли детские гробы…

Эрленд все сильнее давил себе на грудь.

— Когда ты начинаешь, ты думаешь, это все ерунда, тебя это не касается. Думаешь, ты сильный, ты крепкий, ты выдержишь, чужая боль пройдет мимо тебя. Думаешь, ты закован в этакие доспехи, которые к тому же с годами будут делаться все прочнее, думаешь, что можно смотреть на всю эту мерзость издалека и жить своей жизнью, как будто то, что ты видишь на работе, — не твое дело, чужая жизнь. А вот и нет. Нет никакого «издалека», нет никаких доспехов, ты гол как сокол, и сил в тебе — шиш! Отвращение, омерзение преследует тебя с утра до ночи, тебя тошнит, ты словно одержим злым духом, который лезет тебе в душу и не оставит тебя в покое, пока ты не поверишь: эта мразь, эта мерзость — и есть жизнь, и нет никакой другой жизни. Пока ты не забудешь к черту, как живут нормальные, обыкновенные люди. Вот это мое дело нынешнее — из таких. Оно словно злой джинн, которого выпустили из бутылки, — ему вольно пытать тебя, травить тебе душу и тело, пока не упадешь замертво, пока не станешь калекой.

Эрленд тяжело вздохнул.

— Чертова трясина, вот что это такое!

Отец не стал продолжать, и Ева Линд тоже хранила молчание.

Некоторое время спустя она встала, села рядом с Эрлендом и обняла его одной рукой. Как резво, ритмично бьется у папы сердце, как капли дождя, под этот стук так хорошо засыпать! В итоге она и заснула, со счастливой улыбкой на лице.

30

На следующий день, около девяти утра, полиция и судебные эксперты собрались перед домом Хольберга. Было еще совсем темно, как обычно, шел дождь. Утреннее радио сообщило, что Рейкьявику осталось недолго до повторения рекорда по выпавшим осадкам, поставленного в октябре 1926 года.

Канализационную трубу очистили, всю насекомую и прочую живность ликвидировали. Дыра в полу была расширена, так что в нее одновременно могли пролезть два человека. Перед входом в подвал топталась группа жильцов с верхних этажей. Они собирались вызывать водопроводчиков чинить трубу и ждали разрешения полиции.