Стрельба по «Радуге» - Фридрих Незнанский

А, впрочем, что они собираются искать? Незарегистрированное оружие? Наркотики? Какой серьезный компромат? Документация была вынута еще в офисе у Ловкова. И Турецкий понимал, что ничего стоящего внимания они здесь не найдут.

От Кротова не поступало по поводу Ловкова никаких сведений. Еще в первом разговоре с Турецким Алексей Петрович просил временно не беспокоить его звонками, поскольку он мог в любой момент оказаться в не совсем подходящих для переговоров условиях. Александр Борисович отлично понимал, что специфика работы Кротова требует иной раз одиночества, и если ты ждешь от него закрытых сведений, имей терпение, — узнает, позвонит сам. Так всегда бывало. Вот и теперь, в поисках стоящего компромата на Ловкова, Кротов наверняка должен был основательно потрудиться там, где нормальному человеку, возможно, и пытаться сделать что-либо было бы невозможным. Впрочем, один момент был ведом Турецкому: Кротов сказал, что резвое возвышение подполковника произошло, по всей вероятности, после какой-то тайной операции в Чечне, незадолго до начала нового тысячелетия. Что это была за операция, Кротов пока не знал, поскольку там, где работало ФСБ, как правило, никого посторонних не было, и уж, тем более, не оставалось и свидетелей. Война все списывала. Но совершенно ясно, что участие Ловкова в операции было весьма успешным, результатом чего и явились, видимо, и быстрое повышение по службе, и полковничья звездочка на погон. Словом, «Глория» подбросила своему внештатному сотруднику подходящую задачку, и торопить его теперь было делом бесполезным. И даже вредным.

Итак, обыск… Обязательные понятые, последовательное изучение оперативниками «домашней топографии». Дом, в принципе, большой — по три комнаты на каждом этаже, куда столько, если в нем живут всего двое? Балдеют уже от жира эти новые русские. И баня, и большой бассейн, и сад тропический. С одной стороны — сказка, а с другой — да на хрена двоим-то все это? Страшно, поди, ночами в таком огромном склепе…

Понятых нашли у магазина на самом шоссе — люди простые, они такое богатство только со стороны наблюдали, им тут все в диковинку: рты пооткрывали, так растерялись…

Верхний этаж дома еще находился в процессе строительства. И там ничего, за исключением строительных материалов, не было. Стремянки еще, мотки кабеля. Это обстоятельство было оперативной группе на руку, уменьшало площадь поисков.

Турецкий не участвовал в обыске, а только наблюдал за действиями оперативников, шурующих по многочисленным шкафам и тумбочкам, под диванами и кроватями, в кладовках, где был свален всякий хлам. Ничего интересного тут не было, да и вряд ли могло быть. Так он думал, оглядывая голые стены комнат, на которых ничего не висело — ни фотографий, ни картин в богатых рамах, ни модных антикварных гобеленов, привезенных когда-то, сразу после войны, из Германии — в порядке личных репараций. Много таких видел в детстве еще Александр в арбатских комиссионках, где хватало тогда всякого трофейного добра.

Странно, вообще-то, мебель в доме стояла дорогая, стильная, не новодел какой-нибудь, а подлинная старина, видно, хозяева понимали в ней толк. Или кто-то им подсказывал. Кстати, и гобелены здесь хорошо бы смотрелись…

И еще заинтересовал Александра Борисовича один любопытный момент. На письменном столе в кабинете хозяина, хотя совершенно непонятно, зачем ему, вообще, нужны и кабинет, и такой стол, стояло в живописном беспорядке с десяток фотографий в изящных и, вероятно, дорогих рамках — явное следствие очередного модного поветрия, долетевшего из Штатов. Хозяин, хозяйка… Он — и в форме полковника, пошитой у первоклассного портного, и в смокинге, и даже за штурвалом маленького самолета; она — в бальном туалете, с диадемкой в волосах, и в «брюликах» всяких… в довольно-таки рискованном купальнике… Совместные снимки — на пляже, в тропическом лесу, где оба — в сомбреро… выходящие из моря… на яхте… в дорогом — это «майбах» — открытом автомобиле… На фоне Эйфелевой башни… В Диснейленде, возле огромного Микки-Мауса… И всюду — либо поодиночке, либо вдвоем, и никого рядом. И это — семья?..

Наблюдая исподволь за сохранявшей полный нейтралитет хозяйкой, даже как будто и не замечавшей суету чужих людей в ее доме, Александр Борисович никак не мог понять, о чем она думает или что ее хотя бы заботит. Если заботит вообще… Странная женщина. Как и обстановка в этом доме. Мадам Шевченко — совсем не старая, но и не юная особа, главной приметой которой были умопомрачительной длины и стройности ноги, а также гордая, лебединая шея, словно и сама была затеряна среди многочисленных комнат, в которых, казалось, и не пахло жизнью. И другая мысль появилась: а, может, здесь никогда и не было этой самой жизни? А была только видимость ее?

Он вдруг решился и подошел к женщине, заметив, что она достала из пачки, лежавшей на подоконнике, длинную белую сигаретку и оглядывалась в нерешительности… Не знает, где ее зажигалка, догадался Турецкий и шагнул к хозяйке, доставая из кармана свою. Он таскал ее на всякий удобный случай, как сейчас, например. А также пачку сигарет, хотя почти не курил. Но иной раз совместно испускаемый дымок помогает установить непритязательный контакт между людьми.

— Позвольте? — негромко и мягко спросил он и протянул огонек.

Она вскинула брови, взглянула удивленно и усмехнулась:

— Благодарю, — произнесла с интонаций благородной дамы, не ожидавшей проявления такой любезности со стороны совершенно незнакомого ей человека.

— А мне вы разрешите?

Она кивнула и охотно протянула ему свою пачку.

— Благодарю вас, я свои, — улыбнулся он приветливо и достал распечатанный «Честерфилд», закурил и выпустил струйку дыма.

— Вы вдвоем здесь живете? — спросил участливо.

— Да, как видите, — равнодушно ответила она и стала смотреть в окно.

Он тоже обернулся к окну и слегка прищелкнул языком. Она быстро повернула к нему голову. А он кивнул за окно:

— Божественный вид, да, Зинаида Борисовна?

— Вы даже знаете, как меня зовут, — без удивления констатировала она. — И хотите, вероятно, меня допросить?

— Ни в коем случае! — Турецкий даже фыркнул, рассмеявшись.

— Тогда что вы здесь делаете? Ничего не ищете, ничем не интересуетесь… не понятно даже, зачем вам все это…

— А нечем интересоваться, Зинаида Борисовна… Между прочим, я — Александр Борисович, так что мы с вами почти тезки… Скучно здесь у вас, — он сморщил нос. — И как вы живете? Глаз же некуда положить… Ну, разве что друг на друга, — он усмехнулся и, «сделав» проницательный взгляд, продолжил задумчивым тоном: — Может быть… может быть… А вы мужа своего любите? Извините за слишком откровенный, а возможно, и не очень неуместный вопрос.

— А какое это имеет отношение к обыску и вашему здесь присутствию?

— Да абсолютно никакого, — он едва слышно хмыкнул. — Моя б воля, знаете ли, я бы не стоял здесь, куря в кулак, — это он намекнул на отсутствие пепельницы, на что она не отреагировала, — а с гораздо большим удовольствием пригласил вас во-он туда, — он показал пальцем за реку. — Там такой славный кабачок! Однажды ехал мимо, к приятелю, он там, подальше, на Николиной горе, свой домик имеет, ну, и заглянул. И, уверяю вас, не пожалел — чудеснейший кофе!

— Тогда что вы здесь делаете сейчас? Или вы тоже этот… понятой, да?

— Не-а, — Александр Борисович беспечно качнул головой. — И даже не следователь. И, тем более, не оперативный работник. Консультант, если позволите. — Она взглянула недоуменно, и он с улыбкой по-приятельски подмигнул ей: — Если они чего-нибудь обнаружат, я им объясню, что это такое. Только они ничего здесь не найдут, и знаете, почему?

— Очень любопытно было бы узнать! — она, в самом деле, живо заинтересовалась, и Турецкому показалось, что интерес ее был самым натуральным, и в данный момент она не изображала из себя равнодушную ко всему здесь происходящему, гордую светскую даму.

— Потому что этот дом — не жилой. В нем нет подлинной жизни. Кроме вас, извините. Вот вы своим великолепным присутствием и компенсируете ту зеленую тоску, которая, по-моему, изначально поселилась здесь. Живому человеку опасно проживать в таком доме… Только не обижайтесь, ради бога. Вы ведь молоды и очень красивы… — Александр Борисович не лукавил. — Я видел симпатичную вашу фотографию там, на письменном столе у вашего мужа. Ну, ту, где вы из моря выходите. Просто восторг! Это, кажется, в Майами, судя по панораме на заднем плане, нет?

— Да, там, а вы тоже бывали?

— Я и не знаю, где я не бывал… — отшутился он. — Но я о другом. Вот теперь вы видите: фотография эта — единственный живой, красочный аккорд на целый огромный дом. Маленькая фотография в рамочке… А моя б воля, я бы эту фотографию увеличил до натурального размера — вашего, разумеется, — он протянул к ней руки, — и поместил бы на стене. Наверняка у вас и другие фотографии есть, не менее очаровательные. Скучно, Зинаида Борисовна. От пустоты, поверьте мне, сильно портится характер даже самой прекрасной женщины, как вы, например, а уж мужчина — тот вообще становится угрюмым брюзгой. А ведь у вас отличный вкус — на мебель, например. Это нынче редкое умение создавать в домашних интерьерах подобные ансамбли. Вот здесь я готов позавидовать вашей тонкой интуиции. Или вы специально изучали этот вопрос, да?