Один день в Древних Афинах. 24 часа из жизни людей, живших там - Филипп Матисзак

Все знают, что в Пирее с десяток мест, где можно раздобыть любовное зелье. Феокрит полагает, что отчаявшаяся Делетера попросила у какой-то колдуньи самую крепкую дозу. А еще все знают, что эффект от большинства любовных зелий кумулятивный: нужно каждый день добавлять жертве в еду по капле снадобья, чтобы страсть разгоралась медленно, но верно.

Однако у Делетеры времени было в обрез. Филоней собирался продать ее на следующий же день. А потому, раздобыв где-то зелье, она дождалась обеда и, когда мужчины велели ей подать им вино, напоила Филонея практически полной дозой. Остаток зелья выпил отец братьев. Филоней умер сразу, а отец братьев – через двадцать дней.

Впоследствии Делетера утверждала, что действовала одна. После убийства ее пытали, но она не назвала никаких соучастников, даже когда ей сломали кости. С тех пор прошло четырнадцать лет; и вот теперь, когда разгорелся спор о наследстве, Антифонт берется утверждать, будто зелье сварила его мачеха, а рабыни были ее сообщницами. Более того, он заявляет, что вместо «любовного» зелья его мачеха подсунула Делетере банальный яд.

В пользу версии семьи говорит то, что спустя четырнадцать лет рабыни по-прежнему живы. В конце концов, хладнокровная отравительница давно бы избавилась от лишних свидетельниц. Обе рабыни полностью во власти их хозяйки, матери Феокрита.

Поданное Антифонтом заявление означает, что он намерен силой вытянуть из рабынь «правду». Трудно представить, что обезумевшие от боли и ужаса женщины будут последовательно лгать, поэтому Антифонт требует подвергнуть предполагаемых сообщниц пытке. Разумеется, если семья все же передаст ему рабынь, и рабыни не скажут ничего подозрительного, все обвинения с матери будут сняты.

У Афои, однако, есть на этот счет большие сомнения. Дело было четырнадцать лет назад; у нее прекрасная память, но даже в спокойном состоянии она не может вспомнить подробности происходившего так давно, а если дойдет до пыток, боль и ужас в самом деле сведут ее с ума.

Все, что нужно Антифонту – чтобы показания Филелы и Афои отличались хоть чем-нибудь, чем угодно; любую мелочь он использует в качестве доказательства того, что рабыни лгут. За этим последуют еще более жестокие пытки, и в конце концов женщины готовы будут сказать что угодно, лишь бы боль прекратилась.

Афоя закрывает глаза. Она теряет дар речи, стоит только хозяевам взяться за плеть, и не в силах представить, как поведет себя при виде раскаленного железа. Ей трудно молчать, но она боится, что ее выгонят из комнаты.

Сама мать семейства в суд не ходила. Будучи женщиной, она не может самостоятельно представлять свои интересы: по закону защищать ее от обвинения в убийстве должны сыновья. Теперь Феокрит рассказывает ей о случившемся.

– Антифонт утверждает, что ты во всем созналась. Когда отец лежал на смертном одре, ты якобы подошла к нему и сказала, что сама изготовила яд. И даже уточнила, что воспользовалась отчаянием рабыни, вручив ей отраву под видом любовного зелья. Короче говоря, ты якобы призналась в убийстве, а несчастная обманутая девушка была всего лишь твоим орудием. Ах да, и, пока ты злорадствовала, Афоя стояла рядом.

Афоя вспоминает то время. Они действительно обе стояли у постели умирающего, ухаживали за ним и делали все, что велел врач. А Антифонт – он тогда был еще мальчиком – приходил лишь раз, может, два раза, думая, что его отец просто болен. Зато потом, решив, что может лишиться наследства, не отходил от отца ни на шаг.

Если верить Антифонту, тогда-то отец и поведал ему о страшном признании мачехи. В суде Антифонт заявил, что умирающий отец приказал ему отомстить убийце, и теперь, повзрослев, он исполняет священный долг, невзирая на то, как больно ему идти против своей семьи.

Феокрит заканчивает свой рассказ, и в воздухе повисает тишина. Афоя задумывается, почему отцу, который был в состоянии потребовать от сына такую страшную клятву, не пришло в голову попросить того же сына позвать чиновника, чтобы тот помог ему изменить завещание и лишить жену-убийцу наследства. Заодно он мог бы сам ее и обвинить. Но по какой-то причине он ничего такого не сделал.

Гетера предстает перед судом [60]

– Увы, – говорит Феокрит, уже подумавший о том же, – Антифонт может заявить, что мать запрещала ему выходить из дома. Он ведь тогда был еще ребенком. – А врач? – спрашивает Афоя. Разве могла мать удерживать в доме врача? И могла ли она помешать Антифонту поговорить с ним, а ему – побеседовать с больным? Можно было догадаться, что сторона защиты задаст все эти вопросы. Разумеется, именно поэтому Антифонт и выдумал «признание» матери, свидетельницей которого якобы стала Афоя. Он в отчаянии. Если он не сможет выбить признание из рабынь, дело развалится, а если мать не признают виновной, наследства он не получит.

– В любом случае дойдет до суда, – цинично говорит Феокрит. – Своих жен афинские домовладельцы боятся сильней, чем спартанцев. Кажется, что мужья мрут как мухи, столько ходит слухов о женах-отравительницах. Общество настроено так, что архонты непременно потребуют открытого судебного разбирательства.

– И я буду Нессом, а Филоней – Гераклом, – криво усмехается мать.

Согласно известному мифу, Геракла убила его собственная жена, которая, думая, что дает ему любовное зелье, отравила его ядом, обманутая коварным кентавром по имени Несс.

Феокрит качает головой.

– Нет, на это он не пойдет. Параллель слишком очевидная – присяжные могут догадаться, что эта история его и вдохновила. Судя по тексту его заявления, ты будешь Клитемнестрой.

– Клитемнестрой? – замечает мать. – Ну, это я переживу.

Она принимает театральную позу.

Афоя не сильна в мифологии, но она догадывается, о чем речь. Клитемнестра была единоутробной сестрой Елены Троянской, но это не первое, о чем люди вспоминают, услышав ее имя. Пока ее муж участвовал в Троянской войне, она закрутила роман с его двоюродным братом. Большинству афинских мужчин эта проблема близка. Им нередко приходится отправляться на войну, оставляя своих жен дома одних (по крайней мере, им хотелось бы в это верить). Когда муж Клитемнестры наконец вернулся с войны, покрытый пылью от долгой езды на колеснице, любящая супруга приготовила ему ванну и зарубила его, пока он мылся.

Конечно, и помимо запретной любви у