Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 27. Михаил Мишин - Михаил Мишин

в нос чей-то окурок угодил. Рыжий подпрыгнул, ругнулся и под ближайший автобус залез. Ну, я из солидарности, натурально, за ним.

И тут снова вся толпа:

— Ах!

Это появился еще один — артист. Этого я сам лично видел по телевизору у полковничихи. Он вышел из машины, вокруг поглядел и сказал громко:

— Ну, Париж!

Это он, конечно, перепутал, потому что наш город иначе называется. Потом он на общежитие поглядел и сказал артисточке:

— «Хилтон», а?!

И тут на них обоих ринулись наши местные люди и стали совать им разные бумажки, а они что-то чиркали на этих бумажках ручками, и наши отходили с таким видом, как у Рыжего бывает, когда он что-нибудь выгодное на помойке найдет.

У меня от всего этого бедлама вообще настроение не бог весть какое было, а тут еще эти два подхалима, Смелый с Тузиком, нас с Рыжим заметили и давай облаивать, перед приезжими выпендриваться.

— Все! — говорю Рыжему. — Рвем когти!..

Сидел я у полковничихи на кухне в самом паршивом настроении. У нас в городке, конечно, тоже разный народ. Есть которые и камнем в тебя могут, и крошки съедобной от многих не дождешься, но в основном население мирное, пахнет сытостью и покоем. А эти? Всклокоченные, мятые, окурками швыряются, орут… При чем здесь кино? Может, маскировка? Может, начинается кампания по отлову бездомных животных?

Полковничиха удивляется:

— Ты чего, Гриша? Ты что так мяукаешь жалобно?

Люди! Им что ни скажешь — все одно: мяукаешь!..

— А ты видел, Гриша, — говорит, — кино к нам сюда снимать приехали. Из дворянской жизни. Всех в массовку приглашали. А что? Вот пойду и запишусь. Буду крепостную изображать. А?

Ага, думаю. Тебе твой фельдмаршал даст массовку. А сам возле двери кручусь, на нее смотрю, мол, выпусти меня, женщина, Христа ради, видишь, не в настроении!..

Выпустила.

Во дворе уже темно сделалось. Теплый такой вечер. В траве всякая бестолочь стрекочет. Лягушка прямо перед носом шлепнулась. В другое время я б ей показал, выскочке пучеглазой, а тут не до нее. Стою посреди двора, гляжу на общежитие. А там на втором этаже во всех окнах свет горит.

Подошел ко входу. Долго стоял колебался. А потом сам на себя разозлился: в конце-то концов, кто тут хозяин?!

Запах дыма табачного я еще на лестнице почуял. А уж когда на второй этаж поднялся, в коридор, у меня от него чуть паралич дыхания не сделался. Ну, потихоньку вдоль коридора пошел. Иду, озираюсь, весь на нерве. Возле первой двери остановился, прислушался — вроде тихо. Возле второй двери тишина. Из-за третьей храп слышался, бархатным батькой оттуда пахло. Следующая дверь приоткрыта была, оттуда дым выползал, и разные голоса время от времени повторяли слова «Со свиданьицем!», после чего слышался стеклянный звон. Видно, в той комнате люди давно друг с другом не виделись. Что было странно — холодильник, который тут раньше стоял, в конце коридора, пропал куда-то… Дошел я до конца коридора, значит, и обратно повернул, к выходу. Иду и вдруг — стоп! Возле последней двери остановился. Говорят, против инстинкта не попрешь. Чепуха собачья. Инстинкт мне именно подсказывал, что смываться надо, и поживее. А это не инстинкт был, видать — судьба. В общем, ткнул я носом эту дверь — и вошел.

А там в дыму три девушки сидели. Одну я сразу узнал — артисточка. Они пили кофе, курили и разговаривали. Меня не заметили. Потом артисточка говорит:

— Девчонки, я вас сейчас выгоню. Хоть немного поспать надо, а то завтра с утра никакой грим не поможет. Буду как кошка драная.

Ну, я это услышал — забыл про бдительность. Выхожу на середину комнаты и говорю:

— Я, конечно, извиняюсь, но почему же если драная, так именно как кошка?

Ну, тут увидали они меня — и пошло-поехало!

— Киса!

— Киса!

— Кис-кис-кис!..

Артисточка кричит:

— Девочки! Какая хорошенькая! Дайте ее мне! Я буду ее звать Капа!

Ну, девочки, рады стараться, меня изловили — благо комната маленькая, куда я денусь! — и, натурально, за шкирку.

Между прочим, напрасно думают, что это очень большое удовольствие, когда тебя за шкирку поднимают. Никакого нету удовольствия: свисаешь, как дурак, лапы раскорячены. Ну а на морде, конечно, делается выражение неслыханного блаженства — кожа-то натягивается, чего ж тут еще изобразишь? Лыбишься, как самурай какой!..

Артисточка гуманизм показывает, визжит:

— Надя! Отпусти! Ей же больно!

А Надя эта подлая меня как клещами держит и басом говорит:

— Да не, они так любят! Ой, гляди! Это ж не она, а он! Котяра! Глядите, девочки!

Ну, ни малейшей деликатности! Стал дергаться, изворачиваться, чтоб Надю эту подлую корябнуть — да тут меня на руки артисточка взяла, я успокоился немного. А она говорит:

— Ну и что же, что кот? Он все равно будет Капа. Он будет мой талисман!

Тут вторая, ассистентка эта, как закричит:

— Марина! Ты с ума сошла! Какой талисман! Может, у него стригущий лишай! Они ж разносчики! Вид у него какой-то подозрительный!

На себя-то, думаю, посмотри! Сама ты, может, разносчица!

Надя эта подлая кричит:

— Надо его помыть! Марина, держи его! Я за шампунем сбегаю! У меня для посуды, щелочной!..

Что тут рассказывать? Шум, визг, крик, я кусаюсь, царапаюсь, они меня в эту гадость щипучую окунают — прямо в ведро… Думал — каюк!..

Потом вытаскивают из ведра, тряпкой какой-то вытирают — а я уже и сам, как тряпка мокрая. Голова гудит, глаза щиплет, вестибулярный аппарат отказывает. Лежу в углу — ничего не соображаю. Потом как сквозь туман вижу — уходит эта Надя подлая вместе с подружкой своей, тоже преподлой. Артистка за ними дверь закрыла и сейчас же догола разделась.

— Ты, — говорит, — помылся. Капа, теперь я тоже в душ хочу.

И пошла она в душ — видимо, воображала, что у нас в городе вода так все время и льется.

Вышла и говорит:

— Нету воды, Капа, представляешь?

Страшно трудно представить. А она голая на диван села — да как заплачет! Ей-богу, ревет, натурально, слезы по щекам размазывает.

— Не могу, — всхлипывает, — сил нету больше! Устала! В театре устала и в отпуск не пошла — сниматься ей, видите ли, захотелось!.. Зачем я тут. Капа? Дура, бездарь!.. Не выйдет у меня ничего! Ничего! Понимаешь?!

Меня схватила — и своим носом к моему:

— Они думают, — кричит, — Мариночка веселая,

Мариночка улыбается. Я боюсь. Капа! Я не потяну!.. А этот Марк?! Тоже Феллини! Рояль на лужайке выдумал! Сам ляпнется — и меня мордой об стол!..