Цицерон. Между Сциллой и Харибдой - Анатолий Гаврилович Ильяхов

судьи, но я ощущаю ужасную неловкость. Более того, я оказался в глупом положении. Ведь мне, мужчине, приходится сражаться с женщиной, заранее зная, что поступаю недостойно. Но обещаю, я буду говорить так, как потребуют мой долг и само по себе дело.

Цицерон неожиданно улыбнулся и огляделся по сторонам.

– Хотя нет! Как мне воевать с доброй снисходительной женщиной, коей является истица, если она успела побывать подружкой для многих мужчин в Риме?

Публика оживилась, по залу прошёл весёлый гул голосов. Уловив необходимую поддержку, защитник продолжал:

– Я спрашиваю у вас: так что же мне делать? И я думаю, что вы разрешите мне в речах быть предельно правдивым и при этом деликатным. Но если что нелестное о себе услышит подательница жалобы на моего подзащитного – придётся ей потерпеть.

Цицерон повернулся к Клодии.

– Я прошу ответить, почему тебя привлекали пороки твоего развратного братца, а не добрые качества отцов и дедов? Вспомни своего замечательного предка Аппия Клавдия, который увековечил имя своё в прекрасных каменных дорогах, построенных за собственные деньги! Римляне знают одну такую как «Аппиева дорога».

Неожиданно адвокат заговорил так, будто это был голос Аппия, исходящий из подземного царства мёртвых Аида:

– Для того ли я, Клодия, расстроил заключение мира с Пирром, чтобы ты изо дня в день заключала союзы позорнейшей любви? Для того ли провёл я воду, чтобы ты пользовалась ею в своём разврате? Для того ли проложил я дорогу, чтобы ты разъезжала по ней в сопровождении посторонних мужчин?

Мрачный юмор Цицерона вдруг дошёл до судебных заседателей, претора и неравнодушных к подобным сценам зрителей. По залу прокатились волны хохота, и это обстоятельство долго не позволяло адвокату продолжать речь. Уловив тишину в зале, Цицерон съязвил:

– В твоём доносе, Клодия Пульхр, не обошлось без участия близкого тебе родственника, младшего брата Публия? У него такая сильная к тебе братская любовь, что по странной робости или из-за пустых ночных страхов он ложился спать с тобою вместе, как малыш со старшей сестрой. Ты должна считать, что это он тебе говорит: «Что ты шумишь, сестра, что безумствуешь?»

Зрители ожидали подобных откровений в речи защитника Целия, но без столь завлекательных подробностей. Зал снова взорвался смехом и выкриками с именами Клодия и Клодии, что позволило Цицерону обстоятельно разобрать суть обвинения в краже золота из дома Клодиев.

Свидетелей, что у Клодии было золото, украшения, было достаточно, а что оно якобы похищено, нет. Обращаясь к судьям, адвокат начал с неопровержимых аргументов:

– Если принять версию Клодии, что Целий всё-таки взял золото, и взял без свидетеля, я вижу, что у них были доверительные отношения, и золото она отдала добровольно.

Сей аргумент пока не вызвал возражений, и адвокат принялся за так называемую «попытку отравления Клодии через подкуп её домашних рабов»:

– Но если они были влюблены друг в друга, какой расчёт Целию травить Клодию? Чего они не поделили?

– Женщина, – обратился Цицерон к Клодии, – какие у тебя были отношения с этим юнцом, если ты отдала ему своё золото? За что, если не за близость с ним! Либо ты была так близка с ним, что дала ему золото, либо столь враждебна ему, что боялась яда! И в том, и в другом случае ему не было надобности травить тебя ядом, как крысу!

Все заметили, как бледное лицо Клодии покрылось пятнами, выдававшими сильное волнение. Адвокат развивал доводы дальше:

– Если Целий всё же пошёл на убийство ядом, зачем ему для этой цели подкупать её верных и добродетельных слуг, как утверждает Клодия, и передавать им мгновенно действующий яд? Они бы сразу сообщили об этом любимой госпоже! А ещё обвинение не предоставляет ни названия яда, ни продавца яда, ни прочих леденящих душу подробностей. Неужели неясно, что он мог совершить злодейство другим способом! Но Клодия заявляет, что её слуги якобы согласились помочь преступнику, чтобы выведать его замысел, о чём донесли хозяйке. А она, собрав друзей, рассказала им, что с ней могло произойти…

Когда оратор говорил о баночке с таинственным ядом, судьи смутились, делая вид, что внимают всерьёз; среди зрителей послышалось шушуканье и смех. Заметив, что его слова ложатся на благодатную почву, Цицерон сам не скрывал насмешки:

– Уважаемые судьи! Если рассматривать донос Клодии Пульхр как шутку, её шутка должна показаться вам весьма неприличной. Я всё сказал, мне нечего добавить, но я умоляю: не губите юношу в угоду ревнивой распутнице! Прошу, сохраните отцу сына и отца сыну. Если вы сохраните юношу для нас, для его родных, для государства, он будет до своей смерти благодарен, предан, обязан вам и вашим детям. А от всех его неустанных трудов именно вы, судьи, будете получать в течение многих лет обильные плоды.

Усилиями Цицерона суд оправдал Марка Целия. Посрамлённая Клодия Пульхр была повержена в общественном мнении. Но родной брат её, Публий Клодий, был жив…

Схватка продолжается

Публий Клодий не оставлял надежду морально и физически уничтожить Марка Цицерона. Став сенатором, безуспешно опротестовывал решения коллег о прекращении уголовного преследования, но не только… Едва Марк отправился в провинцию, чтобы осмотреть собственные имения, пострадавшие от людей Клодия, в пути его догнали дурные вести.

Банда Клодия угрожала рабочим, занятым на восстановлении римского дома Цицерона, с первого дня. Помпоний Аттик, взявшись оберегать друга, приставил для охраны несколько крепких рабов с дубинами. Не помогло! Однажды днём на рабочих снова напали, избивали, едва не убили, пока они не убежали вместе с рабами-охранниками. Что было ценного во дворе: материалы, инвентарь – всё разбили, испортили и подожгли почти восстановленный дом. На крики и шум прибежали рабы брата Цицерона, Квинта, арендовавшего рядом жильё, чтобы тоже наблюдать за строительством. Нападавшие злодеи забросали камнями людей Квинта, погнались за ними и ворвались в его жильё и подожгли. Квинт тоже пострадал.

Публий Клодий на этом не остановился. Он собирал в разных местах города народные сходки, где всячески поносил братьев Марка и Квинта. Угрожал расправой. И это случилось через несколько дней, когда Марк возвращался из поездки – его едва не убили неизвестные с ножами, напав днём прямо на многолюдной улице. Выручили прохожие, узнавшие оратора.

Был ещё случай, когда он с двумя рабами и секретарём Тироном шёл улицами к Форуму по многолюдной Священной дороге. На Форуме ожидали обращения Цицерона к римскому народу по поводу беспорядков в городе. Группа людей с палками набросилась на Марка и едва не сбила с ног. Безоружные рабы как могли отчаянно защищали хозяина. Тирон, орудуя палкой, как мечом, прикрывал отход Марка. Его рабы сильно пострадали от побоев, а ему удалось вырваться из окружения, он побежал к дверям соседнего дома. Бандиты устремились за ним, и в тот момент из дома выбежала толпа людей, обративших нападавших в бегство. С того дня Цицерон теперь вынужден был выходить по своим делам в город только в сопровождении наёмной охраны, хотя ранее осуждал богачей за подобное «излишество».

Подобные случаи в городе участились с пугающей частотой. Страдали видные общественные деятели, политики, сенаторы и судьи, кто посмел критиковать Клодия. Улицы и площади Рима время от времени превращались в арену внезапных стычек между вооружёнными отрядами граждан. С одной стороны те, кто признавали себя «товарищами Клодия»,