Якорь в сердце - Гунар Цирулис

Держа в натянутых тросах огромную глыбу гранита, в воздух поднялась стрела подъемного крана. Кристап взмок от напряжения, сбросил рубашку. Слегка подрагивая, глыба повисла над землей, затем словно подпрыгнула.

— Осторожней! — вскричал Кристап и ринулся к крановщику.

— Все будет хорошо, хозяин, только не лезь под кран, — орудуя рычагами, успокоил его тот.

Глыба снова качнулась.

— Потише, — не выдержал Кристап. — Не кирпич ведь… Лево, еще помалу!

Глыба медленно повернулась влево, замерла, затем, покачиваясь из стороны в сторону, заскользила вниз и тяжело бухнулась оземь.

Кристап подбежал, отцепил стропы.

— Стереги дом! — крикнул он Аусме, наблюдавшей с порога за выгрузкой. — Съезжу с ребятами в магазин.

И он вскарабкался в кабину крановщика.

Аусма, улыбаясь, смотрела, как кран с натужным ревом вытаскивает трайлер со двора. Когда рычащее чудо техники благополучно скрылось за углом, она повернулась, вошла в мастерскую и столкнулась лицом к лицу с Лигитой.

Какое-то время женщины молча изучали друг друга.

— Я вас сразу узнала, — произнесла наконец Аусма. — Хотя ждала вечером. Мне так неудобно, — она кивнула на царивший в помещении беспорядок. — И Кристап только что уехал…

— Тем лучше! Заменю его по хозяйству, если позволите… — Лигита решительно направилась к столу, где была навалена посуда, но остановилась на полпути. Ее внимание привлек бюст «Лагерной девушки». — Неужели похожа? — спросила она, обращаясь не то к Аусме, не то к себе. — Я бы ни за что себя не узнала.

Она подошла к зеркалу, внимательно посмотрела на свое отражение.

— Не говорите, — Аусма встала с ней рядом. — Те же самые черты.

— Но выражение? — остановила ее Лигита горестным жестом. — Никогда в жизни не смогу я больше смотреть на мир с таким вот упрямством.

— Только не говорите Кристапу, пожалуйста! Он так любит свою первую работу.

— Он поймет, что я уже не та девушка, — в ее тоне звучала нота запоздалого и потому бесполезного раскаяния. — И никогда больше ей не буду. А жаль. Даже на фигуры Саласпилсского мемориала я смотрю так, будто они воздвигнуты в память незнакомых мне людей. — Она круто обернулась, подошла к столу и совсем другим голосом воскликнула: — Малосольный лосось! У нас он стоит бешеных денег!

— У нас тоже.

Обе женщины улыбнулись.

— Отрезать? — предложила Аусма.

— Буду признательна. Несмотря на все волнения, у меня сегодня волчий аппетит.

— Сейчас поставлю кофе, — Аусма встала.

Лигита взглянула на часы и покачала головой:

— Лучше чай. Во второй половине дня я стараюсь не пить кофе, иначе плохо сплю ночью.

— А Кристап даже ночью кофе пьет ведрами.

— Что еще ему нравится? — спросила Лигита. — Расскажите! Я ведь так мало про него знаю.

— Больше всего Кристап любит море. Каждый свободный час проводит у своих дальних родственников в рыбацком поселке. Спит в сарае, ходит полуголый, прямо как дикарь какой-то. И при каждой возможности выезжает с рыбаками в море проверять сети.

— А вы? — спросила Лигита с ревностью. — Вы тоже живете в этом сарайчике?

Аусма не успела ответить, в мастерскую вошел еще один нежданный гость.

— Меня Пич привез, — объяснила мамаша Кристапа. Со свойственной старому человеку прямотой она сразу направилась к Лигите и, вытирая слезы, принялась уверять ее: — Точь-в-точь такой хорошенькой я тебя и представляла, доченька. Кристап ведь столько о тебе рассказывал!

— Не плачьте, госпожа Аболтынь! Радуйтесь, что у вас такой знаменитый сын.

— Разве я что говорю! — подхватила старушка. — Был бы чуть со мной поласковей — и совсем хорошо бы. А так грех жаловаться. — Опомнившись, она снова вернулась к волнующей ее теме: — Так я и знала, что рано или поздно господь вас соединит.

— Вы верите, что есть бог. Как же он тогда допускает, чтобы люди так страдали?

— Что верно, то верно, в мое время господь так не скупился на милости, — согласилась мамаша. — Но ничего, теперь все пойдет на лад, все образуется, ты ведь навсегда приехала?

— У меня там дом и семья. Но я обязательно приеду еще.

— А как же Кристап? — смешалась старушка. Взглянула на Аусму и вовсе растерялась: — Ты не сердись, дочка, он ведь у меня один… Давно бы пора внукам… Пока могу за ними присматривать. Сколько еще буду держаться на ногах?.. — она умолкла, окончательно сбившись с толку.

К счастью, в этот миг вернулся Кристап. Он заметил Лигиту, спрятал набитый бутылками рюкзак за дверью.

— Хорошо, что вы уже познакомились…

— Даже подружились, — уточнила Лигита. — Аусма очень милая девушка, и мама у тебя такая сердечная. К сожалению, мне пора под душ, пора переменить обувь, иначе я вам весь праздник испорчу. Ты проводишь меня до парохода?

Аусма за спиной у гостьи закивала Кристапу головой, давая понять, что сумеет обойтись без его помощи.

…В каюте Лигиты Кристап сразу обратил внимание на безукоризненный порядок. На его художественную натуру безликий уют произвел тягостное впечатление. Здесь не было места ни для чего личного, ни следа ее собственных личных привычек, привязанностей — ни раскрытой книги, ни брошенной на спинку стула кофточки, ни конфет в хрустальной вазе или хотя бы сдвинутого со своего места предмета. Флаконы и коробки разнообразной формы и размеров, расставленные перед зеркалом, напоминали витрину парфюмерного магазина.

— Будь как дома, я только немножко освежусь, — сказала Лигита, скрываясь в ванной, но тут же высунула из-за двери голову: — Пока я моюсь, ты мог бы сочинить что-нибудь прохладительное, в баре я обнаружила весьма приличное виски. — Она показала на низкий журнальный столик, где стояла бутылка, сифон и два высоких стакана. Тут же лежало красивое кожаное портмоне с цветными глянцевыми фотографиями в целлофановых кармашках. Кристап их стал медленно перебирать. На первой была снята светловолосая девушка лет восемнадцати. Вылитая Лигита, она тем не менее ничем не напоминала свою далекую сверстницу из Саласпилсского лагеря. Со второй на него смотрел паренек года на два моложе девушки. На остальных была запечатлена госпожа Эльвестад за рулем машины, на водных лыжах, в горном ущелье, на морском курорте.

Пока Кристап рассматривал фотографии, Лигита, окутанная облаками пара, вглядывалась в запотевшее зеркало. От ее придирчивого взгляда не скрылось, что она выглядит усталой и несколько постаревшей. Стоило ли этому удивляться? Она живой человек. Против всех ожиданий найти Кристапа живым и здоровым и тут же снова потерять его — от этого не мудрено и поседеть… В самом деле, сколько времени прошло с тех пор, как она наряжалась перед зеркалом для прощального бала? Неполных двадцать четыре часа. Завтра на рассвете судно отправится в Ленинград, простоит там двое суток и затем уйдет обратно в Стокгольм. Сперва она думала провести эти дни в Риге, а к невским берегам вылететь на самолете. Теперь ее взяло сомнение. Если первый день оставил морщины под глазами, что принесет митинг в Саласпилсе с торжественными речами, траурной музыкой и возложением венков? Очевидно, прав был Пич: родине нужно отдавать все или ничего. Компромиссов она не признает. Одного дня оказалось достаточно, чтобы постигнуть эту горькую правду, лишние два-три дня обернутся болезненным, никому не нужным компромиссом. Нужно немедленно уезжать или остаться совсем. Но сумеет ли Лигита пустить корни в эту землю? В какой-то недобрый час их пути с Кристапом разошлись на ничтожную долю градуса. Но с течением времени они расходились все дальше и дальше. Теперь сложить их вместе можно было лишь силой. Похоже, однако, что Кристапу это вовсе не улыбалось. Его унылые рассуждения, казалось, преследовали одну цель: доказать самому себе, что взаимное отчуждение произошло по вине Лигиты, а отнюдь не вследствие трагического стечения обстоятельств. Она со своей стороны убедилась, что здесь прекрасно обходятся без нее. На чужбине она не погибла, прижилась. Что ж, две параллели могли бы пересечься хотя бы в космическом пространстве, но две стороны угла слиться в одну линию не могут нигде, ни при каких обстоятельствах.

Все это нисколько не мешало им оставаться хорошими друзьями. За один день, проведенный в Риге, она приобрела куда больше друзей, чем за все эти годы в Стокгольме. Достаточно нескольких откровенных слов, чтобы между ними сразу установились простые и сердечные отношения, какие обычно возникают между людьми одного происхождения, культуры и убеждений. Единства с народом — вот чего она лишилась, когда предпочла навсегда остаться в Швеции.

Почему же ей тогда не обрубить узы, привязывающие ее к комфортабельной, но холодной цивилизации, почему не вернуться в Советскую Латвию и не начать жизнь, о которой она столько мечтала? Не такая уж она старая, чтобы страшиться перемен. Если бы можно было забрать детей, она не стала бы долго колебаться. Но Ивар детей не отдаст, это ясно, даже заикаться об этом не стоит. Единственное, что она могла делать, — это улыбаться и не портить другим настроения…