А дальше только океан - Юрий Платонычев

— Тсс…

Из затемненного тамбура отлично просматривался весь цех, заставленный торпедами, у которых копошились матросы, а на самой середине, на мостике, с микрофоном в руке стоял Городков и отрывисто бросал слова, понятные только его подчиненным. В своей фасонистой фуражке с опущенным ремешком он очень походил на заправского капитана, который вводит лайнер в гавань и чувствует на себе взоры встречающих. И мостик, и микрофон, и поручни среди сугубо морской техники казались вполне естественными, неестественным выглядел только ремешок на подбородке Городкова. Похоже, ремешок и приковал внимание адмирала.

— Каков! — Панкратов одобряюще ухмыльнулся и шагнул из темноты навстречу Городкову. Тот уже заметил адмирала и быстрой, пружинистой походкой лавировал менаду торпедами. Подавшись вперед, Панкратов подчеркнуто внимательно выслушал доклад, остался им доволен и снова покосился на часы.

«Что еще подсыплет?..» Павлов терялся в догадках, но пока ничего нового не происходило, и он решил, что адмирал просто любит часто узнавать время.

Панкратов, сдвинув взъерошенные брови, расспрашивал Городкова, Самойленко, мичманов. Его интересовало, как они теперь готовят торпеды. Судя по вопросам, он не столько их проверял, сколько пополнял свои знания, и вовсе этого не скрывал.

— Век живи, век учись… — Панкратов огляделся по сторонам, снова выпростал из рукава часы, пристально посмотрел на потолок, и в тот же миг погас свет.

Все погрузилось в кромешную тьму. Только по памяти можно было ориентироваться, судить, кто где стоял раньше. Тут же начали проступать звуки, которые до этого почти не замечались: посвистывал сжатый воздух, сверчками пели гироскопы, а над самым ухом Павлова отдавалось прерывистое дыхание Жилина.

— Дайте фонарь! — резануло его грозное требование, но в этот момент зажглись десятки маленьких шариков — Городков включил аварийное освещение.

Лампочки светили скудно, но все же позволяли что-то делать. Гораздо хуже, что не стало силового питания, остановились моторы, генераторы, краны. Все это грозило сорвать приготовление торпед.

— В чем дело, Вениамин Ефимович? — Павлов стиснул в руке телефонную трубку. — Почему не запускаете нашу станцию?

— Почему-то не запускается, — донесся виноватый голос Рыбчевского, и Павлов представил, какое у старпома сейчас несчастное лицо.

Цех затихал. Лишенный энергии, которая вращала, сжимала, поднимала, он походил на водолаза, израсходовавшего воздух, — силы тают, сознание мутнеет, движения вялы. Павлов слышал, как Жилин нервно постукивал ногой, ему самому хотелось чем-нибудь постучать, хотелось снова позвонить Рыбчевскому, но от этого задержка могла только удлиниться. Адмирал был спокоен. Правда, и он уже пощелкивал пальцами, заложенными за спину.

«Чертов кактус!» — повторял про себя свое ругательство Павлов, но кроме этой нелепой колючки на ум ничего не приходило.

Время неслось, затянувшаяся заминка с включением станции уже походила на неспособность ее включить.

— Виктор Федорович, — зашептал Малышев, — пока нет тока, разрешите послать матросов вывозить готовые торпеды.

— А чем поднимать? — огорчился, было Павлов, но вспомнил про ручные тали, которые Малышев раздобыл, испытал, потом установил везде, где надо хоть что-то поднимать. Рыбчевский еще насмехался, мол, к грабаркам возвращаемся. Павлов благодарно взглянул на расторопного Василия Егоровича и жестом руки дал ему «добро».

Панкратов все ждет, все заглядывает под рукав, ходит туда-сюда, сцепив руки. Жилин отвернулся, сунул таблетку под язык и держится за сердце.

«Пора теребить Рыбчевского!» Павлов решительно направился к телефону и только поднял руку, как вспыхнул яркий, ядовитый, режущий глаза свет. Офицеры невольно зажмурились.

— Сколько прошло? — Панкратов выжидательно смотрел на Павлова, на Жилина, на Малышева.

— Шестнадцать минут, — спокойно ответил Павлов.

— Значит, вышли из графика по своей вине, — холодно заключил Панкратов.

— Никак нет, товарищ адмирал! — доложил Павлов. — Подача торпед из графика не вышла. Задержалось приготовление, а погрузку на лодки мы ускорили.

— Да? — повеселел Панкратов, но строго добавил: — Если даже так, с электростанцией непорядок. Разберитесь.

Жилин незаметно поманил к себе Павлова и понизил голос:

— Не знаю, как у вас, а у меня было предынфарктное состояние… — Он старался говорить тихо, но помимо воли срывался на форсированные йоты. — Так это оставить нельзя! Строжайше накажите виновников. Слышите?.. Да и сами самокритично отнеситесь к происшедшему.

— Всегда готов, — старался успокоить себя Павлов, хотя и досадовал не меньше Жилина. — Только еще нужно разобраться…

— Вот-вот!.. Сегодня же пришлю электрика. Без него не начинайте. И доложите мне письменно.

— Будет сделано!

Рыбчевский вместе с электриком, присланным с лодки, копались в электростанции до самого утра. Станция казалась исправной, однако никак не хотела работать. Осматривали ее детали, проверяли по узлам, проверяли схему целиком — все в ажуре. А тока не было. «Щупали» своих электриков, мотористов — не подобраться ни с какой стороны. Знают, умеют, аккуратны. Лишь к утру догадались, что виноват соляр, который вчера завезли из центрального склада.

Павлов позвонил Панкратову и доложил о соляре.

— Вот как?.. — Панкратов ночь не поспал и потому говорил глухо, отрывисто. — С топливниками разберусь. Ну, а вы… Хорошо, что поставили ручные тали. А то бы провалились. Ладно. Держитесь. Впереди у вас много трудного.

Разговор с Жилиным получился коротким:

— Соляр действительно плохой, — прозвучало в трубке. — И все равно, я как-то не уверен…

— Ничего, Петр Савельевич, выдержим!

Наумов глядит со стенки вниз.

Битый лед скрипит, трется о пирс, льдина трется о льдину. Вот ледяная глыбища уперлась в сваю, на нее со всех сторон нажимают соседки, слышится треск, даже стон. Наскакивая друг на друга, льдины раскалываются, осколки оттесняются новыми глыбами. Хруст, пузыри, шуршание…

А под настилом чернеет вода, там чисто. От корня пирса и почти до самого берега тоже ни единой льдинки. Буйствуют, громыхают лишь те, что с внешнего края пирса. Но матросов они разбудить бессильны — до четырех ночи торпеды готовили, теперь шесть, можно давать салют из пушек, ни один не проснется.

Наумову еще два часа мерзнуть на стенке. Будто и он не готовил торпеды вместе со всеми!.. Но старший лейтенант Рогов сказал: «Наумов, надо!» Что ж, раз надо, — значит, надо. Наумов выдюжит. Рогов так и добавил: «Ты у нас самый здоровый, не подкачай!» А разве было такое, чтобы Наумов подкачал?.. Правда, если честно, — бывало. Вот уже два года он лопатит в шлюпке загребным, и ни разу его шлюпка не занимала приличного места. Но это не только от него зависит, за спиной еще кое-кто сидит… Зато с торпедами, с вахтами, с авралами не было случая, чтобы Наумов подкачал.

«Ох и тулуп тяжелый! — Наумов запахивается в нею плотнее. — А попробуй скинь, сразу станешь сосулькой с автоматом. — Он подходит к зданию, что у самого пирса. В освещенном окне — голова Рогова. Тот склонился над столом, что-то записывает. Сегодня Рогов руководил приготовлением торпед. — Смотри-ка, маленький, худенький, ни секунды но спал, а держится, как всегда!» Наумов с уважением поглядывает на его упрямые вихры, выгоревшие за лето до цвета пересохшей соломы, и думает, что хороший ему попался командир: и рисовать умеет, и рифму подбирает скоро. Наумов и сам стишками балуется, матросы зубоскалят, мол, новый Есенин выискался, а Рогов не зубоскалит, наоборот, поддерживает, даже помог несколько раз. И все у него в точку, все в яблочко!..

Новая запорошенная льдина прицепилась к пирсу, начинает его терзать. От щитов отламываются щепки, целые куски дерева, а льдина не успокаивается, елозит, напирает. Вдруг под пирсом, прямо за льдиной, появляются какие-то два черных мяча. Они почти не колышутся, только медленно сходятся друг с другом.

«Тюлени?.. Нерпы?..» — гадает Наумов, затаив дыхание и крепче сжимая автомат.

Правый мяч слегка качнулся, на него упал свет фонаря, и у Наумова сердце провалилось в пятки — мяч смотрел на него очками легководолазной маски, а второй мяч подался в сторону, немного притонул и блеснул пузатыми баллончиками.

«Диверсанты! — В груди похолодело, вспомнились последние наставления Рогова, что во время учений могут появиться морские диверсанты. — Только поди угадай, учебные это или боевые?!»

На всякий случай Наумов спрятался за столб и, скидывая на ходу тулуп, подполз к дому. Дверь, к счастью, не заперта, он сделал узкую щелку, чтобы не падал свет, и тихо произнес:

— Под пирсом водолазы!

— Где?! — встрепенулся Рогов, вытаскивая пистолет, и в одном кителе выскочил наружу.