Улица отчаяния - Йен Бенкс

Кристина… тоже нет. Какое-то время она меня любила — говорила, что любит, — но любила скорее как друга… или даже как очередное домашнее животное. Вот так я себя с ней и чувствовал — как большой, несуразный пес, милый и дружелюбный, но уж больно назойливый с этим своим дружелюбием, так и норовящий прыгнуть и обслюнявить тебе все лицо или посшибать приветливо виляющим хвостом всю посуду со стола.

Были и другие. Антея, Ребекка, Син, Салли, Салли-Энн, Синди, Джас, Наоми… вряд ли я умыкнул хоть на малое время чье-нибудь из них сердце, да мне этого и не хотелось. Я хотел нравиться, а не чтобы меня любили. С любо5вью шутки плохи. Любовь калечит людей, любовь убивает.

Но в своих песнях я ничего подобного не писал. Мои песни о любви не отличались особой оригинальностью, ну разве что были чуть-чуть поосмысленнее средней эстрадной продукции того времени (и несравненно осмысленнее того, что впаривает нам это теперешнее охвостье рока, хэви-металл). Самое большее, на что я был способен, это сочинить саркастическую песню о любовных песнях («Вечная любовь»: «Сквозь бури и невзгоды ты пронесешь любовь. До гроба и за гробом ты сбережешь любовь. И плевать, что там в раю души духам не дают, — все равно ты сбережешь свою любовь»).

Я был слишком, убийственно зауряден. Мне бы расправить свои крыла, раззудись плечо, размахнись рука и т.д., и т.п. Мне бы сочинять песни совершенно иного плана, более радикальные, рискованные, безоглядно смелые, а не перетряхивать раз за разом одно и то же старое хламье. Ну да, конечно, оно не было совсем уж одно и то же, со временем оно малость менялось. Малость. И на какого же тогда черта занимался я этим делом? Деньги тут абсолютно ни при чем: уже после первых двух альбомов, после того, как появился целый ряд кавер-версий, я мог со спокойной душой послать все это дело подальше и безбедно прожить остаток своей жизни, и думать позабыв о каком-то там сочинительстве. Деньги ни при чем, а что при чем? Зачем я кропал и кропал эти милые, легко насвистываемые песенки?

А затем, что это было легко. Что это от меня ожидалось. Что публика этого хотела (вроде бы). Она, сердешная, все так и норовила углядеть в том, что я ей выдавал, нечто большее, нечто такое, до чего мне бы самому и в жизнь не догадаться, а мотивчики, казавшиеся мне более (менее?) чем заурядными, поднимались на щит как смело раздвигающие границы популярной песни, порождающие сплав рока с классической музыкой. (Ча-во? Мои познания в классической музыке начинались и кончались тем непреложным фактом, что она мне не нравилась. Я-то в простоте считал, что объединение рока с классикой — это когда ты даешь фоном ансамбль струнных, а мы если и использовали те струнные, так всего два раза на шестьдесят с лишним песен… но кто я такой, чтобы спорить с умными людьми?)

Мне должно было хотя бы попытаться. Побольше экспериментировать. Я писал те песни, какие мне хотелось писать, но мне должно было хотеться писать совсем другие песни. Я знаю себя, мне было совсем не трудно заинтересовать себя чем-нибудь более оригинальным, непростым. Сделай я так, я бы слушал совсем другую музыку, я бы подумал: «Слышь, а ведь мне это нравится. Это вполне прилично… я тоже могу сделать что-нибудь в этом роде, но лучше», — и уж хотя бы попытался бы. Но до такого у меня руки так и не дошли.

Выдохнутый Бетти дым перетекал через теплую, ярко освещенную комнату к высокому окну в дальней стене. Дым медленно струился на фоне серого облака. Небо пересекли черные силуэты двух чаек.

Снаружи, на Сент-Винсент-стрит, было чуть пошумнее обычного; сегодня как раз открывали новое, великолепное здание «Бритойл», вся округа кишела копами и топтунами.

Рано утром я был вынужден пустить в церковь полицейского, желавшего проверить крышу колокольни на предмет снайперов. Не думаю, что я понравился ему больше, чем он мне, но спасибо уж и за то, что они не посадили на эту крышу своего снайпера.

Бетти притушила окурок о блюдце, выдохнула остатки дыма и легла на спину. Ее груди воспользовались удачным моментом и осторожно выглянули из-под простыни. Бетти облизнула губы, потянулась и закинула руки за голову, ее волосы рассыпались по светлой, нежной коже предплечья, золото на белом. Я смотрел на нее и думал, какой будет вкус у ее губ, острая ностальгия с еле заметной подмесью отвращения.

Возможно, мне следовало попросить ее не курить в моем обществе, ведь есть же у клиента какие-то права. Но я не мог. Это сразу воздвигло бы между нами преграду, погубило бы всю непринужденность, почти как если бы я попросил ее о «специальных услугах».

Но с другой стороны, смешно было притворяться, что мои с Бетти отношения представляют собой нечто большее, чем коммерческая сделка. Дружбу не купишь [37]. Ну что ж, сойдемся на легком трепе и сексе — пусть даже в бесконтактной его разновидности (как и должно разумной женщине, Бетти боится СПИДа). И даже если треп этот воскрешает в памяти вещи, которые я предпочел бы забыть.

— Ну что, опять у тебя там зачесалось? — неодобрительно спросила Бетти.

— Откуда ты знаешь? — поразился я.

— Две сигареты. — Бетти опустила блюдце-пепельницу на голый дощатый пол, снова легла и повернулась ко мне. — После двух сигарет тебе всегда снова хочется.

Я рассмеялся, но несколько неуверенно. Это что же, неужели я такой предсказуемый? Бетти перекатилась на спину и раскинула руки.

— Мужики, мужики, — вздохнула она.

У ее губ был привкус табачного дыма, волосы пахли дешевой парфюмерией. На удивление мирное, уютное сочетание.

— Нет, ну точно тут странный запах, — заметила она, натягивая на меня «дюрекс».

— Притерпишься, так и понравится, — пообещал я с обычным для себя оптимизмом.

Бетти наморщила носик и снова легла.

— Чудной ты какой-то, — сказала она и через секунду добавила: — А что тут такого смешного?

Глава 8

Денег много не бывает. У того, кто не знает, куда их деть, не денег слишком много, а фантазии маловато. Были бы деньги, а на что их потратить, всегда найдется: особняки, поместья, автомобили, яхты, одежда, картины… Как правило, богатые богатые находят вполне пристойные и уместные способы избавиться от части своих капиталов: они увлекаются океанскими парусными гонками и держат конюшни скаковых лошадей, они покупают газеты, телевизионные станции и автомобильные компании, учреждают премии и стипендии, дают свои деньги (а иногда и свое имя) новым больницам и художественным музеям. Весьма удобно купить себе сеть гостиниц: с одной стороны, вам будет готов и стол, и дом под любым кустом вселенских джунглей, а с другой — буде вам захочется вдруг уволить управляющего гостиницы, не придется тратить времени на ее покупку.

Господи, да предложите мне любую сумму денег, от одного фунта до полного контроля над всей мировой экономикой, и я без особых раздумий скажу вам, как бы я ее потратил.

Но именно скажу. Теоретически. Сам я ничего делать не буду. К настоящему времени я уже твердо себе уяснил, что и без денег, и с большими деньгами я остаюсь практически одним и тем же, самим собой. Я уже оттрубил свое, пытаясь стать кем-то другим, пытаясь воплощать свои собственные фантазии и фантазии других людей. Были мы там, накушались по самое это место.

Мои фантазии неизбежно оборачивались под конец чем-нибудь плохим, даже летальным.

И здесь я рассуждаю отнюдь не теоретически, я через все это прошел. Я прилежно исполнял доставшуюся мне партию в великом танце коммерции, я получал доходы и тратил их на самые разнообразные — и каждый раз бессмысленные, бесполезные, попросту идиотские вещи, в том числе и на наркотики. У меня был суперроскошный автомобиль (хотя я так и не умею водить) и поместье с огромным особняком в горах Северной Шотландии.

Не знаю уж, чего было больше в этом особняке — сквозняков или промозглой сырости, а поместье при нем представляло собой десять тысяч акров болота и клочкастой вересковой пустоши. Однажды трясина засосала мой резиновый сапог, и это было единственное, что посеял я на этих благодатных просторах. По во-он тем холмам бродили олени, а в этих, вот тут, ручьях водилась рыба [38], но я не хотел никого и ничего убивать, что окончательно превращало всю мою затею в зряшную трату времени. В конце концов я продал эту землю разумным людям, которые осушили ее и засадили деревьями. Я даже сумел заработать на сделке. Затем я купил маме домик в Килбархане и наполовину оплатил репетиционный и звукозаписывающий центр, который группа подарила муниципалитету Пейсли.

У меня даже был одно время свой остров — один из Внутренних Гебридов, доставшийся мне на лондонском аукционе до смешного дешево. Я строил на его счет самые радужные планы, но арендаторы все равно ненавидели меня вместе со всеми моими добрыми намерениями, и это вполне понятно, я на их месте вел бы себя точно так же: да за кого он себя держит, этот южанин, этот «Глезга кили» [39], этот сопливый попсарь? И то сказать, я же даже не знаю гэльского (все собирался и собирался выучить этот проклятый язык, да так никогда и… ладно, хрен с ним).