Я - истребитель - Владимир Поселягин

— Я готов! — вытянулся я.

С пилотами на «пешки» действительно было швах, присланный инструктор, капитан Кирьянов, пробыл в полку всего три дня и погиб, так никого и не научив летать, кроме того же Лапина, хотя теоретическую учебу провести успел. Ребята старались, я тоже не отставал, когда удавалось сбежать из санчасти. Только, в отличие от их теоретических занятий, я «реально» летал на Пе-2. На симуляторе. Больше сорока часов налетал. А чего зимой делать? Вот и тренировался. Конечно, больше на истребителях, но и бомберы вниманием не обделил. Так что в себе был уверен, несмотря на задачу. «Пешка» в пилотировании удивительно сложный самолет. Хотя я «летал» на образце сорок четвертого года, а не сорок первого, но считал, что справлюсь — приборы с небольшими изменениями были те же.

— Точно справишься? Кирьянов, конечно, о тебе хорошо отзывался…

— Товарищ майор. На транспортном «Дугласе», который я до этого в глаза не видел, летал, и ничего, а тут бомбовоз какой-то, справлюсь, не волнуйтесь.

А вот тут после моих слов Никифоров буквально встал в стойку.

— «Дуглас»? — спросил он.

— Ну дали над аэродромом полетать, что тут такого? — отмахнулся я.

— Да, действительно, политрук. Выбора все равно нет. Вылет через двадцать минут. Штурманом пойдет Никифоров, он имеет опыт, а бортстрелком — сержант Степанов. Ясно? — сказал вдруг молчавший до этого комиссар. Видимо, у них действительно не было выбора, кому лететь. Но вот посылать пилота, о котором они ничего не знают, тоже о-о-очень странно.

— Ясно.

— Все свободны, через пятнадцать минут сбор у самолета Кирьянова, он один тут после бомбардировки в порядке.

— Ясно. Разрешите выполнять?

— Да беги уже, — улыбнулся он.

Собрался я быстро, пока парни расспрашивали, куда меня отправляют, натянул собственноручно ушитые солдатские галифе, гимнастерку с орденом, проверил, на месте ли документы, застегнул ремень. Надел сапоги, повесил планшет и кобуру с маузером. Проверил, ровно ли сидит пилотка, и, выбежав из санчасти, чуть не сбив с ног Лютикову, успел мимоходом чмокнуть ее в губки и быстро удрать, пока не получил сдачи. Добежав до столовой, выпросил три плитки шоколада и буквально подлетел к самолету, уже выкатывающемуся на взлетную полосу.

У «пешки» стояло командование, пара механиков и мой экипаж. На Никифорова, уже закрепившего парашют, я глянул мельком, а вот на стрелка — более внимательно. Сержанта я видел в первый раз, так что попытался составить о нем личное мнение. Судя по упрямому подбородку, тот еще тип, а какой он в действительности, в воздухе увидим.

— Взлетаете по команде, — сказал Никитин.

Я в это время застегивал ремни парашюта, который мне помогал надевать один из незнакомых механиков, и только кивнул, после чего, пропустив вперед Никифорова, полез в кабину через нижний люк. Степанов уже занял свое место и с интересом крутил головой у одного из ШКАСов.

Подсоединившись к внутренней связи, я достал из кармана свои очки и надел их вместе со шлемофоном.

— Как связь, слышите меня? — спросил я.

— Норма, командир, — ответил штурман.

— Слышу хорошо, товарищ командир, — отозвался Степанов.

С помощью передвижного компрессора запустил сперва правый мотор, потом левый. Погоняв их на холостых оборотах, нетерпеливо посмотрел на Никитина. Тем более что Степанов как раз доложил:

— Товарищ командир, связь со штабом фронта установлена. Прием довольно четкий.

Как только майор резко махнул рукой, давая разрешение на взлет, я дал газу и стал разгоняться.

Оторвавшись от земли, убирал шасси и спросил у штурмана:

— Курс?

— Тридцать два.

— Поворачиваем, — сказал я бодрым тоном, хотя с меня градом тек пот. Машину я так и не смог почувствовать, не давалась она мне, и было впечатление, что долго ее не удержу.

— Как дела, командир? — спросил Никифоров.

— Плохие дела, товарищ политрук. Не чувствую я машину. Уже три минуты летим, на два километра поднялись, а машину я не чувствую! — Мне хотелось плакать: был такого мнения о себе, а тут такой облом!

Это самомнение я получил, пробуя летать на самых разных типах самолетов, и на первых же минутах сразу понимал, что и как можно с машиной делать. Чувствовал ее. Даже во время авиашоу во Франции над аэродромом Серни-Ферте-Алле под Парижем в прошлом году на В-24 «Либерейтор», который мне разрешил пилотировать хозяин этого самолета. Так я почти сразу его «понял»! Несмотря на то что рядом сидел хозяин и с тревогой смотрел, что я делаю. Однако спор с дядей Жорой — что не справлюсь с бомбером — он проиграл. Мои возможности он знал хорошо, чем беззастенчиво пользовался.

— Возвращаться мы не можем… — начал было говорить Никифоров, но я досадливо перебил:

— Да не в этом дело! Я пока его не почувствовал, мне нужно время. Так что я сейчас буду делать небольшие маневры и виражи, вы внимания не обращайте, лучше за воздухом следите.

— Мы с курса сбились. Возьми на семь… это правее, — подсказал он.

— Знаю я, как ориентироваться, — пробурчал я, делая осторожный поворот направо.

Через некоторое время впереди показалась линия фронта. Благодаря дымам от горящей техники она была хорошо заметна.

— Курс семнадцать, — скомандовал Никифоров.

Повернув, куда он приказал, я внезапно для всех заорал:

— А-а-а! Есть! Чувствую машину!!! Чтоб ее… в… и…

— Командир, в чем дело?! — попытался докричаться через мой мат штурман.

— Я машину почувствовал!

— Все нормально? — осторожно спросил Никифоров.

— Норма! Все! Самолет мой! — И в подтверждение сделал бочку с выходом из пике.

— Командир, больше так не делай. Или лучше предупреждай, мы и так поняли, что у тебя все в порядке, — отчитал меня политрук под одобрительное молчание Степанова.

— Подходим к месту прорыва. Начинаем работу, — внезапно доложил штурман.

— Работаем, — ответил я.

Во время поворотов я внимательно осматривал землю, изредка отвлекаясь от наблюдения за небом. Особист постоянно бубнил, передавая данные о местоположении немецких и наших войск, количестве и вооружении. Честно говоря, что он там видел на изрядно задымленной земле, не понятно, но он не умолкал ни на минуту, при этом указывая, где и куда мне повернуть.

В километре от нас двенадцать «хейнкелей» бомбили наши войска, неподалеку висела «рама», от чего я крепко сжимал штурвал — так хотелось атаковать их.

— Командир, под нами мост и скопление войск. Штаб приказал разбомбить его, — сказал Никифоров, на миг прервав передачу данных.

— Ху…м, что ли?

Оба члена экипажа засмеялись.

— Нет. Думаю, вторым вылетом. Взять полную нагрузку и… Справимся?

— Не знаю, я истребитель. Не бомбил никогда. Попробуем.

Мы висели над войсками Вермахта еще минут тридцать, после чего ушли от места прорыва на юг, согласуясь со штабом фронта.

— Товарищ политрук, горючка на исходе, — сказал я особисту.

— Сейчас… Возвращаемся, нам дали разрешение.

Самое сложное — это посадка. К счастью, наблюдение за воздухом взяли на себя члены экипажа, так что отвлекаться мне не пришлось.

— Есть касание, — пробормотал я и стал притормаживать самолет, полностью убавив газ. Когда мы подкатили к месту стоянки, где нас уже ждали топливозаправщик, машина с бомбами и механики, я дал газу, лихо развернулся и заглушил моторы. От штаба к нам пылила полуторка с командованием.

Я последним вылез из машины и встал под ветерком, который остужал мое разгоряченное тело. Гимнастерка, вся в пятнах пота, стала слегка холодить тело. Сильно зачесалась спина, там, где рана. Потянувшись, я под гудение нагнетателя бензовоза и шум бензиновой струи, льющейся в бак, сказал присевшему рядом на снятый парашют Степанову:

— Хорошо-то как!.. Слушай, а нас кормить будут? А то есть охота.

— Не знаю, товарищ старший сержант.

— Будут, товарищ старший сержант, столовую предупредили… да вон уже несут! — поторопился обрадовать один из ползающих по самолету механиков.

И действительно, от столовой к нам быстрым шагом, даже можно сказать трусцой, спешили две официантки с термосом и корзиной.

Особист вместе с фотоаппаратом убежал в штаб, оставив у машины капитана Смолина. Переговорив для начала с механиками, тот направился к нам.

— Так, товарищ старший сержант. Теперь составляем рапорт о вылете. — На свет появился лист бумаги.

Вздохнув, я встал и, используя крыло как стол, согласуясь с капитаном, быстро накидал черновик.

— Нормально. Теперь набело.

Покончив с рапортом, отдал его капитану. Тот прочел, посмотрел на меня озадаченно, что-то добавил и поставил свою подпись.

«По-русски же писал, что это он так на меня посмотрел?» — подумал я, глядя, как начштаба неторопливо шагает через поле.