Падшие в небеса - Ярослав Питерский

— Вяло отвечаете арестованный! Вяло!

Угдажеков ничего не ответил. Он стоял с безразличным выражением лица и смотрел на серые камни пола. Тюремщик вновь заорал:

— Гиршберг!

— Я! Гиршберг Илья Андреевич! Статья пятьдесят восемь дробь шесть, девять, одиннадцать, четырнадцать! — отозвался высокий смуглый, лет пятидесяти красавец, с гладко выбритой кожей и аккуратно подстриженными усиками над губой. «Гиршберг! Господи! Гиршберг! Тот самый! Это он! Он! Как я сразу не узнал его утром? Гиршберг Илья Андреевич — бывший директор Ермаковского молочно-мясного совхоза, исключенный из партии, троцкист и вредитель!» — с ужасом понял Клюфт. «И он тут! Он в этой камере! Нет! Это какая-то мистика! Это, какое-то страшное и нелепое совпадение! Люди, которых, я так клеймил позором — теперь соседи по моей камере! Разве такое может быть? Это что специально? Это специально сделали эти сотрудники НКВД? Что бы на меня теперь давали эти соседи?!» — но размышления Павла прервал очередной злобный окрик тюремщика:

— Клюфт! Павел даже не сразу понял — что прокричали его фамилию. Это было так нелепо!

Слышать, тут, со стороны — как кричат его фамилию. Клюфт, растерялся и не знал — что делать?! Он стоял и молчал — нелепо опустив руки вдоль туловища. На него покосились соседи. Рыжий толкнул вбок локтем. Надзиратель со злобой повторил:

— Клюфт?! Клюфт?! Павел все-таки нашел в себе силы и выдавил — очень робко и тихо, словно стесняясь своего голоса:

— Я… Тюремщик, грозно опустил папку к коленке и презрительно сказал:

— Арестант, вы не слышали? Фамилия, имя, отчество — называется громко и четко! Далее статья, по которой вас обвиняют! В камере повисла тягостная тишина. Но это продлилось лишь мгновение:

— Клюфт! — вновь рявкнул тюремщик. Павел набрал в легкие воздух и сказал уверенным голосом:

— Я! Павел Сергеевич Клюфт! Статья, по которой обвиняют, меня не знаю!

Надзиратель посмотрел на него уже с любопытством. Но тут, за Павла, заступился Гиршберг:

— Гражданин начальник! Арестованный Клюфт — прибыл ночью и не может знать статью своего дела! Он не был на допросе! Тюремщик удовлетворительно покачал головой:

— Хорошо! На первый раз прощается. Как говорил Феликс Эдмундович Дзержинский — был бы человек, а статью для него мы подберем! Ха! Как верно сказал, товарищ Дзержинский! Ну, ладно! Но во второй раз, Клюфт, вы будете помещены в карцер за не знание своей статьи и вялый ответ на перекличке! — надзиратель вновь поднял папку. Арестанты покосились на Павла. В их глазах он увидел огонек поддержки и одобрения. «Наверное — карцер это, что-то очень страшное. Гораздо хуже того, что есть сейчас, если эти люди рады за меня, что меня в этот самый карцер не поместили!» — подумал Павел.

— Оболенский! — крикнул тюремщик.

— Я! Оболенский Петр Иванович! Статья пятьдесят восемь четыре, шесть, одиннадцать! — отозвался слева, седой, старик — сбитый крепыш, с длинными и большими руками, яйцеобразной головой и длинным крючковатым носом. На этом проверка закончилась. Надзиратель, еще раз осмотрел арестантов и медленно развернувшись — вышел. За ним хлопнула, тяжелая дверь и металлический срежет, ключа в замке — позволил арестантам немного расслабиться. Они разошлись по камере и как-то повеселели. Лишь Павел в нерешительности стоял возле нар. Он смотрел на дверь и не знал — как себя вести. На его плечо легла рука. Хрипловатый голос приветливо сказал:

— Молодой человек, садитесь на табуретку, вот тут, рядом. Сидеть, тут не запрещено. Главное, не закрывайте глаза, — седой старик приветливо улыбнулся. Павел послушался и покорно сел на табуретку возле нар. Дед примостился рядом. Он тяжело вздохнул и опять лукаво улыбнулся. Клюфт, вглядывался в его морщинистое лицо. Оно выглядело — словно, добрая маска клоуна. Было, совсем белым — как от муки.

— Моя фамилия Оболенский. Я тут самый давний обитатель. Сижу вот уж полгода. И не известно сколько еще. У меня тяжелая статья. Хотя если честно, у всех тут они тяжелые. Пятьдесят восьмая это не шутка. Но у меня еще и шпионаж висит. Вот, так-то! — Старик тяжело вздохнул.

Он по-детски теребил брюки на коленях. Клюфт покосился на дверь. Ему казалось, что их подслушивают. Оболенский, догадавшись — тихо добавил:

— Да, опасаться надо. Но не настолько. Главное не болтайте лишнего. Ни с кем. Даже со мной. Ведь не известно кто я такой. Это закон тюрьмы. И ничему не удивляйтесь. Но Клюфт удивленно посмотрел на собеседника и спросил:

— Как, вы сказали? Вы шпион?

— Нет. Я не шпион. Просто у меня статья за шпионаж. Пятьдесят восемь дробь шесть. Это очень серьезно. Я хожу под вышкой. Под, так называемой — вэмэен. Кроме этого меня обвиняют еще и в организации контрреволюционной, белогвардейской организации с террористическим уклоном. Вот так. Меня, скорее всего — расстреляют.

— Вы еще и террорист? А на какую страну вы работали? — изумленно переспросил Павел. Оболенский ухмыльнулся. Он, опять, тяжело вздохнул и похлопав по коленке Павла, весело сказал.

— Вы, я вижу, еще совсем не понимаете исторического момента. Вы еще совсем не понимаете. Вы поймете. Очень скоро и вы начнете во всем разбираться. Кстати если хотите знать, у вас тоже будет пятьдесят восьмая статья. Будет. Я это знаю. Вот только какой пункт пока не догадываюсь.

— Пятьдесят восьмая? Хм, вы хотите, что меня обвинят — как врага народа?

Оболенский посмотрел Клюфту в глаза. Старик сидел и улыбался. Но эта улыбка не была издевкой и злорадной — мол, я сижу, и ты сиди. Я мучаюсь, и ты мучайся. Улыбка была доброй. Можно даже сказать — сострадательной. Старик, словно хотел пожалеть Павла, но не решался. Оболенский тихо и в тоже время как-то пафосно, сказал:

— Вы обвиняетесь, не как враг народа! А как политический преступник! Вы! И я уверен в этом! Я! Более того, официально в государстве под названием — Советский союз, нет политических преступников, уголовный кодекс это не предусматривает, но вот преступления государственной важности он очень даже хорошо предусматривает. И к вашему сведению пятьдесят восьмая и есть эта статья. Кстати, вас, как я слышал — зовут Паша?

— Да, — растерянно ответил Клюфт.

— Ну-с, Павел, с прибытием вас, в застенки народного комиссариата, сталинского государства, под названием — ес, ес, ес, ер! — последние буквы Оболенский выговаривал с каким-то картавым ехидством. Этот человек, в открытую, издевался над вождем, над государством. Над ним — Павлом Клюфтом. И не боялся — было видно по его горящим глазам. Оболенского охватил азарт. И Павел, вдруг понял почему — этому старику нечего было терять и бояться! Вот и все! Он, шпион и контрреволюционер — просто ходил по грани, за которою, уже не страшно заступить! Поэтому он так вольно выражался.

— Меня зовут Оболенский Петр Иванович! Честь имею! — старик встал со стула и щелкнув каблуками ботинок склонил голову. Оболенский медленно опустился назад, на табуретку и добавил:

— Перед вами Павел — штаб капитан лейб-гвардейского семеновского полка! Вот так! Павел потерял дар речи. Его посадили со шпионом, белогвардейским офицером, вредителями из Ермаковского района и буржуазным националистом — прокурором! Страшнее ничего не придумаешь! Клюфт, застыл в оцепенении. Но тут, в разговор вмешался Гиршберг. Бывший директор совхоза миролюбиво прикрикнул на старика:

— Ну, что ты вот так, сходу, Иванович, пугаешь новичка! Ему еще на первый допрос идти! Там наслушается. А ты его сразу в свои клещи взял! Сразу стал вон пугать своими званиями и статьями! — Гиршберг подвинул табурет и сел рядом с Павлом. Холеное, гладко выбритое лицо, совсем не походило на физиономию арестанта — сидящего на тюремной баланде. Директор совхоза дружелюбно добавил:

— Вы, как, я понимаю, совсем недавно в тюрьме? Вас сколько в боксе держали? Что делали? Что успели допросить? Или так, молча отсиживались? Клюфт, растерянно мотнул головой и сглотнув слюну, выдавил:

— Так, молча. Гиршберг понимающе кивнул головой и тяжело вздохнул:

— Так я и знал. Наверно в туалет не водили. Били? Павел отвел глаза. Ему стало стыдно. Очень стыдно. Он невольно покосился на свои штаны, разглядывая — не осталось ли кругов и разводов, на ткани — от мочи. Клюфт покраснел. Он не хотел разговаривать, боясь, что директор совхоза — человек, который был «злостным врагом и отрицательным героем» в его статье — узнает о его же позоре, что он помочился в штаны — не выдержав избиений охраны. Но Гришберг, словно понимая, что Павлу, сейчас трудно, похлопал его по плечу и назидательно, но ласково сказал:

— Хорошо. Хорошо. Вам сейчас не до разговоров. Это верно. Вы не знаете — кто мы. Мы не знаем — кто вы. Лучше помолчать. Но я вам дам совет. Один. Сейчас принесут пайку — не хватайте ее как сумасшедший. И не требуйте, у охраны добавки. А главное ешьте медленно хлеб. Не глотайте его большими кусками. Это пригодится. И еще — когда вас поведут на допрос, главное, запомните — старайтесь, как можно меньше говорить в присутствии следователя. И если, что-то говорите — сначала думайте. И не подписывайте ничего! Ничего! А там поможет вам Бог! — директор совхоза отошел к окну.