Эсэсовский легион Гитлера. Откровения с петлей на шее - Леон Дегрелль

Все было безнадежно — мы могли исходить кровавым потом, спать считаные минуты или не спать вообще, ночью ехать по степи, проноситься вихрем через пылающие заводские районы, форсировать реки и перебираться через овраги! Мы прошли сотни километров, покинули Украину, вошли в большую излучину Дона прямо напротив Сталинграда. Но наша пехотная дивизия все равно мчалась быстрее нас! Теперь мы отставали от нее уже на пять дней!

Мы получили одновременно два сообщения. Первое: наша дивизия повернула на юго-запад, чтобы участвовать в очередном штурме Ростова; второе: если мы не присоединимся к ней в ближайшее время, командование армейского корпуса попросят освободиться от нас, как от ненужного груза. Мы решили, что дивизия просто зазналась и решила, что мы желаем примазаться к ее славе. Мы бросились вперед сломя голову и примчались к Донцу, внушительному Донцу в том самом месте, где он впадает в Дон у Каменца.

Нам еще предстояло проделать 70 километров, чтобы догнать 97-ю дивизию, которой мы были приданы. Мы проделали их за один день.

Но Ростов пал как раз в этот самый день. 97-я дивизия получила приказ немедленно идти назад вдоль Дона, поэтому мы едва выкроили время побриться. Мы двинулись дальше, опять измеряя бескрайнюю выжженную степь.

Форсирование Дона

Триумфальный марш армий Рейха на Сталинград и Кавказ был результатом сверхчеловеческих усилий, но в результате наш оптимизм снова вспыхнул, точно порох.

Земли между Донцом и Доном, между Доном и Кубанью раскрыли перед нами такие красоты, что в глубинах души сама собой рождалась ликующая песня. Мы делали от 30 до 35 километров пешком за ночь. Марши были утомительными, так как нам приходилось идти по сыпучему песку или пыльной дороге двумя или тремя параллельными колоннами, которые каждую минуту рисковали врезаться друг в друга. Мы двигались вперед со скоростью велосипеда. Темнота не мешала тысячам солдат собираться возле узких мостов, поспешно наведенных через реки. Мы проваливались в дыры. Наши повозки переворачивались. Иногда грузовик или танк сбивали лошадь, которая гибла с отчаянным ржанием.

Но на рассвете начинались новые испытания.

Примерно в 01.30 на востоке появлялись бледно-зеленые и бледно-золотые лучи, нежные, словно шелк. Они поднимались из-за горизонта, пересекали небо и постепенно растекались, превращаясь в потрясающие зеленые, оранжевые, розовые полотнища, плавно колышущиеся в небе.

Мы видели, как пробуждаются фантастические поля подсолнухов. Эти гигантские маргаритки высотой два метра имели золотые лепестки длиной с человеческий палец и коричневое ложе, усеянное тысячами семян. Такое поле растягивалось на несколько километров, и миллионы цветов поворачивались одновременно навстречу восходящему солнцу, словно черпали у него свою силу. Мы чувствовали, как в наши тела вливается таинственная природная сила, исходящая от земли, неба и огромного поля цветов. Небо становилось широким золотым полем. Земля также превращалась в золотое поле. Все было полно жизни, силы, радости и великолепия. Мы полной грудью вдыхали эти запахи, охотно пели песни нашей юности, наши мечты устремлялись навстречу солнцу!

Иногда безбрежные поля подсолнухов сменялись столь же безбрежными полями чертополоха. Это было нечто! Высокие стебли норовили выколоть глаза. Не наш смешной маленький чертополох, который только и может что испачкать да ужалить, а огромные колючие груши, растения высотой с лошадь, увенчанные розовыми и фиолетовыми цветами, ароматными и ломкими венчиками.

После того как мы пересекли поля подсолнухов, чертополохов и кукурузы, прямой и твердой, словно копье, в 09.00 мы прибыли в деревню, которая долгое время маячила у нас перед глазами. Там наши пехотинцы сразу разбрелись в разные стороны, прячась от солнца.

Деревни на Дону были зажиточными. Избы гораздо более комфортабельные, чем те, что мы видели на Донце, в них три или четыре обставленные комнаты, можно увидеть буфет с посудой, старые резные блюда.

Каждое хозяйство имело несколько кур, пару коров, большие поля, засеянные пшеницей. Все это было изъято у колхозов. Вокруг их обветшавших контор стояли плуги, стогометатели, молотилки и косилки. Эту картину мы видели в каждом ярмарочном городке. Крестьяне мстили режиму, они опустошали хлева и птичники. Обобществленные поросята обретали свободу, подпрыгивая и визжа, они разбегались в разные стороны, обрадованные совершенно неожиданным праздником. Гуси радостно гоготали, а молодые индюшки курлыкали.

Туземцы принимали нас с неприкрытой радостью. Часто мы были первыми солдатами, вошедшими в деревню. Люди немедленно бежали в разные сараи, доставали иконы, спрятанные в укромных местах, и торжественно вешали их на глиняные стены, и слезы текли по их лицам.

Самым лучшим подарком для них был портрет Гитлера. Очень часто его сразу вешали рядом с иконами.

Они даже помещали его между фотографиями своих детей, одетых в форму Красной Армии с красными звездами на пилотках.

Такое непривычное сочетание им казалось совершенно естественным. Они очень любили своих мальчиков. Они также любили Гитлера за то, что он освободил их деревню. В крестьянах мирно уживались эти две любви.

Войскам был отдан строгий приказ вести себя по-дружески с этим населением. В 1941 году немцы верили, что каждый русский является большевиком. На личном опыте они убедились, что мужики, которых грабили и угнетали большевики, не заражены этой отравой.

Они были, вероятно, самыми миролюбивыми людьми на всей земле, добродушными и гостеприимными. Они хотели одного — работать, жить с семьей и не исполнять никакой казенной службы. Немецкое высшее руководство наконец сумело уловить разницу между крестьянским населением Европейской России, таким простым и наивным, и большевистскими бандитами и полицаями из Москвы. Даже малейшие оскорбления немедленно прекратились, и далее не было более хороших друзей у немецких солдат, чем старый дед или мамка.

Бессмысленно было спрашивать крестьян о чем-либо. Они сами вели нас в курятник. Они сами предлагали нам своих цыплят, картошку и жирных гусей. У них имелся густой мед, сладкий и приторно пахнущий ароматами гигантских цветов, растущих в степи окрест. Для жадных на деликатесы гурманов имелись вишневые сады, где мы проводили целые часы, объедаясь спелыми вишнями и черешней, которая истекала сладким соком.

Мы спали по несколько часов. Солнце быстро восстанавливало потерянную энергию. Старая мамка приносила большой глиняный кувшин, полный свежайшего холодного молока. Она проводила нас к порогу своего погреба, находящегося в 10 метрах от дома, и приоткрыла крышку люка. Мы спустились по лестнице вниз, в холодное помещение, похожее на колодец, где можно было хранить любые продукты, так как это был естественный холодильник.