Осколки судеб - Белва Плейн

Штерн посмотрел на него с любопытством.

– Простите меня, но ваш возраст… Разве вы могли быть в армии?

– Вы правы, не мог. Меня включили в состав президентской комиссии по расследованию. Мы находились с теми нашими частями, которые первыми пересекли пролив и с боями дошли до Парижа. Предполагалось, что я дойду с ними и до Германии.

Пол говорил почти механически. Внимание его было сосредоточено на обстановке приемной. Ореховая с наплывами мебель, кожаные кресла, неяркие льняные занавеси. На всем лежала печать твердого достатка.

Отметив про себя все эти детали, он незаметно перевел взгляд на фотографию, висевшую над головой Штерна: Айрис с тремя сыновьями и маленькой девочкой стоит в непринужденной позе перед цветущими кустами. Азалии, подумал он. Волосы малышки, казалось, излучали свет. Должно быть, она унаследовала цвет волос Анны; Штерн, как и Айрис, был брюнетом. Пол хотел запечатлеть в памяти каждую черточку дышащего радостью лица молодой матери. На ней был свитер с белым воротником, одной рукой она обнимала самого младшего из сыновей.

– Видимо, вы так и не попали в Германию, – услышал он голос Штерна.

– Мне очень хотелось войти в Германию, но из-за плеча меня отправили домой. Проклятое плечо! – воскликнул он, испугавшись вдруг, что любопытство, с которым он осматривал все вокруг, покажется доктору странным.

– А я попал в Европу в составе английских войск, – сказал Штерн. – Я тоже рвался в Германию, хотел уничтожить нацистов, и мне это удалось.

Наступило молчание. Оба вернулись мысленно в то ужасное время, которое им довелось пережить.

– Да, это было страшное время, – сказал наконец Пол и, желая прогнать мрачные призраки прошлого, добавил: – Но разве не поразительно, как быстро Европа сумела оправиться. Конечно, план Маршалла сыграл свою роль, но главным было стремление людей заново отстроить свой дом, преодолев любые трудности. Да, это просто удивительно.

– С тех пор я ни разу не был в Европе, – сказал Штерн, – и вряд ли когда поеду, особенно в Германию или Австрию. Не хочу даже вспоминать о них. Я больше не говорю по-немецки, хотя это мой родной язык. Я заставляю себя забыть его. Само его звучание мне противно.

Это из-за жены, подумал Пол. Помнится, тот старик в Иерусалиме говорил что-то про жену Штерна, «хорошенькую блондинку», и его сына. Пол вспомнил слова Ильзы, сказавшей однажды о немецком языке почти то же, что Штерн. «Если бы мой сын не погиб в концентрационном лагере, – сказала она, – я, может быть, помнила, что немецкий – это язык Гете и Шиллера».

– Понимаю, – ответил он.

– Ну что ж, это будет не слишком трудно, мистер Вернер, – вернулся Штерн в настоящее. – Вы пробудете в больнице пару-тройку дней, не больше. Наверное, вы предпочтете нью-йоркскую больницу. Я хочу сказать, что оперирую еще и по месту жительства, в Вестчестере.

– Нью-йоркскую, если можно.

– Прекрасно. Моя сестра назначит вам день операции, примерно через две недели. – Штерн посмотрел на Пола, будто что-то в его облике вдруг привлекло внимание. – Кстати, мы с вами не встречались раньше? У меня такое впечатление, что я вас где-то видел, вот только не вспомню где.

Пол улыбнулся.

– Встречались. Несколько лет назад, на банкете по случаю открытия дома для престарелых. Я член попечительского совета, вернее, был им в то время, сейчас мой срок кончился.

– Ну конечно. Теперь я вспомнил. Вы банкир, мы с вами разговаривали о том, куда лучше вкладывать деньги. Я ведь до сих пор так ничего и не предпринял в этом отношении. По-моему, моя жена тоже вас знает? Вроде бы она встречала вас еще ребенком.

– Много лет назад. Я был знаком с ее матерью.

– Вот как? Но вы же обратились ко мне не потому, что однажды видели на банкете.

– Нет, нет. Дело в вашей репутации, доктор. – И Пол задал обычный в таких случаях вопрос, стремясь, чтобы его поведение выглядело нормальным и естественным: – Сколько примерно будет стоить операция?

Услышав ответ Штерна, он удивился:

– Так мало? Не подумайте, что я жалуюсь, – добавил он, решив, что маленькая шутка также придаст ситуации больше естественности.

Штерн ответил с полной серьезностью:

– Я стал врачом не ради материальных выгод.

– В наши дни такое услышишь не часто.

Но этот кабинет обошелся ему в немалую сумму. На полу лежал прекрасный персидский ковер, на который Пол только что обратил внимание. Если доктор Штерн действительно не ставил во главу угла материальную выгоду и если он не унаследовал крупного состояния, что было маловероятно, то тогда он должен проживать все, что зарабатывает.

И все же Полу понравился ответ. Он почему-то сразу поверил в искренность Штерна, хотя в устах большинства подобная фраза прозвучала бы лицемерно.

Он поднялся.

– Скажите, как скоро я смогу играть в теннис? Теннис – моя страсть.

– Вот как? Я и сам обожаю теннис. Ну, несколько недель вам все-таки придется подождать.

– Что ж, это обнадеживающая перспектива.

Пол шел по улице, испытывая смешанное чувство радостного возбуждения и жгучего любопытства, будто он прочел только одну главу интересной книги, которую пришлось отдать, или попал в театр на последний акт увлекательной пьесы. Фотография Айрис с детьми. Его внуками. Это было возбуждение, вызванное соприкосновением с запретным; он понимал это так же хорошо, как если бы рядом находились Ильза или Лия, втолковывая ему, что он делает недопустимые вещи. Он понимал это, но сейчас поздно что-либо менять. Сделанного не воротишь.

В своем возбуждении он невольно ускорил шаг. Человек радуется предстоящей операции – сказать такое кому, не поверят. Да, мне нравится Штерн, подумал он. Будь я отцом Айрис в полном смысле этого слова, я бы не пожелал ей лучшего мужа.

Над ним голубело ненадолго подобревшее осеннее небо, последние хризантемы радовали глаз своими золотистыми и красновато-коричневыми цветами, а в лицо дул теплый ветер. Он с трудом удержался от того, чтобы не начать насвистывать какую-нибудь веселую мелодию.

Пола окружили такой заботой, что ему даже было стыдно. Он пробыл в больнице всего три дня, и каждый день его навещали Лия и Люси, а по утрам звонила Мег. Сослуживцы прислали столько цветов, что их некуда было ставить. Его буквально завалили книгами, фруктами, конфетами, которые он по большей части раздавал кому попало.

Сейчас в палату как раз вошла Лия; она принесла огромный сэндвич с консервированной говядиной и маринованными огурчиками.

– Как ты догадалась, что я мечтал именно о таком сэндвиче?

– Еще бы мне не догадаться. Как-никак я знаю тебя не сосчитать сколько лет.

Мег, которая привезла ему последние розы из своего сада, засобиралась уходить.