Мой (не) брат (СИ) - Верес Зула

Первую стопку рома я проглотил с трудом, но сразу же заказал вторую. Вторая пошла легче. В животе разливалось тепло, слегка кружа голову и начиная затуманивать мозги. Третья была на подходе, когда меня тронули за рукав, заставив повернуть голову в сторону смертника, посмевшего меня остановить. Хотел гаркнуть что-нибудь грязное, но запнулся, узнав несчастное лицо бывшего папиного заместителя.

Выглядел Михаил Юрьевич паршиво. Всегда опрятно одетый, с безупречным узлом галстука и в белоснежной рубашке, сейчас он выглядел пародией на самого себя. Галстук висел на шее какой-то безобразной веревкой, припорошенные ранней сединой волосы торчали в разные стороны, да и весь вид его говорил о том, что по нему прошелся безжалостный каток, основательно раздавив и раскурочив его душевное состояние.

— Стас? — голос его звучал глухо, как-то мертво даже. — Что с тобой? Почему ты здесь?

— А вы, Михаил Юрьевич? — вернул я ему его вопрос.

Неужели так страдает из-за того, что пришлось уйти из фирмы?

— Сирена… Она все-таки ушла, — опустил он голову, не выпуская из рук бокал с коньяком. — Она всегда делает то, что обещала…

Я вспомнил нелегкий разговор между отцом и Стрельцовым, свидетелем которого оказался в вечер накануне подписания контракта с немецкой фирмой.

— Может, еще вернется? — глупое утешение, конечно, но смотреть на расклеившегося взрослого мужчину было больно. — Позлится, и забудет?

— Сирена? — глухо рассмеялся Михаил Юрьевич, а мне стало совсем не по себе от этих неестественных звуков. — Не-е-ет, не вернется! — резко прекратил он сухой, ломкий смех и стукнул кулаком о стойку бара. — Я не оправдал ее надежд на блистательную жизнь… Она ведь постоянно пилила меня, что я рохля, вечный зам, соглашаюсь на второстепенные роли, не хочу стать хозяином собственного бизнеса. А мне этого не нужно было. Никогда. Я — за тихую, спокойную жизнь, за крепкую семью, где никто не должен оправдывать чьих-то надежд, где каждый достоин любви и заботы… Но… — голос Стрельцова стал еще тише, и мне пришлось склониться, чтобы разобрать слова, полные горечи и сожаления. — Поделом мне! Я заслужил! Это кара моя за то, что отказался от своей настоящей любви! Что обидел Наденьку, не защитил…

Вдруг в моей не до конца еще залитой ромом голове как будто что-то щелкнуло. Что-то знакомое, важное торкнуло и убежало. Пришлось напрячься, чтобы ухватиться за ускользающую мысль. Наденька! Надежда… Так ведь звали маму Кати?

— Михаил Юрьевич, давайте уйдем отсюда? — потряс я за плечо то ли крепко задумавшегося, то ли задремавшего мужчину.

— Куда? — непонимающе посмотрел он на меня глазами побитой собаки.

— К вам домой? — спросил я.

— Ко мне нельзя. У меня нет теперь дома, представляешь, Стас? — невесело хмыкнул Стрельцов. — Сирена ведь не сама ушла, она меня выгнала! Смешно, да? — он попробовал снова рассмеяться, но издал только всхлип.

— Как же так? — удивился я. — А где же вы живете?

— В гостинице два дня ночевал, — криво улыбнулся он. — Но я не хочу туда.

В голове созрел план.

— Вставайте, Михаил Юрьевич, я отвезу вас к себе на квартиру. И там мы поговорим.

Глава 29. Стас

Я был ошеломлен. Нет, я был потрясен. Нет, даже не так. Я был ошарашен. Может быть, это пары алкоголя не давали мне принять новые факты более адекватно, но меня всего трясло то ли от шокирующего рассказа Стрельцова, то ли от радости. Да-да, я, как дурак, радовался, что эта тайна наконец-то нашла свою разгадку! Мне не терпелось поговорить с Катей и сообщить ей эту невероятную новость: я нашел ее отца!

— Она была такой мягкой, такой нежной, но ранимой! — наматывал сопли на кулак пьяный мужчина, раскрывая передо мной душу, как на исповеди. — Я ведь не хотел ее трогать, понимал, что могу сломать ей жизнь. Такая молоденькая, свежая, наивная… Она знала, что я женат, даже несколько раз была свидетельницей, как Сирена приходила ко мне на работу и устраивала там скандалы. Той все время казалось, что я гуляю на стороне, видела, что у нас работают симпатичные молодые девушки. Но тогда я даже в мыслях не допускал связи с кем-то! Я по-своему любил свою жену, хоть и понимал, какой у нее нелегкий характер, какая она меркантильная особа. Все оправдывал ее непомерную жажду к деньгам желанием улучшить наше материальное положение, получить больше возможностей для обустройства семейного гнездышка, для развития сына… Поэтому и горбатился всю жизнь, хотел заслужить ее похвалу, хотя бы ее довольство. Но ей было мало. Всегда. Сколько бы я ни получал! Ни огромный дом, ни крутая машина, на которой я возил свою семью по самым престижным ресторанам и бутикам, не могли ее устроить. И мне все надоело! Понимаешь? Надоело! Нельзя всю жизнь отдавать себя, ничего не получая взамен!

Михаил Юрьевич поднял на меня взгляд, полный раскаяния и боли.

— Она сама ко мне пришла в кабинет. Подошла ко мне близко и неожиданно погладила меня по щеке. Представляешь? «Бедненький, — говорит, — как же вы несчастны!» Я тогда, помню, только телефонную трубку положил после неприятного разговора с Сиреной, во время которого она, как всегда, обзывала меня неудачником и безнадежным филантропом. Я еще удивился, подумал: «Неужели она все слышала?» А она тихонько так, нежно двумя руками меня за лицо взяла и поцеловала в губы. И просто так, как будто ничего странного не происходит, говорит: «А я вас люблю! Вы просто замечательный!»

У меня все внутри замерло. Как будто на перезагрузку нажали. И вдруг такая нежность к ней нахлынула! Она ведь очень красивая была, моя Наденька! Тонкая, хрупкая, женственная! Дюймовочка моя… И когда я ее поцеловал, у нас как крышу сорвало! И я у нее первым оказался…

Стрельцов устало протер лицо и ненадолго замолчал. Я не хотел задавать наводящих вопросов или торопить его. Человек сам созрел для этой исповеди. И моя задача — лишь дослушать до конца, не осуждая и не обвиняя ни в чем.

— Она каждый день приходила ко мне, как только находила возможность. Любила меня, как будто в последний раз! И я любил, потому что она вжилась мне под кожу, стала моим воздухом, моей отдушиной! Мы никогда не говорили о моей семье. И мы никогда не говорили о нас как о едином целом. Она ведь не была дурочкой, все понимала. И была рада даже этим украденным у законной супруги минутам… А однажды она не пришла. И я удивился, огорчился, но не испугался. Подумал, что работой завалена, не нашла времени, хоть и ждал до последнего. А она не пришла и на следующий день. Вот тогда я забеспокоился, запаниковал, подумал, что заболела. Пошел к Славе, как будто по какому-то вопросу, ведь она у него работала секретарем. И узнал, что она ушла. Уволилась. Сама. И ничего мне не сказала! Не предупредила… Было больно. Решил, что она меня разлюбила, хотя ничто не предвещало такой развязки. И я обиделся. Я, дурак, обиделся! А спустя какое-то время даже обрадовался, что все закончилось таким образом — без скандалов, без обвинений, без упреков… Спустя несколько месяцев я загибался от тоски по ней, по ее нежным мягким рукам, по ее наивному любящему взгляду, по ласкам ее и словам… Тогда я преодолел свою гордость (или робость?) и отправился в институт, куда она поступила на заочное обучение, чтобы узнать о ней. Но там мне сказали, что она забрала свои документы и, скорее всего, уехала… С тех пор я ее ни разу не видел. Но никогда не забывал. Сирена догадывалась, что я люблю не ее, поэтому и гнобила меня все сильнее. А теперь вот взяла и выгнала! — снова раздался сухой смех, прекратившийся так же внезапно, как и начался. — Найти бы мою Надю, я бы больше никуда ее не отпустил! Начал бы все заново, с нуля! Весь мир бы ей под ноги бросил… Но она, скорее всего, замужем и счастлива…

— Нет, к сожалению, не замужем и не счастлива, — тихо заметил я, когда Михаил Юрьевич затих, уронив голову на сцепленные на столе руки.

— Откуда ты знаешь? — с подозрением посмотрел он на меня. — Ты ее знаешь? Видел? Где?

— Нет, не видел, Михаил Юрьевич, потому что Надежды Мироновой давно уже нет в живых.