Уютная душа - Мария Воронова

В фойе Миллер наконец увидел Таню. Она стояла среди медсестер, трогательно-нелепая в прямой черной юбке и чудовищном балахоне с блестками и перьями. Очевидно, эта жемчужина Троицкого рынка была самым нарядным ее туалетом. На ногах были туфельки… Хотя вряд ли это убожество с кокетливыми бантиками и колодкой в лучших традициях печально известной фабрики «Скороход» можно было вообще отнести к разряду туфель. Сам Миллер любил хорошую обувь, разбирался в ней, и Танины «хрустальные башмачки» произвели на него глубокое впечатление. Торжества ради Таня неумело завила волосы щипцами. Впервые увидев ее не в медицинской униформе, Миллер понял, что его любимая принадлежит к категории женщин, тщательно маскирующих свое обаяние кудряшками, рюшечками и бантиками.

«Смешная ты моя девочка, солнышко мое нелепое», — захотелось сказать ему.

Репертуар дискотеки был подобран не абы как, а со смыслом. Криворучко постарался, чтобы в репертуаре были песни для всех возрастных категорий. Чтобы сначала пенсионеры танцевали под Шульженко, а потом, когда старшее поколение сойдет с дистанции, малолетки зажгли бы под свой хип-хоп, или что там у них сейчас в моде. С первой, пенсионерской, частью профессор справился сам, а для услаждения молодежи пригласил внучку, продвинутую девицу, которой Миллер уже устал делать дырки для пирсинга в самых разных местах — то в ухе, то в пупе, то на подбородке.

Налив себе вина, Дмитрий Дмитриевич полюбовался, как Максимов шакалит среди сотрудников, не убирая с лица жутковатую улыбку, — хочет понравиться. Валериан Павлович танцевал со своей любимой сестрой-хозяйкой Тамарой Семеновной. Чесноков стоял в углу с бумажной тарелкой, заполненной нехитрой снедью, и со страшной скоростью ел — он только что сменился с дежурства. У всех нашлось интересное занятие или собеседник, и только Миллер стоял неприкаянно, будто чужой. «Наверное, все думают, что я в отчаянии из-за того, что обломался с заведованием, — решил он, — вот никто ко мне и не подходит. Ну и пожалуйста».

Криворучко проводил партнершу к столу и стал заботливо наполнять ее тарелку. Вновь зазвучала музыка. По первым же тактам Миллер узнал свой любимый «Русский вальс»: «Милый друг, вот и прошли годы разлук…» Поправив галстук, Дмитрий Дмитриевич решительным шагом направился к Тане.

— Разрешите вас пригласить? — Как положено, он щелкнул каблуками, склонился в полупоклоне и протянул Тане руку ладонью вверх.

Она улыбнулась, слегка присела в реверансе и широким плавным жестом подала ему руку.

— Танцуете вальс?

Она кивнула.

Миллер неплохо танцевал, спасибо бабушкиному воспитанию и урокам ритмики в школе, но он даже предположить не мог, что найдет в Тане такую замечательную партнершу! Она так чутко реагировала на каждое его движение! Их дуэт был абсолютно слаженным, не мешала даже разница в росте: Миллер просто делал шаги поменьше и с нежностью глядел на Танину макушку.

Кажется, танцующий народ расступился и любовался ими… А может быть, это лишь почудилось ему, ведь для него сейчас весь мир был бледной Таниной тенью.

Да, она — чужая жена, но сейчас, эти три минуты, они полностью принадлежат друг другу.

Вальс закончился слишком быстро… Дмитрий Дмитриевич отвел Таню обратно к сестрам и с поклоном поцеловал ее руку. Губы ощутили шершавость кожи — от частого мытья, резиновых перчаток и антисептиков не помогают никакие кремы, и Миллер понял, что готов заплакать от любви.

Больше он не танцевал. Поприсутствовал еще часик для приличия, выпил с Чесноковым вина, поздравил Криворучко и ушел.

«Прощальный танец», — крутилось в голове.

Он убеждал себя, что ничего не изменилось, что он по-прежнему будет видеть Таню каждый день, но все его мысли были пронизаны тяжелым предчувствием скорой разлуки.

Что-то должно было случиться, страшное, мрачное. Он удивлялся собственному истерическому настроению, но ничего не мог с собой поделать.

В надежде немного успокоиться он поехал в Петергоф к Розенбергу.

Яша «работал дома», то есть валялся на диване в гостиной и разговаривал по телефону. Несмотря на послеобеденное время, он был в махровом халате, из-под которого торчали крепкие ноги с рельефными треугольниками икр, закинутые на спинку дивана.

— Значит, завтра у нас что? — спросил он у телефонного собеседника.

«Завтра воскресенье, — подумал Миллер. — Но у частного бизнеса, конечно, свои законы».

— Ага, мумия, шарпей, Вий и руль… Нормальненько. И все ко мне? Заплатили?

Миллер как-то сразу понял, что согласовывается план операций на завтра.

— Шарпей — двойной подбородок, руль, как я понимаю, пластика носа, а мумия и Вий что такое? — поинтересовался он, когда Яша отсоединился и запихнул телефонную трубку в кучу диванных подушек.

— Мумия — повторная подтяжка. А если третий раз, называется «барабан». А Вий — очень просто, нависающие веки подрезать.

— Ясно. — Миллер поудобнее устроился в кресле. — У нас такой богатой терминологии нет. Все нейрохирургические операции на языке общих хирургов называются «чердак подлатать». Слушай, а увеличение груди у вас под каким кодовым наименованием проходит? Вымя или буфера?

— Ни под каким. Конечно, курица не птица, женщина не человек, стоматолог не врач, но я не настолько не врач, чтобы делать операции, угрожающие здоровью. Пластика после мастэктомии[8] — единственное вмешательство на молочной железе, которое мы делаем. Вообще, конечно, никакие наши операции здоровья не прибавляют, иногда я даже чувствую себя нарушителем клятвы Гиппократа… Но если есть спрос, должно быть и предложение. Даже если я сейчас зарою скальпель в землю, количество дур, желающих улучшить внешность хирургическим путем, не уменьшится.

Розенберг тяжело вздохнул и заворочался на шикарном кожаном диване. Миллер неодобрительно покачал головой:

— Как ты о своих пациентках недружелюбно. Мумия, дуры… Если бы не они, на какие шиши ты бы купил такой диван?

— Я, знаешь ли, никому свои услуги не навязываю. А очередь такая, что и по воскресеньям приходится работать. Я хорошо оперирую, и тебе это известно. Но я не могу уважать людей, придающих своему телу слишком большое значение. Господи, да разве лишняя морщинка может помешать мужчине и женщине любить друг друга?! Вот моя Ольга Алексеевна, — Розенберг тепло улыбнулся, — выглядела на все свои годы, и что? Да ничего! Мы прекрасно жили.

«Ольга Алексеевна была такая страшненькая, — подумал Миллер, — что в ее случае пара морщинок действительно не могла сильно повредить».

— Самой удачливой в личной жизни женщиной, которую я знал, была моя тетя Галя, — продолжал Яша, раскуривая трубку. — А выглядела она так, что не приведи Господи. Голова как котел, подбородок лежит на огромном бюсте, ноги как у таксы. Она ходила в прямых сарафанах, и по очертаниям ее фигура была абсолютно не похожа на обычную человеческую. Я маленький был, когда она к нам приезжала, все смотрел на нее и удивлялся: как же она там под сарафаном устроена?.. Так вот, она была счастливо замужем, потом муж умер, лет сорок ей было, и через год она снова вышла замуж.