Уютная душа - Мария Воронова

Кома, констатировал он и быстро проверил рефлексы — уточнить локализацию гематомы. Сообщая жене о предстоящей операции, он старался не встречаться с ней взглядом. Шансов было очень мало.

— Брейте голову и в операционную, быстро, — скомандовал он диспетчерам приемного. — Девушку устройте где-нибудь, чтобы она тут с младенцем не отсвечивала.

Ему, конечно, ответили, что здесь больница, а не гостиница.

Миллер усмехнулся:

— Другого ответа я не ждал. Но вы хоть о себе подумайте. Ребенок проснется и начнет орать. И не говорите потом, что я вас не предупреждал.

В операционной Таня уже собирала стол. Миллер увидел ее впервые после отпуска. Некоторое время он просто стоял за дверью и смотрел, как она сосредоточенно пересчитывает инструменты, энергично кивая в такт каждому зажиму.

— Пилку Джильи не забудьте, — сказал он, входя, — и воск обязательно положите.

— Обязательно.

Пока она пересчитывала тампоны в пачке и доставала пилку из отдельного стерильного пакета, Миллер обработал руки в предоперационной.

Раньше мытье было настоящим священнодействием. Сначала три минуты трешь руки до локтя специальной щеткой с хозяйственным мылом, вытираешь стерильной салфеткой, а потом погружаешь их в ведро с первомуром (смесь перекиси водорода и то ли муравьиной кислоты, то ли альдегида, Миллер точно не помнил). Обычно хирург с ассистентом делали это одновременно, и совместное омовение странным образом сближало, они даже начинали лучше понимать друг друга. Зато через пару месяцев интенсивной работы руки становились, как у восьмидесятилетнего старика. Лет десять назад появились новые антисептики, и процедура подготовки рук значительно упростилась. Исчезли щетки, ведра. Теперь достаточно было помыть руки с мылом и потом два раза протереть их антисептиком. Удобно и быстро, но из жизни исчез целый ритуал.

Держа руки перед собой, Миллер вошел в операционную, следя, чтобы ни к чему не прикоснуться. Таня уже держала наготове стерильный халат.

Халат надевается на манер детской распашонки. Хирург протягивает руки, ныряет в рукава, а сзади него стоит санитарка, чтобы завязать полы на спине.

Маленькой Тане приходилось подниматься на носочки, чтобы помочь Миллеру одеться.

Двумя развернутыми марлевыми салфетками она завязала ему рукава халата на запястьях, и Дмитрию Дмитриевичу показалось, что ничего приятнее с ним никогда раньше не происходило.

Примчался ассистент, шумно выдохнул: «Я не опоздал?» — и тут же за дверью зашумела вода.

Анестезиолог еще возился с аппаратом ИВЛ, пристраивал интубационную трубку так, чтобы видеть место соединения с аппаратом после того, как Миллер закроет голову пациента стерильным бельем.

Минуты три у него было.

— Таня, — шепнул он, — вы сердитесь на меня?

— Нет, конечно.

— Но я обидел вас.

— Что было, то прошло. Давайте работать. — И она вручила ему корнцанг с салфеткой, пропитанной лизанином[7].

«Непростительная слабость — перед сложной операцией думать не о больном, а о собственных амурах с медсестрой, — ругал себя Миллер, методично обрабатывая операционное поле. — А парень скорее всего умрет у меня на столе. Господи, как быть с его женой? Как сказать, что она осталась совершенно одна с маленьким ребенком?»

…Несколько раз казалось, что надежды нет. Давление падало почти до нуля, с пульсом сорок ударов в минуту. Анестезиолог отгонял Миллера от стола, недоверчиво покачивая головой, вводил свои препараты, а Таня начинала излишне тщательно протирать инструменты и пересчитывать салфетки, лишь бы только не смотреть на пациента.

— Может, это… трансплантологов вызвать? — предложил ассистент. — Ясно же, что тут ловить нечего уже. А так и людям польза, и семье деньги.

— Я тебе вызову! — заорал Миллер, понимая, что ассистент абсолютно прав.

Один раз ему пришлось стать свидетелем выемки органов, так он потом неделю пил и не ходил на работу.

«Господи, пусть он останется жив! Пожалуйста, ибо я не смогу говорить с его женой! Пусть она не станет вдовой сегодня, умоляю тебя!»

Дмитрий Дмитриевич перевел взгляд с потолка на монитор. Ого, давление семьдесят!

Анестезиолог на всякий случай перепроверил давление вручную и сказал:

— Можно работать.

Миллер действовал осторожно, как сапер при разминировании снаряда неизвестной конструкции. С одной стороны, следовало торопиться, а с другой — каждое неосторожное движение могло привести к гипотонии, из которой пациент уже не выйдет.

— Вы поаккуратнее там, — шепнул анестезиолог, — он, может быть, выскочит. Так что давайте не по принципу «лишь бы на столе не помер».

— Без тебя знаю.

Профессор нейрохирургии Дмитрий Дмитриевич Миллер понимал: то, что парень дожил до конца операции и поехал в отделение интенсивной терапии с приличными показателями гемодинамики, объяснить можно было только чудом.

— Когда-нибудь мы вспомним это, и не поверится самим, — пропел анестезиолог, когда они совместными усилиями переложили больного на каталку. — Я думал, что все уже. Когда он давление начал кидать. Уверен был, что не вытащу, а он — бабах! Ворожил ему кто, что ли? А вы, Дмитрий Дмитриевич, говорили, что чудес не бывает. Пожалуйста, полюбуйтесь!

«Да, хорошая хирургическая бригада, — думал Миллер. — Да, опытный и внимательный анестезиолог. Но и гематома была такая, что парень почти неминуемо должен был погибнуть на этапе трепанации черепа. Неужели помогла моя молитва? Да ну, при чем здесь я! Жена удержала парня на земле».

Миллер вдруг вспомнил, как его бабушка часто повторяла: «Муж женой спасается», — и разозлился.

Вернувшись к себе, он понял, что страшно устал. Подумаешь, одна операция, причем не самая сложная технически, но почему-то он чувствовал себя так, будто неделю разгружал вагоны с углем.

В дверь осторожно постучали.

— Это я, — Таня робко просунула в кабинет голову, — все никак вас в покое не оставлю… Вы мобильный у нас в дежурке забыли, я принесла. Ой, а что вы такой бледный?

— Таня, вы как маленькая. На пороге мнетесь, вопросы задаете глупые. Ну что я бледный, сами-то как думаете? — Он изо всех сил старался не съехать с дружески-ворчливого тона. — Зайдите, посидите со мной. Чаю попьем.

— Я сделаю. — Таня ловко управилась с его хозяйством, достала чашки, салфетки. — Может, вам чего покрепче? Хотите, спиртику разведу из наших запасов?

— Его разве можно пить?

— А как же? У нас хороший, выдержанный. Пять звездочек, можно сказать. Внутривенно только вводить нельзя, а пить — сколько угодно, мы специально в аптеке узнавали.