Карма фамильных бриллиантов - Ольга Володарская

– Мне кажется, мы не там ищем, – задумчиво сказала Аня, отложив альбом с рисунками, который листала. – Знаешь, меня не оставляет смутное ощущение, что я знаю, о чем речь, только не могу вспомнить…

– А я думаю, что отгадка именно тут, – заметил Сергей, продолжая ворошить письма. – Например, на конверте может быть марка с видом Карелии. Или присланная оттуда открытка. Или фотография, сделанная в Карелии. На ней мы и найдем…

– Я вспомнила! – вскричала Аня, вскакивая и вновь кидаясь к шкафу, но открывая теперь не антресоли, а одежное отделение. Распахнув дверцу, она сорвала с вешалки голубое платье Элеоноры и вывернула его наизнанку. – Вот где я видела эту Карелию!

Аня подскочила к отцу и подсунула ему под нос обтачку горловины, на которой шелковыми нитками было аккуратно вышито слово «Карелия». Сергей, увидев его, сделал удивленные глаза и несколько раз растерянно моргнул, но вдруг хлопнул себя по лбу и вскричал:

– Как же я, черт возьми, мог забыть!

– О чем забыть?

– О Карелии!

Ничего не поняв, Аня вопросительно посмотрела на отца, ожидая разъяснений. И Сергей растолковал ей:

– Карелия – это не республика, а имя.

– Чье?

– Элеонориной швеи. Вернее, модистки – она разрешала называть себя только так и очень обижалась на «портниху».

– Швею звали Карелия?

– Я знал ее как Лию. Но полное ее имя было Карелия. Карелия Самсоновна Михельсон. Она обшивала Элеонору долгие годы – я почти на всех ее вещах видел фирменный «лейбл» – и была, пожалуй, ее единственной подругой. Твоя бабушка очень ценила портняжный талант Лии, поэтому была с ней очень мила и от гадостей воздерживалась…

– Модистка жива сейчас, не знаешь?

– Надеюсь, что да.

– Но ей, должно быть, очень много лет…

– Лия была намного моложе твоей бабушки, так что не очень. Думаю, сейчас ей лет семьдесят.

– А ты случайно не знаешь, где она живет?

– Случайно знаю. Я несколько раз возил Элеонору к модистке… – О том, что у него с этой модисткой был короткий роман, Сергей решил не распространяться. – Надеюсь, она не переехала и по-прежнему живет на улице Татарской.

– Поедем к ней?

– Обязательно.

– Сейчас?

Он повел носом, принюхиваясь к запаху готовящегося супа, и, уловив аромат любимого борща, решительно сказал:

– Не сейчас. Сначала пообедаем, хорошо?

Аня против обеда ничего не имела. Тем более борщ она тоже обожала, а Петр терпеть не мог, и из-за этого она его не готовила. Разлив наваристый, пахнущий чесноком и кореньями борщец по тарелкам, Аня усадила отца за стол, села сама, и они с Сергеем с аппетитом пообедали, даже не подозревая о том, что, пока они едят, на Татарскую спешит другой человек, быстрее их отгадавший, кто такая Карелия.

Ева

В неприметной куртке с натянутым на голову капюшоном, в больших темных очках, Ева вышла из такси у дома на Татарской улице. Она бывала тут десятки раз, но давным-давно, когда еще жила с бабушкой и с ней же ездила к ее модистке. Лия обшивала не только Элеонору, но и ее внучку, неизменно помечая свои творения фирменной вышивкой. Когда Ева впервые увидела на изнаночной стороне новой кофточки сложенное из стежков слово «Карелия», она очень удивилась, но бабушка тут же просветила ее на этот счет. Так Ева узнала, что модистку на самом деле зовут не Лия, а Карелия, и вот теперь это знание ей поможет завладеть «Славой». Тем более никто, кроме нее, им не обладает! Ни папашка, ни тем более Анька, а значит, они пойдут по ложному следу (вот бы было здорово, если б они в Карелию отправились!), дав Еве фору – мечтать о том, что бриллиант хранится у модистки, не приходилось: бабка задач с одним неизвестным не задавала…

Дойдя до нужного подъезда, Ева остановилась, чтобы вспомнить номер квартиры. Она последний раз была здесь одиннадцать лет назад и теперь затруднялась сказать точно, в какую дверь ей звонить. Так и не определившись с номером, а только с этажом – четвертым, – вошла в подъезд вместе с мальчишкой, ведшим с прогулки собаку.

Поднявшись на лестничную клетку, Ева встала у перил и осмотрелась. Дверей оказалось четыре, хотя ей помнилось, что квартир на площадке было три, и это усложнило бы задачу, если б не номер на одной из них – крайней справа. Он сильно отличался от остальных, обычных, тем, что был выполнен в форме портняжного манекена, а цифры на нем шли не слева направо, а снизу вверх. Едва глянув на него, Ева вспомнила и сам номерок, и эту обитую бордовым дерматином дверь, и квартиру за ней, просторную, светлую, но очень захламленную, и хозяйку – тоненькую, маленькую старушонку с синими волосами и с вечной сигаретой в зубах. А еще ее мешкообразный сарафан с огромными накладными карманами, в котором портниха ходила на протяжении всего того времени, что Ева была с ней знакома. Изготавливая для клиенток удивительные наряды, сама Карелия была абсолютно равнодушна к одежде. Носила одну вещь, пока та не рассыпалась. И если платья, в которых она выходила из дома, менялись раз в несколько лет, то домашний сарафан носился десятилетиями, поскольку был пошит из брезента.

«Интересно, в чем она встретит меня сейчас? – подумала Ева, подходя к двери с номером-манекеном и надавливая на кнопку звонка. – И узнает ли? Лет-то ей уже немало, да и я изменилась…»

Мысль ее резко оборвалась, а все из-за того, что Ева вдруг заметила одну странность – дверь была закрыта неплотно. Очевидно, по старческой забывчивости хозяйка запамятовала запереться. Осторожно ткнув в створку пальцем, Ева убедилась в своей правоте: дверь открылась, давая гостье возможность войти без разрешения. Что она и сделала.

Оказавшись в квартире модистки, Ева поморщилась. Пахло в ней препротивно, впрочем, как всегда. Рассеянная Лия часто забывала на плите чайники, кастрюли, сковородки, и в доме ее постоянно воняло гарью. Только на сей раз запах был другим – несло тухлятиной, да так сильно, что Еве пришлось зажать ноздри пальцами.

– Лия, где вы? – гнусаво прокричала она, а себе под нос буркнула: – Месяц, что ли, мусор копила?

Никто не отозвался, и Еве ничего не осталось, как пройти в комнату, именуемую Лией мастерской, а на самом деле являющуюся всем сразу: и спальней, и гостиной, и столовой. Имея большую квартиру из трех комнат, Карелия обжила только одну, а в двух других хранила какой-то хлам. Маленькой Еве очень нравилось торчать там, ковыряясь в кучах старья: обрезках ткани, гроздьях пуговиц, сломанных молниях, деталях швейных машинок, модных журналах…

Мастерская оказалась именно такой, какой запомнилась Еве. Большущая комната с двумя окнами, без занавесок, ковров и элементарного набора мебели. Из мебели тут стояли только диванчик да огромный стол, на котором Лия кроила (ела она у себя на коленях). Все остальное место двадцатиметрового помещения занимали портняжные принадлежности: ножная машинка «Зингер», гладильная доска, манекены на тонких штырях, грубо сколоченный стеллаж, на полках которого лежали пяльцы для вышивания, стопки шкатулок с нитками, рулоны кальки. Единственным украшением этой портняжной мастерской были фотографии в красивейших рамках, изготовленных самой Карелией из деревяшек, обтянутых кожей, атласом, тесьмой. Почти на всех была изображена Элеонора Новицкая, одетая в творения Карелии, и только на нескольких снимках остальные клиентки. Снимков самой Лии не было совсем, лишь на одной фотографии она маячила на заднем плане, дымя своей сигаретой и что-то старательно вышивая.

Стоя в дверях, Ева пробежала глазами по «доске почета» и нашла эту фотку на прежнем месте. Ничего не меняется, усмехнулась она, проходя в комнату. И стоило ей оказаться внутри, как она обнаружила Карелию, лежащую на диване лицом вверх. Была модистка в своем любимом сарафане (он оставался таким же крепким, но утратил свой защитный цвет, став грязно-желтым), и волосы ее по-прежнему отливали синевой, только папироса не торчала из уголка узкогубого рта – он был широко открыт, будто Карелия подставила его под струю воды, желая напиться.

– Карелия Самсоновна! – позвала старуху Ева, от испуга вспомнив ее полное имя. – Вы спите?

Модистка не откликнулась. Ева, убрав пальцы от ноздрей, набрала полные легкие воздуха и зычно крикнула:

– Проснитесь, Карелия Самсоновна!

Старуха даже не шевельнулась, а пальцы пришлось вернуть на прежнее место, так как запах ударил в нос с такой силой, что Еву затошнило. Едва справляясь с приступами рвоты, она подошла к дивану, склонилась над старухой.

Худое морщинистое лицо Карелии покрывали трупные пятна, и Еве оно показалось похожим на подгнивший сухофрукт. Руки модистки, костлявые, скрюченные, как куриные ноги, лежали на груди, а под ними багровело огромное пятно засохшей крови. Оно разлилось по выгоревшему брезенту и стекло на вытертый плюш диванной обивки. Формой своей оно напоминало язык. А у одной ладони чернело пулевое отверстие.

Увидев его, Ева покачнулась. Чтобы не упасть, схватилась за край стола. Для этого пришлось оторвать руку от лица. Трупный смрад тут же проник в ее ноздри, сшибая с ног. Еву вновь повело, и теперь удержаться было труднее, но она все же устояла, в последний момент зацепившись за полку стеллажа. Так, опираясь на подвернувшиеся предметы, Ева доковыляла до прихожей, кинулась к входной двери и, пнув ее ногой, вылетела в коридор. Но и там трупный смрад преследовал ее. Казалось, он пропитал Еву насквозь и не оставит ее, даже если она сдерет с себя кожу…