Ступени Нострадамуса - Александр Казанцев

— Там помогут ей пробраться и логово этого князя. И если хотите, Мария Карповна, сына вызволить, придется билет на юг вам заказать.

— Так ведь подорожали они, билеты эти! — опять вмешалась Марфа.

— А я вам на дорогу денег дам из причитающихся Смелькову по контракту.

— Да хоть бы и не было денег, я пешком дойду!

— Вы про контракт сказали? — заинтересовалась Марфа. — А разве пленному жалованье полагается?

— Контракт заключен «пожизненно», то есть до гибели. А там — только похоронные. А если в плену, значит, жив и деньги на бочку.

Все это я себе так ясно представил, будто сам там был. А мать поднялась, чтобы собраться в дорогу, Марфа ей путь преградила, руки расставила.

— Не пущу вас, матушка! Как внуки без бабушки будут?

Мария Карповна усмехнулась:

— С чего это ты, милая? Или деткам без отца легче будет? За ним ведь поеду — то. Говорят, отпустят со мной. Или какой другой у тебя расчет меня удерживать? По контракту за пленного надежнее получать?

— Ну что вы, матушка! Разве я могу?

— Можешь, можешь, милая! Все можешь…

И пошла собираться матушка.

Командир принес деньги и билет на южный поезд.

В поезде матушке покойно было. До позиций осаждающих город войск она на попутной машине подъехала, а дальше проезда уже не было.

Белые дома издали ей такими мирными показались, все с садиками. Перед ними поле травы скошенной. Свежим сеном пахнет. И стога мать увидела нетронутые. Тихо, и будто и нет здесь никакого сражения. Это я все сам увидел, когда мать меня «за ручку» обратно вела. А меж тем над полем как бы раскинута незримая убойная сеть. И не то поет, не то воет. И по каждой ее невидимой нити свинцовая пуля летит, притом в обе стороны. А ужалит кого визжащая тварь — или смерть, или увечье…

Но словно кто снял в один миг смертоносную ту паутину, едва появилась на поле бесстрашно идущая, чуть сгорбленная женская фигура в темном платье и черном платочке на голове.

Знали обе враждующие стороны, что это мать за сыном идет. И смолкли ружья, захлебнулись автоматы, замолкли пушки. Все отдали дань материнскому чувству. Соблюдался враждующими горцами их «Закон гор».

Свободно мать ко мне прошла. Не бывало такой практики в прежних войнах. Не знали законов таких!

И нашла меня мать в подвале, грязного, обросшего. И на шею мне бросилась, первая мать, за первым пленным сыном пришедшая.

— Постирать бы одежонку твою, — сквозь слезы говорила она.

— Меня самого постирать надо, — отвечал я ей и думал: отстирается ли душа моя перепачканная?..

— Так давай, сынок, сразу и двинемся обратно.

— Никак нельзя, мать добрая, — сказал горец, нас стороживший. — Сам князь будет пленного с матерью на свободу выпускать.

Что поделаешь, пришлось ждать. И он явился, сопровождаемый фотографами и видеооператорами. На широкую ногу собрался князь свою гуманность показать, в разбое обвиняемый. Спектакль на весь неомир задумал. И явился он на это представление не в военной форме, а в щегольском вечернем костюме, в сверкающей белой манишке и с галстуком бабочкой, будто с эстрады сошел или щеголь с бульвара забрел.

— Ну как вас, матушка, не обидел ли кто в пути? — заботливо спросил.

— Благодарю, ваше сиятельство, добралась хорошо. Обратно тороплюсь, вы уж извините.

— Рад был вас тут повстречать. Жаль, только повод не тот, как хотелось бы.

— Какой еще повод, сиятельный князь! И этого вполне хватит.

А князь петушился, павлиний хвост распустил, не столько перед матерью, сколько перед фото- и видеокамерами: ведь на весь неомир его видно и слышно.

— Вот вы сейчас нейтральную полосу перейдете. Никто вас не тронет, потому что вы вся в черном, а сын ваш непутевый пусть белый флаг в руках несет.

— Что — то не пойму я. Черный да белый цвета — это вроде, слышала я, цвета пиратские.

— У них на черном фоне белый череп с костями. А у вас не так будет.

— Да кто его знает, как будет! Разве в будущее заглянешь?

— А вы каждую ноченьку туда смотрите.

— Это как же? По гадалкам не хаживаю.

— Нет, без всякой мистики и обмана. Слышали ли вы о древних пророках, о прорицателях дивных?

— Да где уж мне о них знать!

— А любопытно, мамаша. О будущем они вещали, на звезды глядя.

— Астрология, что ли? Да врут они, астрологи эти!

— Не скажите. А вы сами в звездное небо вглядывались?

— Девкой была, любовалась звездочками, как и подружки мои.

— А вам невдомек, что видите вы те звезды, которые сотни лет назад горели, а то и тысячи, миллионы, даже миллиарды. И свет от них, от разных по возрасту светил, к вам летел с предельной для него скоростью, долго?

— Чудно что-то.

— А вы послушайте. Если разберетесь, то поймете, что, глядя в небо ночью, видите вы раскрытую Книгу Бытия. Все в ней записано, и что было, и что будет. На первой ее странице умещаются только те звезды, которые в наше время вместе с нами живут. А из толщи остальных страниц смотрят на вас звезды древние. И среди них множество подобных нашему солнцу и около них такие же обитаемые планеты, вроде нашей. И так неожиданны были эти мудрые рассуждения князя, что я крепко их запомнил, потом с выступлениями князя на видеоэкране уже в госпитале сопоставлял, когда он призывал к долгой многолетней войне с налетами разбойными на мирные города за пределами своего края и быстрым отходом обратно в горы. А рассуждал тогда о звездах, как профессор какой!.. Заслушаешься…

— А к чему это, ваше сиятельство князь? — старенькая моя спросила.

— А к тому, мамаша, что по единому для всех галактик «Закону развития» на планетах у далеких звезд не только наше время, которое мы с вами переживаем, но и грядущее наше давным-давно прошло. И свет их до нас доносит то, что там было, а у нас еще когда-то произойдет. Вот кто это сумеет понять, тот узнает грядущее.

— Чудно, чудно это, князь мудрый! Не нашего женского ума это дело.

— Не скажите. Прорицательницы-пифии как раз женского пола были.

— Не дал мне Бог такого дара. Я к вам шла, что будет, не знала, вернусь или нет.

— Раз я сказал, то вернетесь.

— А вы-то сами тоже по звездам гадаете?

— Если б я мог! — вздохнул князь. — Это наука целая! Но кое-что и я чувствую. Большую беду предвижу. Горы щебня вместо домов, кровь, гарь и дым повсюду. Вот что я по звездам или без звезд угадываю. И смерть пошлю в далекие ваши города, и атомные станции ваши могут и сами взрываться, и с чужой помощью. Вот так!

— Так зачем вам на это идти, прости Господи, князь?

— Раз в бездне звездной случилось, и у нас произойдет. Все по воле Аллаха. То знаю!

Я как про атомные станции услышал, у меня дух захватило. Но тогда молчал, штаны рукой поддерживал.

— А с вами, мамаша, приятно было поговорить. Вот вы сына уведете, война для вас кончится, если он сдуру опять драться не полезет.

— Не дам я ему того сделать, не дам!

— Вот на том спасибо. Забирайте своего полысевшего молодца, дайте ему в руки белый флаг и идите с Аллахом.

— Не могу я белый флаг нести, — буркнул я. — Штаны держать руками надо.

— На, возьми мой поясок, горский с серебряной накладкой.

— Лучше веревочку какую, а то спросят, за что в плену серебром наградили?

— И то верно. Верните ему, — приказал он своим боевикам, — его собственный пояс. А пуговицы уж пусть жена пришивает. Прямо на тебе, чтобы нас не позабыл и больше в пекло не лез.

— Спасибо, ваше сиятельство князь, и за сына, и за беседу умную.

— Да что в ней особенного. Обычная интеллигентность.

На том и закончились проводы мои, первого пленного, отпущенного с приехавшей за ним матерью. Шли мы с нею по скошенному полю. Травой пахло. Окопов, осаждающими выкопанных, впереди не видно, а позади — дома — краса, сады. И сетка визгливая молчала все время, пока мы с матерью по нейтральной полосе шли. А потом без нас снова началось кровавое противостояние с воем свинцовых пуль. Встретила нас дома Марфа. Обрадовалась вроде матери моей больше, чем мне. Расспрашивать, как со мной такое случилось, даже и не стала, только задала всего один вопрос:

— И что же, теперь контракт твой с враждебными князю горцами закончился? Больше по нему ничего не причитается? Или ты опять обязан к ним ехать, контракт-то пожизненный, а ты живой.

— Нет, — ответил я, — меня туда калачом не заманишь.

— Ну то-то! Командир тут о тебе справлялся.

Командировочное предписание его отметить у князя не удалось. Предпочел не показывать. Это мне пришлось объяснять командиру, когда он, узнан о моем возвращении, ко мне явился.

— Что ж в часть не показался, не отметился? — строго спросил он.

— Да я вроде теперь свободный.

— Мать тебя из плена освободила. Это верно. А от военной службы и присяги тебя никто не освобождал. Принимай, Ваня, завтра танковое звено. Приказано нам наготове быть.

— Что? Опять в столице нелады?

— Не могу ничего сказать, капитан. Выполняй службу, коли из командировки вернулся, а об утрате командировочного предписания объяснение напишешь.