Теофил Норт - Торнтон Уайлдер

— Да не оставлю я их в своем доме. Фальшивки! Что мне делать, мистер Норт?

— Когда у них кончается месяц?

— Я вам говорила: они съедут в любое время, но за две недели я должна их предупредить.

— Не подавайте виду, что вам известно, чем они заняты. Это опасная публика. Несколько дней пусть все остается, как было. Я что-нибудь придумаю.

— Ох, мистер Норт, помогите мне от них избавиться. Они платят тридцать долларов в месяц. Я вам сдам за двадцать пять. Я поставлю обратно кровати и красивую мебель. — Она не выдержала: — Говорила мне сестра, когда муж умер: уезжай обратно в Провиденс. Говорила, что не будет мне здесь покоя. Говорила: в этом городе такой есть народ — дрянь народ, и липнет к нему дрянь, и сколько раз я в этом убеждалась.

Я знал ее ответ заранее, но спросил:

— Вы — про ту сторону Темза-стрит?

— Нет! Нет! — Она показала головой на север. — Я про них — про Бельвью авеню. Бога не боятся. Грязные деньги — вот про что я! Я утешил ее, как мог, и, насвистывая, покатил навстречу трудовому дню. Я нашел себе квартиру, и я слышал голос Девятого города.

В тот же вечер, часов в девять, когда я освежал в памяти Новый завет по-гречески для завтрашнего урока, в дверь постучали. Я открыл: Элберт Хьюз. Судя по его виду, несчастнее человека на свете не было.

— Чем могу служить, Элберт? Опять кошмары?.. Ну, что случилось? Садитесь.

Он сел и расплакался. Я ждал.

— Ради бога, перестаньте плакать и скажите, в чем дело.

Он проговорил рыдая:

— Вы знаете. Вы все видели.

— Что я знаю?

— Они сказали, если я кому-нибудь проболтаюсь, они мне изувечат руку. — Он вытянул правую руку.

— Элберт! Элберт! Как вы могли — порядочный американский юноша — связаться с такой шайкой?.. Что сказала бы ваша мать, если бы узнала, чем вы занимаетесь?

Это был выстрел наугад, но он попал в цель. Пот — градом. Я встал и отворил дверь:

— Перестаньте плакать или уходите!

— Я… я расскажу.

— Возьмите вон то полотенце и вытритесь. Выпейте стакан воды из крана и начинайте с самого начала.

Немного придя в себя, он начал:

— Я вам говорил, как мистер Форсайт пригласил меня работать. Потом оказалось, что им совсем не вывески нужны, а… это. Они накупили первых и вторых изданий «Гайаваты» и «Евангелины» и заставили меня надписывать их друзьям писателя. Сперва я думал, это вроде розыгрыша. Потом я переписывал стихи и тоже надписывал. И короткие письма разных людей. Он все время придумывает что-то новое — вроде Эдгара По. Многие собирают автографы наших президентов.

— А где они продают?

— При мне они стараются об этом не говорить. Большей частью — по почте. У них есть штемпель: «Джон Форсайт, Торговля историческими документами и автографами». Они каждый день получают кучу писем из Техаса и такого рода мест.

Он работал уже два месяца, по восемь часов в день, по пять с половиной дней в неделю. Компаньоны не спускали с него глаз ни днем, ни ночью. Они жили в гостинице для коммерсантов на Вашингтон-сквере. Элберт не отличался силой воли, но все же маленькую битву выиграл: добился, что ему разрешили жить в ХАМЛе. Его опутали словно паутиной. Он не мог пойти поесть или послушать лекцию без дружеского присмотра. Когда он объявил, что едет на выходной день в Бостон к матери и невесте, мистер Форсайт сказал: «Каникулы у нас в сентябре». Он вытащил из кармана подписанный Элбертом длинный контракт, где Элберт соглашался на «постоянное жительство в Ньюпорте, штат Род-Айленд». Мистер Форсайт любезно добавил, что, если Элберт нарушит контракт, с него взыщут через суд все выплаченное ему жалованье. «Артелью так артелью, Элберт; работать так работать». Я давно заметил, что то один, то другой из артели просиживает почти весь вечер в вестибюле «X», читая или играя в шахматы — и следя за лестницей.

Как тут не приснится, что ты заживо погребен, что вокруг смыкаются стены.

— Что делает кудрявый?

— Он делает водяные знаки и старит бумагу. Ставит на ней пятна, а иногда подпаливает.

— А другой?

— Делает рамки и стеклит. Потом относит коробки на почту.

— Понятно… А что за обещания изувечить вам руку?

— Ну, это он, конечно, в шутку. Как-то я сказал, что меня действительно интересуют надписи — ведь они меня для этого наняли — и что я хочу на две недели съездить в Вашингтон, посмотреть там надписи на общественных зданиях — ну например, на Верховном суде и на памятнике Линкольну. Он сказал, что я ему нужен тут. Говорит: «Ведь ты не хочешь, чтобы с твоей правой рукой что-нибудь случилось?» И заломил мне пальцы — вот так… Сказал с улыбкой, но мне это не понравилось.

— Понятно… Вы хотите от них отделаться, Элберт?

— Ох, Тед, зачем только я их встретил. Помогите мне! Помогите!

Я долго смотрел на него. Черт подери, вот я и попался. Попался в западню. Как будто я один отвечаю за этого беспомощного неполноценного полугения. Если пожаловаться в полицию, эти люди раньше или позже отомстят Элберту, или мне, или миссис Киф, или всем троим. У меня полно уроков, я не могу бросить все дела, чтобы вызволять этого несчастного, не приспособленного к жизни парня. Младенца надо кому-то подкинуть — и у меня родилась идея.

— Так вот, Элберт, скоро все переменится. Идите и продолжайте работать, как обычно: несколько дней надо потерпеть. Не подавайте виду, что вы чего-то ждете, не то сорвете весь план.

— Не буду. Не буду.

— А пока что ступайте к себе и ложитесь спать. Доктор Эддисон дал вам снотворное? Высыпаетесь хоть немного?

— Да, — неуверенно ответил он. — Дал мне таблетки.

— Вы сейчас взвинчены. Я вам не могу сегодня читать. Примите таблетку доктора Эддисона и — о чем вы думаете, когда хотите успокоиться?

Он посмотрел на меня с доверчивой улыбкой.

— Я думаю о том, как сделать красивое надгробье Эдгару Аллану По.

— Нет! Нет! Выкиньте По из головы! Думайте о том, что у вас впереди — о свободе, женитьбе, Абигейл. Отдохните как следует. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Тед.

В конце коридора стоял телефон. Я позвонил доктору Эддисону.

— Доктор, это Тед Норт. Можно к вам зайти минут через десять?

— Конечно! Конечно! Всегда готов к небольшому радению.

Как я уже говорил, в «X» был свой врач, Уинтроп Эддисон, доктор медицины, громоздкий, крепкий как дуб старик семидесяти с лишним. Хотя его табличка еще была прибита к столбу веранды, всем незнакомым он говорил, что больше не принимает, но не было случая, чтобы он отказал кому-нибудь из прежних пациентов. Он сам стригся, сам себе готовил, сам ухаживал за садом, и поскольку ряды его старых пациентов редели, у него было много свободного времени. Он любил сидеть в гостиной нашего здания и рад был поговорить с любым постояльцем, который выражал к этому готовность. Мне было приятно его общество, и в моем Дневнике постепенно складывался его портрет. У него был большой запас историй, не всегда подходящих для слушателей младшего возраста.

Я сбегал на Темза-стрит, купил бутылку самого лучшего, вернулся на нашу улицу и позвонил к нему в дверь.

— Заходите, профессор. С чем вы на этот раз?

Я протянул ему гостинец. Зная, что я не пью крепких напитков, он приложился к горлышку и пробормотал:

— Нектар, сущий нектар!

— Понимаете, доктор, у меня затруднения. Вы клянетесь Гиппократом полгода не говорить об этом ни слова?

— Согласен, мальчик. Согласен! Через два месяца будете как стеклышко. Зря я вас не предупредил насчет хождения в «Гамак Хетти».

— Мне нужен не врач. Слушайте: мне нужен умный, солидный, первоклассный совет.

— Я слушаю.

— Что вы думаете об Элберте Хьюзе?

— Ему нужен отдых; ему нужно питание; ему нужен хребет. Возможно, ему нужна мама. Его что-то грызет. Говорить не хочет.

Я рассказал ему о шайке мошенников, о замечательном даре Элберта, о рабском его положении. Старик выслушал с наслаждением и основательно глотнул из бутылки.

— Элберт хочет уйти от них, но не дай бог, если они заподозрят, что он рассказал полиции или еще кому-нибудь. Очень опасные типы, доктор. Они и так угрожали изуродовать его — изувечить ему правую руку. Вы можете придумать ему болезнь, чтобы он залег на полтора месяца? Это подорвет аферу, и они уедут из города. Он у них один. Он им несет золотые яйца.

Старик долго и громко смеялся.

— Это напоминает мне один случай двадцатипятилетней давности…

— Не сейчас! Не сейчас!

— У его жены была крапивница — ужасная! То, что я называю «крапивница с чертополохом». Просил меня придумать предлог, чтобы ему не спать с ней в одной кровати. Она говорила, что глаз не может сомкнуть, если его нет рядом.

— Доктор, не сейчас. Не сейчас, умоляю. Я всю историю выслушаю, но в другой раз. Вспомните, мы же вместе пишем книгу. — Она должна была называться «Бриллианты за пазухой: мемуары ньюпортского врача»; лучшая ее часть — в моем Дневнике. — Вернемся к Элберту Хьюзу. Что это за болезнь, когда дрожит рука? А может, вы устроите так, чтобы он временно ослеп?