Танец с жизнью. Трактат о простых вещах - Олеся Градова

Эта вечная тоска — держать на руках маленького прошла нитью через всю мою жизнь. Я не могла насладиться материнством в полной мере. Слишком много работы, слишком много всего надо было успеть сделать. Я — сделала, я — директор, а где тот мальчик с белокурыми кудряшками? Инстинкт, более сильный, чем инстинкт самосохранения, заставлял меня много лет искать того мужчину, который даст мне ребенка. Но каждый новый выбраковывался быстрее, чем мы решались отказаться от презервативов. Я больше ничего не сказала, не ответила, но и он уже давно привык читать мои мысли.

Иван позвонил днем, словно уже привык, что я не отвечаю вечером на звонки. Его, конечно, удивляло, что мои совещания с новым боссом Вероникой, а также встречи с клиентами были перенесены на время ближе к полуночи. Я старалась говорить радостным голосом, добавив участия и теплоты, а также немного хриплой усталости. Такой микс казался мне наиболее убедительным.

— Я сегодня плохо себя чувствую, милый. Сегодня я не смогу с тобой встретиться.

— У тебя даже голос изменился.

— Тебе кажется, я просто устала.

— Знаешь, я перестаю узнавать тебя. Ты стала чужая, хотя внешне все будто бы по-прежнему. Но какая-то отстраненная. Мне кажется, что в тебе завелся какой-то паразит, который управляет тобой изнутри… Я скучаю по тебе. Мы не виделись уже несколько недель.

— Иван, сейчас такая ситуация на работе, надо разобраться с новым начальством, проявить себя. Поэтому я так много работаю. И при этом в больнице мне до сих пор не могут установить диагноз — типа хроническая усталость и депрессия. — Я играла с листа, и не очень удачно.

— Я был сегодня в Елоховской церкви. Опять поставил свечку за тебя. Я буду молиться, чтобы ты скорее выздоровела. Иногда мне кажется, что ты разлюбила меня совсем и просто боишься об этом сказать. Может, у тебя есть другой мужчина?

Я замолчала, потом поняла, что опять не смогу признаться.

— Нет, Иван, есть только ты. Правда…Может статься, я не лгала ему?

Я припарковала машину в Малом Козихинском переулке, между помойкой и розовым «Бентли», и набрала ему эсэмэску: «Я на месте. А ты где — в Ершалаиме или за завтраком у Канта?».

— У Крылова.

— Сегодня ко мне на улице подошла женщина и просила денег на операцию для ребенка, который смертельно болен. Я никогда ранее не задавалась вопросом — обманывают меня или действительно нуждаются, отдавая это на суд Божий. Если деньги, которые я отдаю, помогут спасти кого-то, — прекрасно. Если их потратят на водку — пусть это останется на их совести.

Я часто подавала на улицах — музыкантам, матерям с детскими «свертками» в руках, инвалидам, толкающим коляски между рядами сидений в метро… Передавая им мелочь, я как будто откупалась за то, что я здорова, успешна и сильна. Я даже помню это чувство вины за собственную полноценность и еще — желание избавить от страданий весь мир: подарить протезы безногим, накормить голодных, дать приют бездомным. Кто из них реально нуждался, а кто превратил в прибыльный бизнес — я не думала, считала лишним для себя решать — кто достоин помощи, а кто нет.

Но сегодня я отказала этой попрошайке. Я видела ее глаза — она чуточку моложе меня, в ее глазах СТРАХ, боль за ребенка, которого, наверное, не спасти. Может быть, это игра… А если это правда? Но ты запретил мне давать милостыню. Я сама очень боюсь за судьбу и здоровье своего ребенка. Ты предупреждал меня, что я могу взять их карму, а значит, подставить под удар единственного сына. Я отказала ей — из собственного СТРАХА. Но меня точит вопрос — если никто никому не будет помогать, во что превратится этот мир?

— В нем будут только сильные и жизнеспособные.

— Попахивает нацизмом. Я помню у Ницше: «Пусть погибнут слабые и уродливые — первая заповедь нашего человеколюбия. Надо еще помогать им гибнуть… Сострадание парализует закон развития — закон селекции…» И что, ты разделяешь это?

— Конечно, словами твоего же Ницше: «Христианство — это религия, которая убедила себя в том, что «совершенная душа» может разгуливать в полусгнившем теле». Ваш бог избрал немудрое мира… и немощное мира избрал бог… и незнатное мира и уничиженное… Подумай над этими словами…

— И что же, слабых надо уничтожать при рождении? Определять с помощью какого-нибудь аппарата — жизнеспособен ли он или это, как говорят мексиканки про неудачного младенца —«мертвый помет»… Вот ты собираешь мелочь, — я показала на жестяную банку, стоявшую возле плиты. — Куда ты потом ее денешь? Поставишь возле церкви?

— Я сделаю наговор и выставлю у подъезда. И тот, кто возьмет, заберет мои грехи, беды и болезни. Однажды я поставил жестянку на детской площадке, где гуляют матери со своими детьми. Она простояла три дня, прежде чем исчезла. Видимо, у тех, кто ее видел, срабатывала защита.

— Дамир, я многого еще не могу принять в тебе. Но не могу забыть твоих слов, которые пробуждают первобытный страх в моей душе за мою жизнь и жизнь моего ребенка. Я больше не подаю нищим. Но мне кажется, я никогда не смогу «подставить» невинного, заставив его взять мои беды и болезни.

— Потому что ты еще не научилась думать о себе. И если говоришь, что беспокоишься за своего сына, ты должна быть волчицей — загрызть любого, кто угрожает его жизни. И сделать все, чтобы ты и твоя семья были в безопасности. Кроме тебя, этого НИКТО НЕ СДЕЛАЕТ.

— Мой друг очень болен. Его лечат самые лучшие врачи. Но никто не может ему помочь. Он был блестящим пиарщиком, на его проектах до сих пор пишут учебники по политическим технологиям. И сейчас он в полном раздрае, несколько месяцев на больничном. А ведь ему едва исполнилось сорок.

Дамир опять знал ответ на вопрос. Иногда на него «снисходило» без всякого маятника.

— Считай, что его больше нет — он никогда больше не поднимется на те высоты, которых достиг.

— Но я хочу помочь ему.

— Зачем? Почему ты все время хочешь кому-то помогать? Зачем тебе эта благотворительность?

— Потому что я привыкла возвращать долги.

— Ты ему должна?

— Да, он очень многое сделал для меня. Он не только научил меня профессии — он научил меня быть виртуозом игры.

— Ты ему уже все вернула — работала на него, а он получал деньги. И тебе он платил сущие копейки, в отличие от того, что получал сам.

— Это неважно, он зарабатывал тем, что он стратег, а я — тактик. А тактики всегда получают крохи…. — Я защищала своего «значимого» человека.

— Он ездил в Тибет, искал спасение в местах и среди людей, которые, как ему казалось, ближе к Богу, но… он не знает своего Бога, и поэтому те, чужие «небесные цари», не смогут помочь ему.

Я подумала, что ничего не говорила ему про Димкины «вояжи» к ламам. Но эту тему про небесных царей я хорошо помнила из его альбома: «Я молился богам, что не стоили свеч, я молился богам, приносящим беду…».

И между тем во мне созревал протест. Если я вытащу Димку, пусть даже за счет собственной энергии и знаний, я смогу побороть «проклятье», которое на нем висит. Постоянное желание что-то и кому-то доказать, опровергнуть аксиомы, обосновать несостоятельность прогнозов… Почему я все время готова биться? Я знаю, что Димка не просто так ездил в свои Тибеты. Он хотел найти себя и свое место в мире. Да, этот поиск начался в тот момент, когда его вышибло из привычных для него обстоятельств — встреч с большими клиентами, креативных штурмов, акций по разгону «офисного планктона». Он заболел. Обращался к врачевателям — иголки, пиявки, волшебные китайские порошки. Ничего не помогало. Он опять начал писать музыку, пытался записываться в студии. Вернуться к себе и получить индульгенцию. Но ничего лучше его «Следов на песке» не получалось. «Никогда больше не поднимется…» Я тайно от всех буду ему помогать, и я чувствовала, что смогу это сделать. Только пока не знала, как? У меня есть желание решать проблемы, но пока нет возможности.

— Я звонил тебе, но ты не брала трубку. Я уже начал волноваться.

— Прости, я всю дорогу разговаривала по мобильнику с Леркой. У нее проблемы.

— Что случилось, я могу помочь?

— Да ничего особенного. Трагедия районного масштаба. Ее парень наконец-то признался, что у него есть другая, «параллельная» жизнь. Конечно, обещает найти подходящий момент и расстаться с той, другой девушкой… Но само это откровение — лишнее, не нужное. Что он хотел этим сказать? Получить санкцию на двойную жизнь? Или совет «сочувствующего человека»? Что за мужики пошли… Она плачет которую ночь… Я всегда боялась любить именно поэтому, что со мной могут поступить вот так или даже хуже.

— Боишься, поэтому и получаешь…

Он взял в руку маятник — я пыталась остановить его. Нет ничего хуже, чем знать правду.