Звездное тяготение - Николай Горбачев

Я слушал его завороженно – в моих глазах он представал каким-то таинственным великаном. Вот тебе и щупленький солдат и… "в чем душа держится"! Недаром расхваливает Нестеров, а офицеры уважительно величают Вениамином Николаевичем. Иной на его месте от подобного внимания давно бы задрал нос до неба, не чуял бы под ногами земли, загордился. Ты-то, правды ради сказать, чуть от Рубцова поднялся на вершок и уже зарываешься. А тут нет и тени зазнайства, превосходства – воплощение скромности, вместе со всеми несет солдатский крест! От природы дано человеку?

– Как же в армию?… – я сглотнул тягучую слюну.

Он опять усмехнулся смущенно, – видно, воспоминания для него были приятными.

– Долгий с профессором был разговор. Потом спрашивает: "Не хотите ли вместо производства в солдаты, послужить? Сразу три медведя, три шкуры… Отдадите положенный конституцией долг, укрепите нервы и, уверен, повернетесь лицом к теме. Военный комиссар – фронтовой друг, трудностей не будет! А в остальном – работа, работа и еще раз работа". Согласился…

Мы подошли к казарме. Сейчас разойдемся: ему к начальству, мне – в парк. А у меня какое-то волнение: будто оставалась какая-то недосказанность, недоговоренность.

– Ну… могли же и без вас… Нашлось бы кому послужить!

Показалось: после моих слов легкая судорога скользнула по его лицу. Снял очки, протирал их платком – неторопливо, тщательно. Розовые, вдавленные от упоров пятна на переносице мокро блестели – было душно. Выигрывает время?

– Видите ли, – медленно, точно решая, то ли говорит, пойму ли, произнес он. – Читали об этих, как их называют, "бешеных"? Любопытные заявления… Скорее собираются отправить весь мир на тот свет, чем оставят его жить при коммунизме. Это уже не дилемма. Понимаете? Вызов. Клинки готовы скрестить не на жизнь, а на смерть. В такой ситуации надо твердо выбирать берег, бросать якорь. Признаюсь, это сыграло главную роль в моем выборе военной области… Были уже такие "бешеные". Оставили нас без отцов…

Приподняв очки, он горько сморщился, словно ему это движение доставило боль, тихо сказал:

– Извините, если скажу прямо. Зря вы так унижаетесь. Я уже не говорю о других сторонах. "Исполнить свой долг бывает иногда мучительно, но еще мучительнее – не исполнить его". Дюма-младший сказал. Извините.

Он пошел от меня своей чуть "гражданской" походкой, расставляя в стороны носки сапог, будто закашивая ими. Мешковатая на худой фигуре амуниция: острым углом из-под ремня топорщится гимнастерка, очень прямо, без "шика", сидит на голове вылинявшая, с масляным пятном пилотка. Он меня просто ошарашил, раскрывшись и с другой стороны. Сильный! Неужели его таким делает вот эта внутренняя убежденность, духовная непоколебимость?

Наверное, со стороны я выглядел торчащим пеньком, истуканом.

15

Жил ожиданием "страшного" суда. Когда он будет? От кого теперь это зависит – от Авилова или капитана Савоненкова? Ложился с отбоем, тоскливо думал: "Может, завтра?…"

…Хватающий за сердце протяжный звук сирены разорвался будто прямо над головой, подбросил меня на постели еще раньше, чем испуганно-резкий голос дневального взбудоражил всю казарму:

– Тревога! Подъем!

Что это – ночь, утро? Звук "ревуна" на крыше казармы, накалившись до предела, изломился и поплыл, торопливо удаляясь и угасая, тревожно щекоча нервы низкими тонами подголосков.

Плац перед казармами через три минуты уже кишел – солдаты мешались, перебегали, выстраивались. Возбужденный говор, команды…

Явились наши командиры – у каждого чемодан; в мутной рассветной мгле впереди группировались незнакомые офицеры, – видно, большое начальство.

– Ого, посредников-то! Жаркое будет дельце.

Это вполголоса произнес вездесущий Нестеров.

Непривычно торопливо подошел капитан Савоненков. К сухости на лице прибавилась строгая торжественность: кожа обтянулась будто на барабане – резче проступили подбородок и скулы. Остановился – высокая фигура вытянулась в стойку "смирно".

– Товарищи, получен приказ, – негромко, но с напряжением говорит он, оглядев строй с одного фланга на другой. – Нам предстоит передислоцироваться в энский район, принять участие в крупном учении с боевой стрельбой…

Вот оно что!

Кто-то из солдат, не удержавшись, тихонько присвистнул – с удивлением и восхищением.

День полной генеральной проверки и подготовки техники к выезду на учение: разбирали механизмы, чистили, смазывали, выверяли. В парке было людно, стреляли и гулко стучали запускаемые дизели, сизый едкий дым плавал в воздухе, слоями обволакивал установки и копошившихся возле них солдат. Тут же были все офицеры: дело решалось ответственное. Изредка в дальнем конце парка мелькала щеголеватая фигура старшего лейтенанта Васина, долетал густой с ленцой голос… "Ты на губе сидел, а он небось не раз виделся с Надей и, конечно, разрисовал – мастихином, не соскребешь!"

Мы перетягивали левую цепь, с час возились с ней, перетаскивая стальные тяжеленные траки. Настроение у солдат было возбужденным, радостно-веселым, словно готовились не к учениям, а к празднику. Работали играючись, отмачивали шутки, даже Долгов цвел: дела шли неплохо.

– Значит, как ты этого своего жулика-руководителя провел, Курбан? – смеясь, переспрашивал Нестеров. – Он к тебе, а ты вроде пьяный? Повернулся на другой бок и – на малых, говоришь, оборотах? Ясно, куда машина без шофера! От, шесть киловольт…

Он качал головой. "У них – свое, у тебя – свое", – успел я подумать и почувствовал рядом локоть Сергея.

– Давай подвинься. Не тебе, а нам надо дуться, как мышам на крупу! – он решительно взялся за массивное звено цепи.

В душе был благодарен ему: уходился – мокрый, будто котенок.

Покончив с цепью, отправились в курилку – Долгов смилостивился на перекур.

Выкурил я папиросу раньше всех – сидеть среди веселых, беззаботно сыпавших шутками солдат не хотелось – не было настроя. Да и торопился: надо начинать проверки пульта управления. Поднялся. Долгов покосился:

– Проверять пульт?

– Да.

И не успел я шагнуть, как он обернулся к Рубцову:

– Надо помочь…

Рубцов, отбросив окурок, взвизгнул:

– Он же талант, мастер, товарищ сержант! Ему раз плюнуть одному!

Долгов сердито засопел, мрачно выдавил:

– В отличном расчете ведь. И считаться, Рубцов, твое – мое… Не понимаете? Обещание дали по моральному кодексу поступать.

– Какое уж отличное! – прыснул вдруг Рубцов. – Талантов бы поменьше! Лафа! Фортели выкидывает, мордой об забор всех провез, а с ним панькаются.

– Перестаньте!

Меня будто окатили кипятком из выварки: с каким удовольствием закатил бы плюху, чтоб звон пошел по парку из конца в конец! Но тогда мне совсем была бы хана: чтоб со мной сделали – не знаю. Уже не слушая, что там будет дальше, в несколько шагов очутился возле установки, рванул люк, скользнул в боевую рубку. Минуту или две сидел на железном сиденье – колотило всего, точно в лихорадке. Потом подлез в пространство между дном установки и выступом устройства управления. Тут было узко и тесно, густая смесь запахов – масла, краски, приторно-сладкого ацетона – забивала дыхание. Обычно эту работу делали вдвоем, попеременно работая в тесной, удушливой щели.

В полутемноте орудовал то ключом, то отверткой, задыхаясь от тесноты и тяжелого воздуха, и вскоре весь взмок. Пот застилал глаза, я сдувал его, он липкими, мерзкими ручейками стекал по лицу за воротник гимнастерки. В затылке отдавалась злая мысль: "Сделаю все сам. Только сам…"

Открылся люк и вместе со светом, плеснувшим мне в глаза, в проеме показался Рубцов.

– Помогать, талант, приказано!

– Иди ты отсюда… – у меня даже перехватило дыхапие. – Обойдусь без помощников. Закрой люк с обратной стороны! Ну!

Я выкрикнул все это не своим, а каким-то чужим голосом, хриплым, точно простуженным. Вытаращив по-сычиному глаза, Рубцов, согнувшись, скользнул с установки на землю.

Закончив работу, с трудом открыл тяжелый люк, вывалился из рубки. С минуту глотал предвечерний, уже настоявшийся прохладой воздух. Потом, как полупьяный, шагнул за установку, собираясь выйти из парка. В голове стоял звон, будто там тонко, мышино зуммерила рация Уфимушкина; в глазах рябило, расплывалось все нечеткими пятнами, и поэтому не сразу заметил возле установки солдат. Они стояли кучкой, при виде меня расступились и, выстроившись стенкой, загородили дорогу. Все это было неожиданным. Опешил, останавливаясь и теряясь в догадках: что это значило? Тем более показалось странным, что лица у солдат были строгими, словно они готовились задать мне трепку, и только у одного Рубцова почему-то голова на втянутой в острые плечи шее была безвольно опущена.

– Давай, Рубцов, мы ждем, – тихо, не глядя ни на кого, проговорил Долгов, стоявший ближе к установке.

Кто-то из солдат подтолкнул Рубцова легонько вперед, и он, сделав робкий шаг навстречу мне, все так же, не поднимая головы, сучил неловко пальцами рук, повисших вдоль туловища.