Почтальон (СИ) - Никонов Андрей

— За девять, — вздохнул Сергей. В реальной жизни эти десять человек только бы мешали друг другу, и работа растянулась на месяц, а то и два, но ребёнку объяснить это было сложнее, чем то, как решается задача.

— Правильно, ты молодец, дядя Серёжа. А вот ещё смотри, у нас теперь проверяют, как мы пишем задания, с ошибками или без, так я постаралась, написала как можно красивее.

— Проверила? — в голове у Травина засвербило, мысль, созревавшая там уже несколько дней, окончательно оформилась.

— Конечно. Ты скоро придёшь? Можно, я радио буду слушать?

— Часа через четыре, слушай сколько хочешь, или пока уши не отвалятся. И, Лиза, сегодня обойдись без гостей, ни беспризорников, ни ребят с улицы, поняла?

— Тебя, дядя Серёжа, иногда трудно понять, — с детской проницательностью сказала девочка, — ты там в уме что-то держишь, а мне не говоришь.

— Беспризорник этот, Паша, возможно, не просто так к нам заходил. И пока я это не выясню, ты в дом его не пускай. К тому же ты болеешь, уважительная причина.

— Будет сделано, командир, — сказала Лиза низким хриплым голосом, подражая Мухину, практически повторяя его же жест, отсалютовала рукой. И тут же засмеялась.

До работы Травин дошёл не торопясь, подставляя лицо холодному северному ветру, температура опустилась до десяти градусов, люди снова укутались шарфами и надели шапки и варежки. В слободе слышался стук топоров и молотков, визг пилы, улицы были почти безлюдны, но стоило зайти за крепостную стену, и людей прибавилось, чем ближе к центру, тем плотнее становилась толпа. Возле Никольской церкви комсомольцы растянули транспаранты и жгли крест с распятым Христом, многие прохожие плевались и крестились.

Почтамт работал в обычном режиме, корреспонденция, с утра полученная на вокзале, сортировалась и расписывалась по журналам, старшей была Абзякина, под её строгим взглядом молодые сортировщицы и учётчицы тихо переговаривались. Слух о том, что теперь у почтамта будет новое начальство взамен старого, арестованного сразу после демонстрации, постепенно проникал в массы, поэтому Травина встретили восемь удивлённых пар глаз.

— Ну вот, я же говорила, — Марфа Абзякина шлёпнула пачку конвертов об стол, — Сергей Олегович обязательно вернётся. Не нужно нам другого начальника.

— Не дождётесь, — согласился Травин. — Клавдия Петровна выходная сегодня?

— С дочкой в театр пошла, на кукольный спектакль.

— Правильно, детям культура необходима.

Сергей прошёл в закуток, где сидела ответственная за кадры, отыскал папку с заявлениями. Прикинул, Глаши не было целый день в начале апреля, ходила в зубоврачебный кабинет, он нашёл в журнале запись с номером папки, достал её с полки, вытащил объяснительную.

Почерк у Екимовой был округлым и чуть вытянутым, на взгляд криминалиста он совпадал с тем, который был в записке, по дилетантскому мнению Травина — тоже. Только вот прощальное послание Глаши было написано практически без ошибок, а в объяснительной их была целая россыпь. Сергей достал ещё несколько листов, даже на его не слишком взыскательный взгляд, с грамотностью у Екимовой был полный швах.

Значит, скорее всего, Глаша эту записку не писала, и, те, кто её подбросил, точно знали, что она не вернётся. У преступников был образец почерка, они могли получить его где угодно, на почте, у Лакобы, или у Сомова, который оказался её бывшим женихом, только подделать буквы они догадались, а слова — нет. На то, чтобы взять образец, у преступников была целая ночь, навряд ли убийство простой работницы почты заранее планировалось, скорее, оно было спонтанным, из-за неожиданных обстоятельств. Значит, стоило проверить тех, кто оставался в ту пятницу на работе допоздна, расспросить Лакобу, и найти Сомова. В том, что преступник где-то поблизости, Травин уверен не был, но надеялся.

В табеле никаких пометок не было, единственный, кто оставался в почтамте с пятницы на субботу, был телеграфист, один из четырёх, работавших на почте посменно. В ту ночь дежурил Фёдор Бернис, человек ответственный и необщительный, а ещё коммунист и лютеранин. Это не давало ему в глазах Травина никаких преимуществ перед другими, с бандитами мог спутаться любой, только вот как Берниса проверить, Сергей не знал, разве что заявиться домой, прижать к стенке и вежливо попросить всё рассказать.

— Отличный план, — пробормотал Травин, выходя на улицу, — так и поступлю.

Но к Бернису он не пошёл, зато свернул на улицу Калинина, зашёл в подъезд дома семнадцать, постучал в выкрашенную зелёной краской дверь, подождал. На пороге появилась женщина средних лет, с тонкими бесцветными губами и волосами, затянутыми в пучок, вид у неё был болезненный.

— Здравствуйте. Вы, наверное, к Наденьке?

— Вообще-то мне нужен народный следователь окрсуда Иван Сергеевич Матюшин.

— Так вы из милиции, товарищ? — женщина загораживала собой проход в квартиру.

Травин кивнул.

— Ваня на работе, у них там случилось что-то неладное, — сказала хозяйка квартиры. — А то уж подумала, вы к Наденьке, так она тоже сегодня дежурит, в больнице. Я бы вас пригласила войти, но уборкой занята, уж простите.

— У меня конверт для товарища Матюшина, — помахал Сергей бумажками, прихваченными с почты, — так вы говорите, в суде он сейчас? Тогда не буду вас беспокоить, туда занесу.

Женщина кивнула, захлопнула дверь.

Здание окрсуда по причине выходного дня было закрыто, красноармеец скучал возле входа. Травин показал ему заранее заготовленный конверт, на котором написал «лично в руки», часовой по слогам прочитал фамилию получателя, с сомнением поглядел на курьера.

— Закрыто нонче, — сказал он, — пускать не велено. Матюшин вроде здесь, приметный он, малец ещё, а уже следователь. Ты завтречка заходи, никуда твой Матюшин не денется.

— А как же мне быть? — огорчился Сергей, — ты, браток, сам знаешь, наше дело крайнее, принести и передать. Давай я тебе посылку оставлю, ты мне фамилие своё черканёшь, и всё, с меня взятки гладки. Только полностью пиши, как есть, и имя с отчеством, для отчётности, а то документ важный, как бы не потерялся.

Часовой неуверенно взял карандаш, повертел в привыкших к тяжёлому труду пальцах, вернул.

— Чтобы мухой, — предупредил он, приоткрывая створку двери, — одна нога здесь, другая там.

Коридоры суда пустовали, привычного конторщика на месте не было, Травин дошёл до кабинета Матюшина, постучался. Ждать, когда ответят, не стал, распахнул дверь. Следователь сидел за столом и курил. Судя по переполненной пепельнице, он потихоньку осознавал глубину той задницы, в которой оказался. Рядом со столом стояла тележка, заваленная бумагами, стопки дел на столешнице возвышались почти на метр.

— Я вас не вызывал, — с отчаянием в голосе сказал он. — Гражданин Травин, у меня очень много работы.

— Неужели кроме тебя и покойного Лессера, других следователей в Пскове нет? — Сергей снял со стула пачку дел, переложил на пол, уселся. — Я на минуту. Дело Екимовой помнишь?

— Он их собирался в ГПУ передать, — Матюшин оживился, с одной стороны, Травин его раздражал, а с другой, это был повод отвлечься от навалившейся текучки. — И дело Лакобы, и Сомова, и даже ломбард, всё должно быть у них. И опросы получателей писем тоже. Только сразу скажу, ничего там интересного нет, показания сходятся, временных разрывов я не обнаружил, докладную записку составил. Лессер всё в одно дело объединил, и наверняка с собой забрал аккурат тридцатого, когда на допрос собирался, между прочим, вас допрашивать хотел. Гражданин Травин, у меня двойное убийство в Селезнёво, в Прудах человек в чан с конопляным маслом упал и утонул, на пивзаводе перед первомаем украли бочку пива, а потом пустую в реку сбросили, только сейчас выловили. По штату четыре следователя положено, а нас двое осталось, я и Бернис, уж лучше бы меня вместо Генриха Францевича пристрелили.

— Как ты сказал, Бернис?

— Густав Петрович Бернис, наш второй следователь, он дела по райцентрам ведёт.

— А телеграфист Бернис кто ему?