Семья Марковиц - Аллегра Гудман

Звонит телефон.

— Профессор Марковиц, — говорит Джилл Бордлз. — Здравствуйте. Как поживаете?

— Отлично, — отвечает Эд. — Много работы. А вы как?

— Превосходно. Дайте я вам расскажу, как мы построим передачу. Наконец-то нам предоставляется возможность познакомиться получше с вами и вашей работой. Задать вам кое-какие вопросы.

— Идет. Начинайте.

— Я читала доклад, который вы сделали в 1989 году, «Террорист как Другой». В нем вы пишете, что сами наши попытки понять террориста обречены на неудачу, так как в глубине души мы питаем подозрение, что террорист для нас чужак. Что его моральные установки и мотивации никто в цивилизованном мире не может разделить.

— Совершенно верно, — подтверждает Эд. — Именно это и загоняет нас в тупик, поскольку у многих из нас двойные стандарты. Еврейское сообщество, к примеру, отказывается признать, что террористические акты облегчили рождение Государства Израиль. Тот террорист, кто выступает против наших политических и общественных институтов, для нас и чужак, и человек, преступивший все законы, и ему нет места в нашей истории — мы отказываем ему в нем. В сущности, мы отказываемся видеть в нем самих себя.

— Вот почему, — продолжает Бордлз, — когда мы учим историю в школе, нам не говорят, что Бостонское чаепитие[108] не что иное, как террористический акт, так как оно — часть нашего отечественного мифа?

— Именно так. Хотя, строго говоря, терроризм как идею родил в девятнадцатом веке Жорж Сорель,[109] а применила на практике «Народная воля» в России. Но если рассматривать терроризм в более общем плане, вы правы. Нечто вроде Бостонского чаепития прекрасно иллюстрирует мою точку зрения. Начиная с третьего класса и далее Бостонское чаепитие для нас — героическое событие А то, как при этом поступили с собственностью англичан, в школе даже не обсуждают. Никому и в голову не приходит трактовать Бостонское чаепитие как террористический акт. Вместе с тем, если разобраться, что собой представляет Бостонское чаепитие, мы обнаружим там и мятеж, и заговор, и саботаж — то есть три базовых части терроризма. Словом, канонизация этого события — прекрасный пример того, как мы преподносим историю в школе, иными словами, мы учим, что цель оправдывает средства, если цель — Соединенные Штаты.

— Профессор Марковиц, — спрашивает Бордлз, — означают ли ваши слова, что вы склонны оправдать, скажем, взрыв во Всемирном торговом центре в Нью-Йорке?

— Такой вопрос следует рассматривать во всей его сложности, — говорит Эд. — Поэтому не оправдать, а понять — вот как я предпочел бы сказать. Именно этому, я так считаю, всем нам надо учиться. Следует разобраться в собственных противоречиях. Что мы спускаем себе, что оправдываем в самих себе? Какого толка риторикой прикрываем наш собственный бунт, наши бойни, наши захваты чужих территорий — геноцид и рабство в нашей собственной истории. И тогда, познав себя, мы сможем познакомиться с культурой, которая порождает террориста, мы сможем понять его — или ее — моральные установки и мотивации.

— В одной стране — террорист, в другой — борец за свободу, — цитирует Бордлз книгу Эда.

— А вы отлично подготовились, — говорит Эд.

— Как же иначе, такая у меня работа. — Бордлз — сама скромность.

— Я впечатлен.

— К тому же ваша книга меня просто-таки увлекла. Особенно одно положение в ней. — Эд слышит, как она перелистывает страницы. — В главе шестой есть одно очень тонкое положение, там вы пишете: с одной стороны, нам следует понять, что корни нашей культуры и истории в насилии, а отнюдь не только в мифе о пацифизме и аграрной изоляции, который мы насаждаем. Но с другой стороны, нам не следует судить террористов мусульманского мира, исходя из ограничений, налагаемых нашей иудео-христианской традицией, которая получила в Америке статус закона.

— Да-да, вы подобрались к самой сути проблемы. И впрямь попали в точку. — Эд воодушевляется: это его излюбленная тема. — Следует самым пристальным образом вглядываться тех бунтовщиков, которых мы называем чужаками. Для нас жизненно важно изучить Другого чтобы лучше понять себя. Но в то же время нельзя забывать, что террорист для нас и впрямь чужак, и его мир отличается от нашего мира, и вот что я об этом думаю: если мы многое узнаём о себе от великих либеральных мыслителей, таких как Токвиль[110] или Кревкёр[111], следовательно, можем многое узнать и от террориста. И если мы отвергаем такую возможность, это много говорит и о нас, и о том, готовы ли мы увидеть себя в Другом, а ведь мы в нем отражаемся, как в зеркале… Нам следует шире смотреть на то, как воспринимают Америку в мире, выйти за пределы теорий классиков демократической идеологии и понять, что эти нутряные реакции террористов говорят нам об Америке, ее политике, ее военной мощи.

Он хочет развить свою мысль, но Бордлз прерывает его:

— Профессор Марковиц, вы уделили мне столько времени, благодарю вас. Я полагаю, вы для нас просто-таки идеальный гость, вы сочетаете эрудицию с взвешенностью мнений, а нам нужен не просто политик, а и ученый.

— Послушайте, я очень рад, — говорит Эд. — И не стесняйтесь, если хотите задать еще какие-то вопросы, звоните.

— Мы с нетерпением ждем вас в пятницу.

За ужином Эд говорит своей жене Саре:

— Она и правда прочла мою книгу. Лестно, ничего не скажешь. Она цитировала меня слово в слово.

— А мне понравилось письмо, — Сара переводит взгляд на письмо — оно лежит рядом с ее тарелкой. — Поедешь?

— Хочешь, чтобы я поехал в Иран? — спрашивает Эд.

— Разумеется, нет. Нам еще нужно купить подарок Кейти Пассачофф.

— Помнится, мы договорились, что не пойдем на эту бат мицву, — говорит Эд.

— Ну нет, пойдем.

— Но почему? — взвывает он. — После такой тяжелой недели еще в субботу встать ни свет ни заря, катить в «Шаарей Цедек», торчать там весь день?

— Мы обсудили это еще месяц назад. — Сара невозмутима. — Нам же нужен оркестр для свадьбы — вот тебе и случай посмотреть на него.

— Только посмотреть? Так оркестранты играют или всего-навсего держат инструменты в руках?

— Ты отлично знаешь, что я имею в виду. Пассачоффы пригласили «Группу Гарри», Лиз Пассачофф говорит, что оркестр дивный.

— «Группу» так «Группу». «Группу» как бишь его?

— Гарри.

— Ну что это за название для оркестра? А фамилия у этого Гарри имеется?

— Имеется. Шац.

— Почему бы ему в таком случае не обыграть ее? Назвать своих ребят, скажем, «Шайка Шаца».

— Я думала, мы завтра подберем книги для Кейти, — говорит Сара.

— Ладно. — Эд вздыхает. — Я еле живой, а мне еще к лекции готовиться. Но знаешь что, — он встает из-за стола, — мы с этой дамой с НОР[112] очень глубоко обсудили тему моего выступления. Мне удалось по телефону сформулировать кое-какие положения, которые до сих пор не удавалось выразить так точно. Подобные интервью заставляют быстрее шевелить мозгами.

— Хорошо, — говорит Сара. — А теперь давай-ка разгрузи посудомойку.

Эд чуть не за полночь готовится к лекции, когда он наконец ложится, Сара уже спит. Обычно он ворочается с боку на бок, ерзает, но сегодня засыпает сразу, засыпает и видит сон. Он работает за низким столиком в саду некоего исламского ученого. Арочные окна обрамляет затейливая резьба, фонтан обложенный синей, лиловой и зеленой плиткой, искусно обсажен цветами. Столешница, на которой он пишет, гладкая, как шелк. Вместе с тем на ней лежат хорошо знакомые конспекты лекций. И сидит он в Сарином ортопедическом кресле, со скамеечкой для ног: предполагается, что так спина меньше устает.

Он с трудом встает с кресла, переходит в двор попросторнее, в нем растут исключительно африканские тюльпаны разных оттенков лилового и сиреневого. Фонтан здесь побольше, его мозаичное дно усеяно золотыми крупинками. Он идет, минуя сад за садом, а они всё роскошнее и роскошнее. В саду он один, если не считать двух увязавшихся за ним павлинов, их хвосты шуршат по гравию. Он миновал чуть не сотню садов, день уже клонится к концу. Он заблудился, не может найти выход. Неожиданно, повергая его в ужас, спускается ночь. Небо плотно затягивает расшитый жемчугами бархатный занавес.

Тут его будто подкидывает, и он понимает — это Сара сбросила ему на голову покрывало. Побарахтавшись, он отшвыривает покрывало пол. И, улегшись, снова оказывается в садовом лабиринте. Однако ему все же удается разыскать стол, где регистрируются участники Конгресса чествования. Вокруг стола толкучка, у многих в руках бокалы, в их толпу затесались Лиз и Арни Пассачоффы с дочкой, той самой, у которой бат мицва. Он ищет бирку со своей фамилией и видит, что на ней по-персидски и по-английски выведено золотом: «Его милость Эдуард Марковиц, стол 15».