Город солнца - Туве Янссон

Весенний бал, как обычно, был патетическим мероприятием. И некий шлемозл, растяпа, чья огромность…»

Нет! Не так! Ей вовсе не хочется рассказывать что-либо об этом бале.

«Ведь это просто ужасно, — подумала миссис Рубинстайн. — Будто школьное сочинение на заданную тему, словно домашнее задание номер пятнадцать… Экскурсия. Мой первый бал! Хо-о-ха! Мой последний бал! Бедный Абраша! Неужели мы и вправду должны заниматься всем этим?»

«Надеюсь, что Либанонна…» И тут она позабыла, что натворила Либанонна, забыла начисто. Продолжать письмо было уже невозможно. Ничто не могло ее так опечалить и привести в раздражение, как ею забытые факты, забытые имена, слова… Совершенно невозможно было на чем-то сконцентрироваться, пока мозг не восстановит утраченное.

— Не понимаю, — сказала Ханна Хиггинс. — Господи! Куда я могла засунуть свое вязанье?

— А где ты видела его в последний раз? — спросила Пибоди.

«Либанонна, чем она занималась? Что было столь важным? Сколько ей лет, по-прежнему ли она красива? Или, быть может, Ширли красива? Кто сможет назвать все, что потеряно или перепутано, что ускользает, когда затемняется поток сознания, больше нет желания что-либо сообщать… Да и вообще… Ширли, или Либанонна, или Шуреле — эти чада воскресшие, — я ведь все равно никогда не увижу этих маловажных девиц с их длиннющими носиками…»

— Миссис Рубинстайн, — прервала ее размышления мисс Фрей. — Я вижу, что вы все-таки сидите на вязанье Ханны. Оно высовывается сзади…

Миссис Рубинстайн встала. Одна из спиц согнулась под ее тяжестью.

— Как хорошо, — сказала Ханна Хиггинс и рассмеялась. — Как хорошо, что спица тебя не уколола. Хорошенькая была бы история!

Миссис Рубинстайн снова села, закрыв глаза. Она продолжала думать об Абраше. «Он был слишком жирным уже на самой первой фотографии, той, где снят на белой меховой полости… Нет! Я все перепишу заново. Начало было вообще неинтересным. Эти слова о зале ожидания и о том, что он не почитает письменное слово, — просто глупость! Я все переделаю завтра».

20

Вечером накануне великой экскурсии в Силвер-Спринг красный мотоцикл Джо был припаркован возле веранды; никогда раньше он не ставил его перед «Батлер армс». Теперь же всякий и каждый мог видеть, что Джо и Линда намеревались провести ночь вместе. Мисс Рутермер-Беркли радовало, что Линда преодолела свой страх перед мотоциклом и что Баунти-Джо больше не стесняется… Согласно ее воззрениям, они сэкономили как время, так и недовольство, а это по-своему важно, даже если предстоит впереди целая жизнь.

Теперь бы не забыть наставить на ум мисс Фрей.

— Грех, мисс Фрей, грех может приобрести черты извинительного легкомыслия в пору уходов, отъездов и перемен. Отъезд на рассвете — чисто практическое мероприятие, да и должно признать, что позднее утром будет чрезмерно жарко. Вообще-то, осознанное предвидение заключает своего рода ответственность как для них, так и для нас. Будем надеяться, что взятый Линдой и Джо курс на счастливое супружество приведет их к нему и что мы, с нашей стороны, уважим их дерзание и смелость…

«Ну хорошо, — подумала мисс Рутермер-Беркли, — возможно, я стала чуточку… чуточку чересчур обстоятельна. Но с этим — все. Утро вечера мудренее. Я не стану звонить, чтобы мне принесли чай, вечером не следует ставить Линду в неловкое положение. Ей необходим свободный вечер».

На рассвете Джо вышел на веранду. Под опустевшим небом покоился, словно череда нагромождений, город — улицы, дома и деревья — все серое. Ему показалось, будто все это напоминало скопление серой паутины. Единственным живым и сверкающим среди этого серого хаоса был его мотоцикл «хонда».

Джо впервые увидел силуэт города на фоне неба, незнакомый профиль шпилей и разукрашенных шедевров, боязливых и устарелых, будто на какой-нибудь старинной почтовой открытке из Европы…

Он нервничал сильнее, чем когда-либо, зная, что времени остается мало и что все самое важное свершалось вдали от него. Руки его тряслись, когда он накрепко застегивал шлем, и сквозь стекла солнцезащитных очков-консервов утро показалось ему каким-то коричневатым, словно перед непогодой. Он ждал. Ощущение сложилось такое, будто он остается наедине с Линдой — впервые, и он страшился.

Наконец она пришла, открыв и закрыв за собой калитку так осторожно, словно благополучие всего мира зависело от того, чтобы никого не потревожить. В очках-консервах и в одежде, заправленной в джинсы Джо, она производила впечатление бесформенного насекомого. Она уселась в седло, будто на диван, или будто святая Френезия, либо какая-нибудь другая мученица, вступающая на костер, дабы тут же воспарить прямо на небеса.

— Садись как человек! — прошептал Джо. — Это тебе не какой-нибудь проклятый лебедь из Гвадалахары в Тиволи.

Он выключил приток воздуха, проверил мотор и пнул «хонду», давая мотоциклу ход. Ничего, ни звука. Он снова толкнул машину, и снова — ничего. Он попытался еще раз… Машина никогда прежде не подводила его. Линда сидела неподвижно, держась за седло и ни на секунду не спуская своих темных насекомообразных глаз с Джо. Но вот он снова вставил ключ, удостовериться, что ток поступает. И толкнул «хонду» снова, давая машине ход. Он опять все снова и снова пытался дать «хонде» все, что могла вытерпеть машина. Когда же наконец мотоцикл затрещал и тронулся с места, Джо вдруг ощутил беспомощность от пережитого напряжения и, прежде чем справился с машиной, переехал наискосок улицу и тротуар перед «Приютом дружбы», затем выбрался на автостраду и помчался прямо вперед. Сначала он чувствовал себя немного худо.

Но Линда следовала вместе с ним, сидела за его спиной. Ее тяжесть придавала «хонде» какой-то новый баланс, заставляя машину прогибаться под тяжестью ее тела. Держать курс прямо, подбородок — вперед, полностью ощущая легкость своей силы в плечах, в животе, в ногах… Он увеличивал подачу газа до тех пор, пока не заболела рука.

Линда сидела молча. Там, где автострада оказывалась неровной, что-то словно ударяло в диафрагму.

Солнце всходило, отбрасывая снопы света через дорогу под колеса, а порой маршрутные грузовики с ревом пролетали мимо в мерцании мрака, а потом лишь снова сияло солнце. Невидимый ландшафт, только на миг озаренный вспышкой света, головокружительно уносился назад.

Он знал, как выглядело ее лицо с переменчивыми тенями, углубленными тонким слоем пыли, более темным вокруг рта. А обрамлявшие ее лицо волосы струились, будто черный дымок, под шлемом… Она была еще красивее, чем когда-либо прежде.

21

Юхансон подъехал к крыльцу; машина его была украшена зелеными ветвями — своеобразный обычай, вывезенный им же из Скандинавии. У каждого сиденья лежало свернутое одеяло, а у заднего стекла — коробка с медикаментами и все прочее, что могло понадобиться. Мисс Фрей раздала всем брошюры.

Пибоди прошла в самый дальний конец автобуса и попыталась открыть дверь, но у нее не получилось. Она никогда не могла ни с чем совладать — ни с машиной, ни с коробкой, да еще с медикаментами. Но большей частью всегда где-то рядом находился некто, ей помогавший.

— Мой милый дружок, — сказала Ханна Хиггинс, — не надо тебе сидеть сзади, тебя укачает, и ты ничего не увидишь.

Пибоди заколебалась, но потом прошла поближе вперед и села возле Юхансона.

— Мышка пожертвовала собой, — заметила миссис Рубинстайн, сидевшая на веранде. — Оказаться сзади — поступок христианки… Сядь она в серединке, ей бы никогда не заполучить лучшее место. Разве это не веселый предмет для наблюдения?

— Ну да, — ответила Элизабет Моррис. — Пожалуй, скорее злой!

Обе они оставались дома. Они не любили экскурсии.

— Можно продолжать? — спросила миссис Рубинстайн. — Посмотрите на них! Моя дорогая Элизабет, посмотрите на них сквозь розовые очки. Томпсон презирает всех и вся, но одет он в черный костюм. А теперь они пересаживают его назад, потому что от него несет чесноком. Посмотрите на Фрей, ненавидящую Пибоди, которая, в свою очередь, ненавидит Фрей. Юхансон, словно Харон со своей ладьей, теперь они едут на экскурсию.

— Ты забыла Ханну Хиггинс, — напомнила миссис Моррис.

— Элизабет, — ответила миссис Рубинстайн, — я никогда не забываю Ханну Хиггинс, но она уклоняется от моих комментариев.

Они сидели в креслах-качалках, принадлежавших прежде сестрам Пихалга; похоже, это было определенное обоюдное, правда, не высказанное решение.

— Мы уже едем! — воскликнула Кэтрин Фрей. — Вы абсолютно уверены в том, что остаетесь дома, без нас?

— Позаботьтесь о себе! — воскликнула Пибоди. — Мы едем на поиски приключений!

Она махала рукой до тех пор, пока машина не свернула за угол, тогда она, вздохнув, откинулась назад, готовая увидеть абсолютно все, пережить все, что только попадется ей навстречу.