Nevermore, или Мета-драматургия - Ника Созонова

Меня разбудила Таисия. Поскольку поднималась я обычно к полудню, к двум часам дня она забеспокоилась. Она стучала в мою дверь до тех пор, пока я не поднялась, шатаясь, и не открыла, тут же нырнув назад под одеяло.

Замешательство ее было коротким, не более пяти секунд. Объяснять ничего не пришлось: обстановка комнаты и мой вид были достаточно красноречивы, и это было благом — шевелить языком и выдавливать какие-то слова казалось нечеловеческим трудом.

— Поздравляю! — Она присела на тахту, отодвинув тазик. Поцеловала в щеку, погладила по бритой макушке. — До этого ты лишь притворялась, а теперь можешь с полным правом именоваться суицидницей.

Слава богу, она ни о чем не спрашивала, не требовала подробного отчета о происшедшем. Поднявшись, вынесла, опорожнила и вымыла тазик, и вновь поставила у тахты — на всякий случай. Принесла очень крепкий и горячий чай. Унесла грязную посуду от ужина, поставила в изголовье букет белых нарциссов, которые накануне привезла с дачи.

— А записка? — вспомнила Таис, нарушив наконец молчание. Покачала головой с упреком. — Неужели ты собиралась уйти, ничего мне даже не написав?

— Разуй глаза… Записка на столе.

Это были мои первые слова, произнесенные вслух. Язык, как ни странно, повиновался, хотя и казался желеобразным.

— Могу я прочесть обе?

— Читай…

- 'Таис, прости меня. Я причинила тебе немало боли. Меня сняли с роли и исключили из театра, и жизнь лишилась последнего смысла. Не обижайся, но я думаю, что после моей смерти ты испытаешь облегчение. Ты заслужила отдых и покой. Пожалуйста, не играй с Бэтом в русскую рулетку — моя последняя просьба'… Мило. А главное, весьма проницательно: все родители юных самоубийц, как водится, испытывают небывалое облегчение. 'Бэт, я хочу сказать тебе…'

— А эту про себя!

Я писала Бэту, что полюбила его, и просила не уходить из жизни. Потому что, в отличие от меня, никому не нужной, слабой и жалкой, его любят и ценят очень многие.

— Вторая записка потеплее. Что неудивительно. Можно я возьму на память — и ту и другую?

Я кивнула.

Горячий чай, прогнавший жажду, потихоньку согревал и придавал силы.

— Что ж я сижу! — Таисия вскочила, словно осененная светлой идеей. — Нельзя упустить такой кадр! Для истории.

Раскопав на захламленном столе цифровой фотик, который подарила мне на день рождения, принялась азартно щелкать.

— Чуть повернись, чтобы тазик влез в кадр… кисть руки хорошо свешивается — такая слабая, вялая лапка… Красиво: тени под глазами фиолетовые, лицо бледно-синее, как сырая известка…

Нет, я понимала, конечно, что таким образом меня пытаются развеселить, растормошить. Что Таис в сильнейшем стрессе, в шоке — это чувствовалось и по интонациям, и по движениям — непривычно быстрым, острым. Но чтобы вот так? Хоть бы заплакала, закричала, закатила истерику — что еще делают матери и бабушки, обнаружив, что единственное чадо едва-едва не отправилось на тот свет?

Мне было и смешно, и обидно. И еще промелькнула бодрая мысль: забавно будет рассказать обо всем Бэту. Похвастаться. Ну, кому еще так повезло с родительницей, которая, вместо того чтобы вызывать 'Скорую', запечатлевает полумертвого ребенка во всех ракурсах? В обнимку с пластмассовым тазиком, с букетом смертельно-белых нарциссов у изголовья?..

Впрочем, о 'Скорой' она тоже вспомнила, не прошло и часу — вдоволь налюбовавшись свежими фотками.

— Тебе очень плохо? Только честно? Наверное, нужно вызвать врачей, — она нерешительно обернулась к телефону.

— Не надо. Только слабость… Отлежусь.

Во взгляде Таисии читалось сомнение.

— Кстати, а что именно ты проглотила? И откуда взяла?

— Из аптечки Калерии.

Она подняла с пола выпотрошенные упаковки из-под таблеток и внимательно изучила.

— Ты проглотила… все?

Я кивнула.

— Не врешь?.. Это очень сильная дрянь, если я хоть что-нибудь понимаю. Все три упаковки?.. Но тогда тебе должно быть сейчас ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ плохо. Ты в коме. Срочно звоню!

— Не надо, подожди… Меня вырвало, все таблетки вышли. Я не в коме, просто слабость. Завтра уже буду бегать, — я постаралась вылепить жизнелюбскую улыбку.

— Прежде чем выйти, они успели частично раствориться в крови, — Таисия то хваталась за телефонную трубку, то отбрасывала ее с брезгливым выражением. Она мучительно колебалась, не зная, на что решиться. — Когда ты это сделала?

— В час ночи.

— То есть четырнадцать часов назад. У меня есть одно-единственное объяснение тому, что ты сейчас на этом свете, а не на том. Калерия купила 'паленые' таблетки. Сейчас чуть ли не половина лекарств — фальшивые. Тебя спасли неведомые мошенники, скажи им спасибо.

Она выпустила, наконец, из рук телефон и присела на край тахты.

— Значит, так. Мы с тобой должны решить очень важную вещь. По всей логике мне следует немедленно вызвать 'скорую' — даже фальшивые таблетки в таком количестве могли черт знает как навредить. Тебе промоют желудок, вставят зонд, накачают парой ведер воды — процедура весьма противная. Но не это самое плохое: из обычной больницы тебя перевезут в психушку, так у них полагается. А вот там… Я знаю, что говорю: когда-то провела десять дней в подобном месте. Всего десять, но они показались мне внушительным тюремным сроком. С твоей психикой, с твоей патологической тягой к свободе даже неделя в Скворцово-Степаново может оказаться разрушительнее таблеток. Решай! Я сделаю, как ты скажешь.

— Не хочу 'скорую'. Не хочу Скворцово-Степаново.

Таисия вздохнула. С облегчением — не с сожалением.

— Была б на моем месте нормальная мать или бабушка, она бы не спрашивала. Увезли бы как миленькую, под белы ручки. И навесили бы ярлык, и поставили диагноз. И оказалась бы ты до конца жизни клейменной. Ладно! Подождем до вечера. Если станет хуже — без разговоров вызываю врачей.

К вечеру я поднялась и самостоятельно передвигалась по квартире.

А наутро уже выбралась на улицу. Карелию явно 'нагрели' мошенники…

* * * * * * *

В эту ночь, как выяснилось недолгое время спустя, ушел Энгри. А еще через день — Пашка.

Такой вот получился синхрон. (Изыск проклятого Драматурга.)

КАРТИНА 6

Входит Пашка, угловатый, болезненно-возбужденный парень лет восемнадцати. Пишет на заборе: "ПОВЕСИТЬСЯ???"

ПАШКА: Кто может сказать что-нибудь о таком способе самоубийства, как повешение? Меня интересуют, собственно, два вопроса: через сколько минут наступит смерть? Насколько сильна агония и конвульсии — то есть, выдержит ли веревка, не сломается ли крюк?

ЭСТЕР: Если ломаются шейные позвонки, смерть мгновенная, если от удушения — минут пять-десять. Агония мучительная и сильная. К тому же неэстетичный вид впоследствии: вываливается язык, опорожняется кишечник.