Уинстэнли - Татьяна Александровна Павлова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прямо перед окнами второго этажа Банкетного зала за ночь сколочен деревянный помост, обтянутый черным сукном. Вокруг него дежурят отборные полки кромвелевских солдат.
Около двух часов пополудни большое окно зала распахнулось, и из него на помост вышли офицеры. За ними — палач и его помощник в масках и с привязанными бородами. Через несколько мгновений показался король — невысокого роста, неестественно прямой, в черном одеянии. Рядом с ним — епископ.
Быть может, и Джерард Уинстэнли, подобно тысячам соотечественников, стоял в этот час среди народа на площади, ожидая неминуемого и ужасного события. У него были в эти дни дела в Лондоне: следовало отдать в печатню Джайлса Калверта новый трактат — очень большое сочинение. II поторопить издателя — в такие дни медлить с предложением Нового закона справедливости не пристало. Если так, если он действительно стоял в этот час на площади, глотая морозный воздух и вместе со всем народом напряженно переживая происходящее, то он видел, как король оглянулся на епископа, вышел из полукруга и шагнул к плахе. Он сказал несколько слов палачу, указывая на странно короткий обрубок дерева, на который ему предстояло в последний раз преклонить голову. Затем подошел ближе к краю помоста и, заглядывая в заранее приготовленный листок бумаги, начал говорить.
Мертвая тишина висела над многотысячной толпой. Но голос короля был слишком слаб, и его заикающуюся речь слышали хорошо только солдаты, окружавшие помост. Морозный ветер налетал порывами, и народу на площади доставались только обрывки фраз:
— В моей смерти повинны те, кто встал между мной и парламентом… Грубая сила… В чем заключается свобода? Иметь правительство и законы, обеспечивающие личность и собственность…
Смысл этих слов трудно было разобрать. Но стоило ли и раздумывать? Столько раз Карл отрекался от собственных слов, столько раз нарушал обещания, лгал, притворялся… Никто больше не верил ему.
— Подданные и монарх… — долетало до притихших людей. — Пока вы не поймете разницу, у вас не будет свободы… Я умираю за свободу…
Но что есть свобода? Для кого она?
Кончив речь, Карл снял с себя драгоценности и передал епископу. Затем с его помощью снял камзол и убрал под шапочку свои длинные, развившиеся, с заметной сединой волосы. Шагнул к плахе, опустился на колени и после краткой молитвы подал знак палачу. Взмах топора — и голова упала, стукнув о доски помоста. Помощник палача подхватил ее и высоко поднял над толпой.
— Вот голова изменника! — прокричал он.
Странный, страдальческий стон пронесся над толпой. Будто весь старый привычный мир треснул и раскололся надвое, распался, перестал существовать. Толпу качнуло, кто-то бросился вперед — омочить платки в королевской крови. Кавалеристы в красных мундирах стали оттеснять народ от помоста.
Старый мир рухнул, и ничто от его обветшавших устоев не должно было сохраниться теперь в Англии. Предстояло начать совсем новую жизнь, невиданную прежде и счастливую. Так, по крайней мере, думали многие. Так думал и Джерард Уинстэнли.
Свет, озаривший его в ночи, когда услышал он неземной голос, горел не угасая, программа построения нового мира обрела зримые формы и легла на бумагу в считанные дни. «Время настало», — повторял он снова и снова. Радуйтесь, ибо время настало, и младший, угнетенный брат, бедняк Иаков поднимется ныне и прославит себя. Древняя легенда о двух братьях-близнецах — кротком, мудром Иакове и алчном, грубом Исаве вставала в памяти. Более сильный Исав отнял у брата право первородства еще в утробе матери Ревекки. А когда братья выросли, Исав однажды, возвратясь голодный с охоты, продал Иакову свое право за чечевичную похлебку. Но суть не в этом, думал Уинстэнли. Иаков — духовный человек, который живет по закону добра и справедливости. А Исав — человек плоти, для него важнее всего чечевичная похлебка. Душа его корыстна и ограничена заботой о благах мира сего. В теперешней Англии Исавами стали лорды, королевские наместники и господа, все, кто силен и жесток. Они поработили меньшого брата, бедняка, и по пророчеству властвуют над ним. Но голова монарха, главного лорда в Англии, слетела; это порабощенный Иаков восстал от лица тех, кто попран и затоптан в грязь. Он прославит себя к посрамлению Исава. Он — то благословенное семя, что падет в землю и возвестит начало эры духа.
«Трепещи, лорд Исав, — писал Уинстэнли, — ты, гордая и жадная плоть, осужден на смерть, приговор уже начали приводить в исполнение, ибо бедняк начинает получать благодать; ты будешь повержен, низложен, станешь слабеть все больше и больше, пока след от тебя не изгладится на этой земле». Фундамент духовной свободы заложен, время уже не служит тебе. Сын справедливости наследует ныне царство и будет править вовеки.
И трижды лгут те, кто уверяет с церковных кафедр, что справедливость возможна только за гробом, где-то на небесах, за облаками. «О вы, питающиеся слухами проповедники, — взывает Уинстэнли, — не обманывайте больше народ, говоря, что слава эта не будет познана и увидена до тех пор, пока тело не рассыплется в прах. Говорю вам, эта великая тайна начала уже проявлять себя, и ее увидят материальные глаза плоти, и все пять чувств, которыми обладает человек, будут разделять эту славу».
А носителями и исполнителями этого переворота станут бедняки, те, кто так долго страдал от нищеты и порабощения. Первым из великих мыслителей нового времени Уинстэнли увидел силу, способную построить справедливое общество на земле. Ни Томас Мор, ни Кампанелла, ни тем более Бэкон или Андреэ не доверяли «черни», «плебеям», «толпе» — тысячам тысяч тружеников, руками которых создавались все блага этого мира. Джерард Уинстэнли открыто заявил, что труженики эти, ныне поверженные и презираемые, одни смогут установить закон справедливости на земле. К их пробуждающемуся сознанию он и обращает самые пламенные свои слова. «Вы, прах земли, попираемый ногами, вы, бедные люди, сделавшие своим трудом ученых и богатых людей угнетателями, вспомните о своих правах, ибо Закон Справедливости уже провозглашен».
Он обрушивается на неравенство — не только правовое, как делают это левеллеры, но главным образом имущественное, социальное. Многие думают, пишет он, что так называемые богатые, владеющие мирскими
