Пагубная самонадеянность - Фридрих Август фон Хайек

ему вообще торговать – потому что так он никогда не получит прибыли. Кроме того, бóльшую часть информации о конкретных обстоятельствах трудно сформулировать и даже не всегда можно выразить словами (например, уверенность предпринимателя, что новый продукт будет пользоваться спросом), так что невозможно поделиться ею с широким кругом людей, не говоря уже о соображениях мотивации.

Конечно, действовать, сообразуясь не с «наблюдаемым и осязаемым» (по выражению Эрнста Маха), а с тем, что недоступно всеобщему восприятию и что нельзя просчитать заранее, не соответствует рассмотренным ранее критериям рационалистов. Более того, «неосязаемое» часто вызывает недоверие и даже страх. (Можно попутно отметить, что не только социалисты – хотя у них несколько иные причины – с недоверием относятся к торговле. Бернар Мандевиль «содрогнулся», представив себе «ужаснейшую картину… тяжелый труд и опасности вдали от родины; нужно переплывать бескрайние моря, выносить тяготы непривычного климата и оставаться обязанным чужестранцам за помощь» (1715/1924: I, 356). Действительно, осознание того, как сильно мы зависим от человеческой деятельности, которую не можем контролировать и даже не знаем о ней, лишит спокойствия любого – как участника, так и наблюдателя.)

Со времен Античности, поддаваясь недоверию и страху, простые люди во всем мире (так же как и мыслители-социалисты) не просто смотрели на торговлю как на противоположность материальному производству, что-то беспорядочное и бессмысленное (так сказать, методологическую ошибку), но считали ее подозрительным, низким, нечестным и презренным занятием. На протяжении всей истории человечества «торговцы были объектами всеобщего презрения и морального осуждения… человека, который покупал дешево и продавал дорого, считали заведомо бесчестным… Поведение торговцев не соответствовало обычаям взаимопомощи, принятым в первобытных сообществах» (McNeill, 1981: 35). Мне помнится, Эрик Хоффер однажды заметил: «Враждебность по отношению к торговцам, особенно со стороны грамотеев, стара как мир».

Есть множество причин такого отношения к торговле и множество форм, в которых оно выражается. В древности торговцев часто селили отдельно, но так поступали не только с ними: даже ремесленников, особенно кузнецов, которых земледельцы и скотоводы подозревали в колдовстве, выпроваживали за пределы поселений. В конце концов, разве кузнецы своим «секретным мастерством» не превращали одни вещи в другие? Но в гораздо большей степени это касалось торговцев и лавочников – ведь они участвовали в чем-то недоступном ни восприятию, ни пониманию обычных людей. Изменяя стоимость товаров, они занимались неким преобразованием нематериальных субстанций. Разве может измениться способность вещей удовлетворять человеческие потребности – если только дело не в количестве? Торговца или лавочника, который мог проделать такое (находящееся за пределами видимого, привычного и понятного порядка повседневных дел), также исключали из установленной иерархии, лишая статуса и уважения. Даже Платон и Аристотель – граждане города, который в те времена занимал видное положение и был обязан этим торговле, – презирали купцов. И позднее, при феодализме, занятие торговлей продолжали считать низким, поскольку жизнь и безопасность торговцев и ремесленников (во всяком случае, за пределами немногочисленных мелких городов), а также сохранность товаров зависели от тех, кто владел мечом и охранял дороги. Торговля могла развиваться только под защитой класса, профессионально владеющего оружием. Эти люди обладали боевой выучкой и взамен требовали высокого положения в обществе и высокого уровня жизни. Даже когда историческая обстановка начала меняться, такое отношение к торговле, как правило, сохранялось там, где еще господствовал феодализм и где ему не противостояла богатая буржуазия или вольные города с их самоуправлением, ставшие центрами торговли. Так, утверждают, что даже в конце прошлого века в Японии «те, кто делал деньги, считались практически кастой неприкасаемых».

Причины презрительного отношения к торговцам становятся еще более понятными, если вспомнить, что их деятельность и в самом деле бывала связана с тайнами. «Тайны торговли» – когда многие обогащались, обладая знаниями, которых не было у других, знаниями тем более загадочными, что касались чужеземных (и, возможно, даже отвратительных) обычаев и неведомых стран, овеянных легендами и слухами. Знаменитое высказывание Ex nihilo nihil fit («Из ничего не выйдет ничего») больше нельзя считать научным утверждением (см. Popper, 1977/84: 14; и Bartley, 1978: 675–76), но оно по-прежнему преобладает над здравым смыслом. Колдовством веет от занятия, которое извлекает богатство «из ничего», – не производя новых ценностей, а просто перемещая то, что уже существует.

Укрепляют такие предрассудки представления о том, что богатство должно добываться обязательно физическими усилиями и напряжением мускулов, «пóтом и кровью». Физическую силу, а также обычные инструменты и орудия, к которым ее можно приложить, можно не только наблюдать, но и осязать. В этом нет ничего загадочного, даже для тех людей, кто не может ею похвастаться. Задолго до феодализма признавалось, что физическая сила и обладание ею – уже само по себе достоинство и является преимуществом. Такое представление – часть унаследованных нами инстинктов малых групп, оно продолжало бытовать среди фермеров, земледельцев, скотоводов, воинов и даже простых домовладельцев и ремесленников. Люди видели, как физические усилия фермера или ремесленника увеличивают количество полезных вещей, – и могли объяснить различия в богатстве и власти понятными им причинами.

Таким образом, критерий физических данных, очень ценимых первобытными людьми, появился рано, в борьбе за лидерство или соревнованиях в мастерстве (см. Приложение E). Человек имел более высокий статус благодаря физическому превосходству. Но как только элементом состязания стало знание – которое нельзя увидеть или потрогать и которым владели не все участники (многим из них это казалось невозможным), – чувство товарищества и справедливости исчезло, возникла угроза солидарности и ощущению общности целей. Если иметь в виду образование расширенного порядка, то, конечно, такую реакцию можно назвать эгоизмом (вернее, групповым эгоизмом, при котором солидарность в группе считается более важной, чем благополучие ее членов).

Подобные представления были сильны и в XIX веке. Томас Карлейль, оказавший большое влияние на писателей прошлого столетия, утверждая, что «только труд благороден» (1909: 160), явно имел в виду физический труд, усилия мускулов. Карлейль, как и Карл Маркс, истинным источником богатства считал труд. В наше время всё чаще рассуждают иначе. Инстинктивно люди еще придают значение физической силе, но на деле производительность все меньше связывается с физическими данными, и под «силой» скорее понимается не физическая мощь, а сила законного права. Конечно, мы не можем обойтись совсем без силачей, но сегодня они – лишь одна из групп специалистов; может быть, этих групп и становится больше, но они насчитывают все меньше людей. Только в племенах, остающихся на первобытной стадии развития, все еще господствует культ силы.

И все-таки даже сегодня такие виды деятельности, как натуральный и денежный обмен, а также сложные формы торговли, организация или координация, перемещение товаров для продажи с прибылью, не всегда считаются настоящей работой.