Кедровая долина - Грейс Агиляр

военачальниками, крестьянами и рыцарями, торговцами и вельможами, монахами и высшими священниками. Критерии настоящего не годятся для оценки прошлого. Ошибкой будет упрек испанским евреям в ханжестве. Формально исповедуя католицизм, они спасали свою веру и свою жизнь, и немалую пользу приносили Испании.

Вернемся к героине нашей повести. Признание на суде было порывом любящего сердца. Мари хотела спасти Стенли. А если не убережет его от плахи? Пусть так, но ради святости былой любви, разве не важно сберечь чистоту совести – и пылинки не прибавить к тяжкому грузу оговора?

Одержимость не заглушила шепота здравомыслия. Мари тщательно взвешивала каждое слово признания, дабы не посеять в церковных головах зерна сомнения в подлинности католической веры мужа. Важный вельможа, Фердинанд Моралес слыл центром широкого круга друзей, соратников, знатных особ. Среди этих людей было немало тайных иудаистов. Потянуть за одно звено – и вся цепь на виду!

С двух сторон чернели грозовыми тучами небеса над Мари. Она убеждала себя, что не боится злодейств церкви и инквизиции. Чего ждать из вражьего стана, кроме пыток и смерти? Любовь и воспоминания о любви станут утешением. Но из лагеря друзей грозит месть. Как оправдаться перед единоверцев справедливым судом, если случится такой? Остается лишь всем сердцем прилепиться к вере отцов – и нет другой надежды на искупление.

Да, всей душой без остатка принадлежать Богу народа Израиля! Проникнуться, как прежде, верностью покойному отцу, крепко помнить, что его любовь по-прежнему жива и по сей день орошает сад дочернего счастья. И молитвы заполнят пустоту женского сердца.

Мари приписывала причину бедствий необдуманной свой любви к христианину. Она была воспитана в твердом понятии недопустимости брака вне своего народа. Но разве в юном возрасте догмат совладает с горячим сердцем? Явился прекрасный рыцарь, и греховное чувство затопило душу, взыскав за легкомыслие чудовищную плату.

На заре любви к Артуру не раз жалела себя Мари – почему угодно было року осудить ее на принадлежность к расе, всеми ненавидимой? Не отречься ли от гонимой веры ради лучшего из чувств? Ведь Бог – он Бог любви, и раскаявшегося простит, а хотящего вернуться – примет. Но нет, не перехитрить ни Бога, ни веру, ни отца, ни себя.

А Изабелла тем временем сострадала Мари, но опасалась за свою праведность – как бы сочувствие иудейке не убавило от законного отвращения к мерзкой вере. Королева считала себя мученицей собственного чувствительного сердца, истерзанного жестоким противостоянием благородного милосердия и католического благочестия. Как бы то ни было, не мученичеством прославилась Изабелла. Что касается охранников и слуг, то они старались избегать разговоров с нечестивицей, страшась опасного, хоть и незримого воздействия.

Женское сердце Изабеллы солидарно трепетало в унисон со страдавшим сердцем Мари. Но над королевской добротой возвышались идеи – впитанные, внушенные, несомненные. Покуда иудейка не поверит в Христа, не будет снято с нее проклятие небес. Католическая совесть, ободряемая отцами церкви, подсказывала Изабелле, что необходимо применить твердые меры перевоспитания. Но слишком слаба была Мари, и королева опасалась вреда поспешности.

Минули две-три недели со дня суда. В один из вечеров Мари чувствовала особенную усталость. Она уселась в глубокое кресло и незаметно забылась тяжелым сном. Ей привиделось, как Артур восходит на эшафот. Рядом стоит, улыбаясь, палач с топором. Она бросилась к Стенли, обняла его, плача от радости: они не расстанутся и умрут вместе. Палач, довольный еще одной жертвой, взглянул на обоих дьявольскими очами. Мари узнала – это дон Луи Гарсиа. Вдруг эшафот покачнулся, рядом разверзлась пропасть, а из мрака ее поднялась фигура мужа. Он поднял руку и чужим голосом произнес: “Мари Энрикес-Моралес! Проснись и следуй за мной!”

Слова эти прозвучали столь отчетливо, что впоследствии Мари не могла определить, были они продолжением сна, или она услыхала их, очнувшись. Перед ней высилась фигура в черном, капюшон глубоко надвинут, лица не видно. То ли во сне, то ли бодрствуя, она почувствовала, как человек поднял ее с кресла, крепко сжал в сильных руках. Дальше она ничего не помнила.

Глава 24

Изабелла:

О, мало чести в этом заверенье

И много пагубы, двуличья, лжи!

Но берегись! Тебя разоблачу я!

Прощенье брату подпиши. Не то

Во весь мой голос закричу. Узнает

Весь мир, кто ты таков.

Анджело:

А кто тебе поверит, Изабелла?

Я славлюсь строгой жизнью. Ни пятна

На имени моем. Высок я саном.

И обвиненье, клеветой запахнув,

Застрянет в твоем горле и умрет.

(Уильям Шекспир, “Мера за меру”, перевод Осии Сороки)

Мари очнулась после тяжелого сна. Огляделась вокруг. Огромный зал, погруженный в полумрак. На стенах укреплены тусклые факелы, свет их слаб и не рассеивает тьмы большого пространства. По периметру зала различимы входы в малые помещения. В центре выставлены напоказ всевозможные атрибуты пыток – дыба, колесо, тиски, веревки.

Мари поняла, что очутилась в подвалах святой инквизиции. После похищения прошло совсем немного времени, и поэтому ее не могли увезти далеко, значит, застенки эти находятся в Сеговии, скорее всего поблизости от королевских покоев.

Глаза привыкли к темноте. Она различила на фоне каменных стен мрачные фигуры, закутанные в черные плащи. Отвратительные маски закрывали лица, только глаза торжествующе злобно блестели сквозь узкие отверстия в личинах. Изощренные изуверы и беззащитные жертвы! Она увидела пытки и услышала стоны, которые тонули под высокими сводами. Никто и никогда не узнает о муках несчастных, попавших сюда.

Холодеет сердце от вида пыток, кровь стынет в жилах от криков пытаемых. С раннего детства знала Мари о существовании зловещего подземелья. Чудом удалось избегнуть этого жуткого места ее деду. Но с дедом покойного мужа судьба обошлась жестоко – он сгинул в темнице тайного суда. С двумя этими людьми читатель познакомился в главе 5 нашей повести.

На миг мужество покинуло Мари. Она бросилась к ногам своего провожатого, хотела молить о милосердии. Но уста изменили ей, она не смогла вымолвить ни единого слова, лишь вопль страха и отчаяния донесся до ушей под капюшоном. Вздрогнув, плащ и маска отпрянули назад.

“Несмышленая! – ухмыльнулся провожатый, грубо подняв Мари с колен, – не я здесь командую, старшему инквизитору челом бей! – прибавил он, прекрасно понимая смысл нечленораздельных звуков, вырвавшихся из горла новой узницы.

Бесцеремонно подталкивая Мари, он ввел ее в небольшую комнату, отгороженную от общего зала черным занавесом. За покрытым скатертью столом сидели трое в масках – старший инквизитор и два его