Игра с Годуновым - Дарья Плещеева

час, решеточные сторожа прибегут, десятский прискачет! – приказал Деревнин. – Данило, тащи зятя с бабкой обратно! Дуру, так и быть, подержу день-другой, пока ты ей место не сыщешь.

– Да ежели вдругорядь прибегут ярыжки и всех нас в приказ потянут – Аверьян первый с перепугу всех выдаст – и тебя, и меня!

Ругались долго, хотя и негромко. Сошлись на том, что гости побудут в подклете, пока Данило не найдет другого места, а тогда, сговорясь с Тимошкой, на его санях перевезет туда семью и отведет дворового пса, которого пока что приютил Тимошка. И Деревнин, уже на излете ссоры, напустился на Ульяну, желая сорвать на ней последнюю злобу.

– Сама себя перехитрила, дурища! Ишь, простыни не пожалела, чтобы воровство свое прикрыть! Нет чтобы выждать – так ты сразу свой хабар на торг потащила!

– Дурища и есть! – согласился Воробей.

– Так я – что? Я ж думала – ей больше ни к чему…

– Мымра полоротая! Коровища! Тетеха скудоумная! – стала выкрикивать Марья. Деревнин положил ключнице руку на плечо, и она замолкла: это было мужской лаской.

– Пойдем. Выскочила, как была, в одной распашнице, дура… – проворчал он. – Да и я хорош…

Поднявшись в светлицу, подьячий задумался. Марья смиренно стояла у двери.

– Ступай в опочивальню, – велел он, как велит обыкновенно муж жене. – Черти бы драли того Воробья…

После всей суеты, после всех страхов следовало хоть чем-то себя вознаградить. И Марья не оплошала.

Глава 5. Розыск у Крымского двора

Деревнин не первый день жил на свете и уже лет тридцать служил на Земском дворе. Пришел туда парнишкой, усы только пробиваться стали, сейчас вот виски в седине. И сколько разнообразного люда повидал – уму непостижимо! От такого количества рож, рыл и образин обычный человек бы умом тронулся. Всевозможного вранья подьячий наслушался – на две сотни обыкновенных людей хватит.

Он волей-неволей выучился разбираться в людях и делать выводы из особенностей их поведения.

Толмач Бакир был молодцом сильным, по-своему красивым, да только простодушным, при этом пылким и подверженным страстным порывам. Это следовало учесть при передаче послания Кул-Мухаммаду.

Возможностей было три – Бакиру через Михайлу, Бакиру через Никиту и непосредственно из рук в руки Бакиру.

Отдать Михайле? А не поднимет ли Бакир шум в самый миг вручения, не примется ли громогласно благодарить? С него станется. Ладно бы Михайла остался где-то с Бакиром наедине. Так ведь хитрый Никита этого не допустит. У него свои расчеты – а статочно, и чье-то приказание. Приказывать же ему может и его прямое начальство – братья Щелкаловы. Один возглавляет Посольский приказ, другой там состоит думным дьяком, оба и умны, и хитры; в свое время помогли Годунову избавиться от соперников, но что у них на уме – одному Богу ведомо.

Все знают – они не любят заморских купцов, ни тех, что сидят на Английском дворе, ни голландских, которые пытаются перехватить у англичан их торговлю. Годунов же англичанам потворствует. А сейчас Годунов явно будет толковать с киргиз-кайсацким послом о делах торговых, тем более вместе с посольством притащились купцы, привезли товары, и придется ли сие по вкусу братьям Яковлевичам – неведомо…

Отдать Никите – первым делом грамотка окажется в чужих руках. Может, покажет дьякам Щелкаловым – Андрею Яковлевичу да Василию Яковлевичу, поскольку они в Посольском приказе главные. Там найдется, кому перетолмачить арабскую вязь, которая в ходу и у казахов, и у ногайцев. И тут все зависит от содержимого грамотки. Ежели в грамотке содержится то, что послужит основой для пакости Годунову, – могут распорядиться, чтобы Вострый передал посланьице.

Но ежели оно окажется в годуновских руках? Потом, может, грамотка и попадет на Крымский двор, а может, и нет – а вместо нее писание, изготовленное годуновскими людьми. Ему нетрудно найти татарина, знающего киргиз-кайсацкое, то бишь казахское наречие и умеющего писать арабской замысловатой вязью. Статочно, сей татарин уже сидит наготове в его хоромах – такой человек в хозяйстве необходим. И боярин Годунов поймет и запомнит, через кого воевода пытался передать свою грамотку. Заводить себе такого врага, как Годунов, Деревнин не желал.

А самому Бакиру – передать-то можно, да только как? Его Никита ведь от себя ни на шаг не отпустит.

Грамотка была запечатана свечным воском с оттиском перстня. Деревнин видел тот перстень, в нем вставка – мутный продолговатый камень вроде сердолика, по нему – арабские буквы. Срезать печать и опять налепить – дело нехитрое, да только как грамотку прочитать? Может, она бы сама и подсказала, как ее подсунуть Бакиру?..

Задал же Ораз-Мухаммад подьячему задачку…

А еще – убитая девка.

Ее смерть тащила за собой загадку – как стрелецкие караулы выпустили эту Айгуль с Крымского двора? Может, хоть это удастся понять – и тогда подьячий на шажок приблизится к убийцам?

Всякий подьячий Земского двора имеет такие знакомства, что лучше бы этих людишек и вовсе на свете не было. Убийцы, насильники, налетчики, переряженные монахами мошенники, блудники и прелюбодеи, зазорные девки, вороватые приказчики, конокрады, умеющие составлять ядовитые зелья старухи – и такого народа каждый день сквозь приказную избу проходит с полсотни, а то и более. Поневоле задумаешься: коли род человеческий таков, так в Божьем раю, поди, пусто – брать туда некого…

Однажды Деревнин пожалел вора, который наладился таскать дрова. Звали его Баженко Верещага. Ворюга был матерый, но состарился и, как прежде, промышлять уж не мог. Его поймали, отлупили, привели на Земский двор – а Деревнин сжалился над его слабосильностью, собственноручно дал две оплеухи и спустил с крыльца: ступай, мол, раб Божий, да впредь не попадайся!

Вот сейчас подьячий о том человеке и вспомнил.

Верещага, понятное дело, от воровства не отстал, но более о нем ничего не было слышно. Деревнин как-то повстречал его в Зарядье, у Варваринской церкви. Дело было летом, Верещага стоял неподалеку от дверей, беседуя с немолодой бабой самого сомнительного вида. Деревнин знал, что в этой части Москвы промышляют ворожейки и знахарки, также бабки, которые правят бабье ремесло – принимают и повивают младенцев. Вряд ли Верещага пришел