Игра с Годуновым - Дарья Плещеева

Да и знакомство с человеком, которого Деревнин назвал дедом Баженко, тоже казалось ему любопытным: старые люди многое умеют рассказать.

Марья пошла за извозчиком и дошла чуть ли не до Чертольских ворот – в Остожье извозчика редко встретишь. По дороге встретила какую-то куму, сцепились языками, и ждать ключницу пришлось довольно долго.

Архипка был счастлив несказанно: извозчик, усадив их в санки, повез в Зарядье берегом, кое-где и по льду, а берег – это тебе не улицы с поворотами, где других извозчиков полно, где даже в воскресный день могут застрять большие дровни, груженные дровами или сеном для скотины. Берегом можно разогнать лошадь, так что пойдет резвой машистой рысью, с такой скоростью, что просто дух займется. С берега и кремлевская стена с башнями видна, и перекличка стрельцов на башнях оттуда слышна. Словом, сказочное путешествие.

К началу службы они опоздали, но это оказалось к добру – Верещага в одиночестве мыкался у церковного крыльца и не пришлось вылавливать его в толпе.

Чтобы не торчать на видном месте, они отошли в переулок.

– Вот что я для тебя разведал, батюшка Иван Андреич, – начал бывший вор. – Я там, у Крымского двора, два дня бродил, так думая: кабы я захотел оттуда коня свести, с чего бы начал? А начал бы со сторожей – кто скорее мне пособником станет. Стало быть, нужен человек пьющий. Ему кружку вина поднесешь – и он твой. Да ты сам, чай, про такое слыхал.

– Слыхивал, – согласился подьячий. Его обычно забавляло, что сторож, который бывал напоен и потому проворонил хозяйское добро, криком кричал, что-де с хмельного – какой спрос, стало быть, в пьянстве – его оправдание.

– Крымский двор невелик, это тебе не Кремль, вдоль каждой стенки забора и полусотни сажен не наберется. Стало быть, и стрелецкие караулы невелики. По три-четыре стрельца в таком карауле взад-вперед ходят вдоль каждой стенки, их сменяют. Ближе к реке там луг, где можно лошадей и верблюдов днем пасти. Степные лошади умеют копытами снег разрывать. Их стерегут табунщики, а смотрят за ними другие стрельцы, на ночь лошадей с верблюдами загоняют на двор. А стрельцам там – привольное житье. У многих неподалеку дворы, хотя место неудобное, гнилое, чуть ближе к реке двор поставишь – его и заливает. И тех стрельцов как раз для службы в караулах употребляют. И они, как стемнеет, бывает, бегают домой греться. И про то никто не знает. А я, вишь, выследил!

– Славно! – одобрил Деревнин. – Стало быть, пока они, черти, греются, кто-то через дыру в заборе на двор лазит?

– Может, и лазит, – неуверенно ответил Верещага. – Должен лазить! Коли дыра есть!

– Ты, выходит, сам его не видел?

– Нет, не видел… – Бывший вор вздохнул и понурился. – К Крымскому двору приходят днем купчишки и ведут торг у ворот, внутрь стрельцы им входить не велят. Те купчишки, что приехали с посольством, тоже у ворот толкутся, но с другой стороны. А тот человек, что лазит, приходит, статочно, вечером или ночью, его пускают в калитку – в ту, которую им велено охранять. Калитку я видел.

– Так там – калитка? Что ж ты, дед, молчал?

– Так ты про дыру спрашивал! Калитка с кровлей, возле заколоченных ворот. Ну, как обыкновенно на дворах бывает! Ворота – для саней либо телеги, пеший и конный в калитку проходят.

– В эти ночи не приходил?

– Почем я знаю? Ночью-то я купецкий двор стерегу. До первых петухов Крымский двор караулил, потом к себе прямо бегом бежал. Отработаю ночку, потом подремлю чуток – и снова бегу по твоему дельцу. Ну да вот что еще скажу. Я там неподалеку от калитки местечко приметил. Главное-то было – найти, где в засаду сесть. А местечко то – под лодкой.

– Где?! – Тут Деревнин ушам не поверил. Архипка же рот от удивления открыл.

– Так я ж тебе толкую – в паводок там все заливает, и на многих дворах лодки есть. Сказывали, они и в церковь на лодках плывут. А обычно лодки у ворот лежат или неподалеку, кто на них польстится?

– Могут на дрова утащить, – недоверчиво сказал Деревнин, который по зимнему времени разбирал дела о воровстве дров довольно часто. – В прошлом году об эту же пору у попа мыльню по бревнышку раскатали и унесли. А сколько кляуз было, что зимой, в морозы, частокол Земляного города растаскивают?

– Может, и могут утащить, а только лодка там есть. Коли осторожненько залезть под нее и оттуда глядеть и слушать сподручно хоть всю ночь.

– И что же ты углядел?

– Говорю ж тебе, ничего я не углядел!

– Никто, стало быть, не приходил?

– Да, сдается, при мне никто не приходил…

– Как же ты, старинушка, до первых петухов, в мороз, под лодкой пролежал?

– Не впервой! Вот те крест – не впервой! – Во взоре Верещаги была особая, ни с чем не сравнимая искренность.

Кого бы другого она проняла до костей – да только не подьячего Земского двора. Это был вернейший признак, что ему врут.

– Лежал, стало быть, чуть не полночи под лодкой на мерзлой земле? И от холода не околел?

Верещага замялся.

– Мне купец Онофриев, дай ему Бог здоровья, купил тулуп. Так в том тулупе жарче, чем в мыльне по первому пару.

Деревнин убедился – прямых ответов Верещага давать не будет, а лишь такие, какие можно истолковать двояко. И первое понимание: раз сказано про тулуп, то в нем Верещага лежал под лодкой. А второе понимание: тулуп – сам по себе, а лодка – сама по себе.

– И ноги под той лодкой не замерзли? – продолжал допытываться Деревнин.

– Мне купец Онофриев со своей ноги сапоги меховые пожаловал. Мне один такой сапог – на обе ноги, так я онучи в три слоя наматываю, сверху ноговицы. Не мерзну!

– А каково под лодкой лежать? Там, поди, от лежания одеревенеешь весь, надобно ворочаться? – заботливо полюбопытствовал Деревнин.

Архипка слушал этот разговор и все яснее понимал: с лодкой и с дедом Баженко что-то неладно.

– Надобно ворочаться, – согласился Верещага.