Это цивилизация, мама! - Дрисс Шрайби

его оживить: вливанием новых капиталов. А здесь, рядом со мной была скрыта настоящая сокровищница ума. И я упустил его, не использовал по назначению.

— Тут есть два объяснения, папа. Или ты не хотел обнаруживать этого капитала без солидных гарантий, обеспечивающих проценты: иначе какая была бы тебе от него выгода? Или ты просто боялся собственных чувств.

— Я недооценивал тебя, сын. Прости меня.

— Не за что, отец. Теперь мы наконец нашли друг друга. Хочешь сигарету?

— Да… Покурить хорошо.

— Табак тот же. Я никогда не меняю марку. И однако, вкус улучшился, ты не находишь?

— Да.

— Все зависит от часа, времени года, манеры курить, от какой-то мелочи. Но научиться никогда не поздно, как ты говоришь.

— Нет, никогда не поздно научиться понимать.

— Расскажи мне про маму.

— Всюду, где она появлялась, нарушался извечный порядок вещей. Люди начали жаловаться мне на нее, советовали обратить внимание на ее «безумства». Я не желал их слушать. Они слишком напоминали мне меня самого, каким я был до недавнего времени. Я стремился постичь точку зрения мамы. Она указала мне путь. Теперь, когда она входит в дом, я встаю, приветствуя в ее лице не только новую женщину, но и нового человека, новое общество, новый молодой мир.

— Встань, папа. Доставь мне удовольствие.

— Зачем?

— Встань, таков приказ.

Он подчинился мне, и я, обняв его, поднял к потолку. Несмотря на его протесты и крики, уж не знаю, радости или боли, я, не выпуская папу из объятий, исполнил танец собственного изобретения.

В момент провозглашения Независимости мама находилась на паровозе, а не в купе первого класса — и уж тем более не в багажном вагоне. Она посещала все митинги, делала заметки и не стеснялась спорить с оратором или уличать его в противоречиях. Вместо того чтобы злиться, не лучше ли дать объяснения в «точных, простых и ясных выражениях», говорила она. Каждый раз, как оратор терял нить, мама извлекала ее на свет божий, ныряя в гущу фраз и перифраз.

— Вот в чем суть! — кричала она, взгромоздясь на скамейку. Щеки у нее пламенели. Логика была испепеляющей. — Говорите прямо, мсье. Нечего увиливать. Я вас слушаю.

Ее подружки служили ей клакерами, мои дружки следили за порядком, а сам я руководил событиями, стоя в центре зала. Политикана мы приперли к стенке, ему некуда было деваться. Он глотал слюну, переводил дух, собирался с мыслями, отчаянно озираясь вокруг — не в поисках ли такси? И отважно призывал на помощь имя божие:

— Во имя бога, милосердного и всемогущего, да святится имя властителя вселенной…

— Пропусти это! — вступала мама. — Скажите лучше, как насчет аграрной реформы?

В результате всего этого целая бригада полицейских в новехоньком автобусе обосновалась на нашей улице, прямо против нашего дома. Мама сердечно угощала полицейских чаем и, обыгрывая в карты (джин-рамми), убеждала их — и заставляла признавать со смущенными лицами, — что да, мадам, особой разницы нет между прежним мундиром «колониальных полицейских» и теперешней формой «свободных полицейских свободной страны». «Но может быть, цвет изменился?» — вежливо улыбаясь, настаивала мама. «О да!» — подхватывали они. «Ну, значит, какие-то перемены все-таки есть. И оружие, наверное? Ну-ка покажите…» Они вынимали из кобуры пистолеты, разглядывали их с радостным удивлением. Это были револьверы новейшей марки, но еще не испробованные. «Не огорчайтесь, — утешала их мама. — Скоро испробуете!»

Потом они переехали подальше, ближе к лачугам предместья. Когда мы выходили, они следовали за нами на некотором расстоянии, потом возвращались обратно. Каждый вечер мама считала своим долгом подойти к их автобусу и пожелать им доброй ночи.

— Вам приказано спать в автобусе? Может быть, переночуете в доме? У нас удобные постели.

— Невозможно, мадам. Мы на службе.

— И вы обязаны исполнять такую службу?

— Приходится.

— Ну что же. Доброй ночи, господа. Спите спокойно. Я разбужу вас утром.

— Доброй ночи, мадам.

Она составила алгебраическую задачку с двумя неизвестными, икс и игрек. Вывела равенство X=Y, подставила значения икса и игрека и получила: политика = деньги. После этого напала на папу. Он богат? Значит, все просто. Богатый человек знает или должен знать в своей стране как современных политиканов, так и прошлых и будущих. Несколько телефонных звонков, и наш дом обратился в форум, где раздавалось два голоса: мамы и политического деятеля, приглашенного ею на конфиденциальную беседу. Мы с папой подавали угощение и варили кофе.

Я ведь никогда не говорил, что мама боялась кого-нибудь на всем свете? Нет, конечно. А уж слов тем более. В словах она искала правду, а за словом «альтруизм» не обнаружила ничего. Как оглашенная стучалась она в двери политических партий: «Эй! Есть там кто-нибудь?» Приходилось открывать, а открыв, отвечать на ее вопросы. У нее была способность выворачивать слова наизнанку, как шкурки кроликов. Разберемся в цифрах, статистических данных, настаивала она. Дайте мне их, я из них сфабрикую детектив или волшебную сказку, на выбор. Ничто, слышите, ничто не устоит перед страшной наготой обездоленных людей с кровоточащей душой, которые хотят восстановить свое достоинство немедленно, сейчас, а не потом, не когда-нибудь, как обещает им религия, — а знаете ли вы, как поступила я с религией? Я похоронила ее с другими реликвиями прошлого под апельсиновым деревом — дерево по крайней мере даст плоды, реальные, съедобные плоды.

Она поссорилась с демократами, консерваторами и теми, кого она именовала «прогрессистами ни туда ни сюда». Все происходило вполне вежливо, без шума. Папа, присутствовавший при свиданиях, провожал лидеров до двери, обещая им внести свою лепту в их избирательный фонд. А я смеялся, отчего они по непонятной для меня причине приходили в приятное расположение духа.

Через несколько недель к нам уже никто больше не приходил. Даже полицейские, сторожившие нас, сняли осаду. И мама осталась одна со всем своим пылом, со всеми своими идеями, с неудовлетворенным стремлением к истине. Веки у нее набухли, но глаза оставались сухими. Папа с утра до вечера подходил к телефону и, односложно отвечая, качал головой. Он прижимал трубку к уху с таким подавленным видом, будто ему приходилось выслушивать соболезнования добрых людей по поводу здоровья его жены, попавшей в сумасшедший дом.

Мама сдала все экзамены — даже на права вождения машины. Она остригла волосы и подарила их мне — пушистый комок в плетеной корзинке.

— На память о прошлом, — сказала она.

Папе она отдала все свои дипломы, перевязав их ленточкой. И объявила нам об отъезде. Да, она вдруг приняла такое решение, сидя под колпаком в парикмахерской. В тот вечер мы не ужинали.