'Москва' над Берлином - Борис Николаевич Масленников

А вот — шоссе и невдалеке, правее, — железная дорога. Их ниточки-пути и через Шяуляй тянутся. Хорошо по таким ориентирам детальную ориентировку вести и корректировать курс полета.　

Фу-ты, опять на штурманскую точку зрения стал… А вон, справа впереди, поблескивает озеро, Шяуляйское озеро, сверху похожее на большую голубую грушу. Значит, там и аэродром наш.　

…Коля Зинаков делает круг над аэродромом, а я — самолет-то в крене — разглядываю стоянку своей эскадрильи. Ого! Только четыре самолета, от которых, под лучами низкого вечернего солнца отбрасывались причудливые длинные серые тени, стоят на своих местах. Остальные, как и наша «пятерка», с задания не вернулись… Где же стоянка «пятерки», наша стоянка? Ага, вот она. На ящике с самолетными чехлами и немудреным наземным самолетным имуществом сидит наш Вася Рухлов. Видно, что заметили с земли зинаковский самолет. Видно также, как взоры всех, находящихся на стоянках, обращены на него: чей? Сейчас распознали, наверное, чей. Потому что Вася Рухлов, вскочивший было на ноги и напряженно, из-под приставленной над глазами ладони, наблюдавший за заходящим на посадку самолетом, вдруг обреченно махнул рукой — не моя «пятерка», — заплетающейся походкой возвращается на свой ящик…　

«Семерка» плавно приземляется у «Т» — Коля Зинаков, он тоже летчик не из последних, а опыта, и летного, и боевого, у него порядочно, побольше, чем у нас с Иваном. Вот он и рулит с явным удовольствием, лихо разворачивает послушную ему машину на поворотах рулежной дорожки, с шиком заруливает на свою стоянку и, к радости техника самолета и многих других, абсолютно точно устанавливает ее на обозначенное белыми метками место. К радости от того, что его командир уж больно красиво рулил и аккуратненько, тютелька в тютельку на положенное место установил самолет. Но главное, от того, что и самолет цел, и его экипаж, по всей видимости, в полном здравии.　

Вокруг «семерки» собрался почти весь технический состав эскадрильи — летному составу был объявлен «отбой». Ведь вернулся считавшийся пропавшим самолет, более двух часов о нем ничего не было известно!　

Один наземный экипаж «пятерки» во главе с Васей Рухловым остался на своей, расположенной рядом, стоянке. Не могли они, видимо, примириться с мыслью о гибели их самолета, их экипажа — другие-то, и когда их уже не ждут, возвращаются…　

Для всех было полной неожиданностью увидеть в открывшихся кабинах «семерки» не только экипаж Зинакова, но и нас. Просто как в заключительной сцене гоголевского «Ревизора» картина получилась? Все замерли в недоуменных позах: откуда они, эти, с «пятерки», взялись? Не менее окружающих и мы были удивлены их удивлением.　

Последующие минуты почему-то запомнились с невероятными подробностями. Как сейчас, явственно видятся бежавшие к «семерке» наши «наземники», впереди которых, высоко поднимая ноги в огромных сапогах, разбрасывая во все стороны брызги из полузамерзших лужиц, мчался Вася Рухлов. Как они, бесцеремонно расталкивая окружающих, вытащили нас из кабин — это же их «личные» боевые друзья-товарищи! — и, выплескивая свои чувства радости, чувства сбывшегося томительного ожидания, долго-долго тискали нас в своих объятьях, хлопали по плечам, жали руки, толкали в бока, восклицая: «Вот это — да!», «Ну и ну!», «Как это вы сумели?!», «Молодцы!..» Вот только не целовали — тогда между нами это считалось не мужским занятием.　

А мы, ошеломленные таким «натиском», будучи не в состоянии членораздельно ответить на град сыпавшихся на нас вопросов, восклицаний и междометий, только успевали крутить головами и глупо улыбались.　

Спустя несколько минут мы, окруженные галдящей, жестикулирующей и улыбающейся, небольшой, но активной толпой, прямо по мартовской хляби двинулись в штаб полка.　

Технический состав других эскадрилий — в полку все были в курсе событий боевого вылета — с удивлением провожал глазами странную процессию. Как же те, которых все считали погибшими, вернулись, как с того света, на самолете Зинакова? Что они — в воздухе пересаживались, что ли?　

При подходе к штабу несколько человек из нашего «окружения» забежали вперед, нарочито торжественно, как для важных персон, открыли входную дверь, затем, пропустив нас вперед, без стука, так же торжественно — дверь в кабинет командира полка и, после того, как мы предстали перед удивленными Дороховым, Саловым, Ереминым и Калиниченко, бережно и тихо ее прикрыли…

И опять домой…

На другое утро, еще до рассвета, на лендлизовском американском «студебеккере», мы — Иван, я, Вася Рухлов — в крытом кузове (в кабину сесть никто не изъявил желания, всем хотелось побыть вместе, пообщаться на «свободные» темы хотя бы в дороге) — захватив с собой бензиновый бак, двигались в направлении к Лабиау, к нашей «пятерке».　

И опять, как и накануне, мы видели следы недавних боев во всей их неприглядности и жестокости, но не с высоты птичьего полета, а вот так, непосредственно, вблизи. Наглядевшись на разбитую военную технику — искореженные остовы автомашин, танков и артиллерийских орудий, обломки самолетов, на разрушенные здания и мосты, на выжженные поля и леса, на развалившиеся здания в редких селениях, на вздувшиеся трупы домашних животных и видневшиеся под неглубокой пеленой остатков снега подозрительные, похожие на неубранные человеческие трупы бугорки, наш Иван грустно проговорил:　

— Нет, ребята, все-таки воевать в воздухе приятнее: погибнуть шансов, конечно, больше, врагу ты виден и с земли, и в воздухе — в окоп или иное укрытие там не спрячешься — но, по крайней мере, не приходится, как в пехоте, такие страшные картины видеть…　

Чуть ли не с криками «Ура!» встретили нас у «пятерки» Леша Тихонов и Паша Еропов. Говорят: соскучились, хотя со времени нашей разлуки и суток не прошло.　

…Все мы, под руководством Васи Рухлова — в том числе и Иван (командир беспрекословно выполнял все, что требовал Вася) — занялись ремонтом пробитой снарядом плоскости. Хотелось «пятерку» побыстрее в боевое состояние привести. И привели. Привели за один день. А потом целых два дня не могли улететь — летное поле аэродрома раскисло от кратковременных весенних дождей. И даже лучи нечастого в прибалтийском небе солнца, сиявшего ярко-ярко, как бы радуясь небывало ранней и теплой в этих местах весне, не успевали подсушивать взлетную полосу до состояния, позволяющего руление и взлет нашего самолета.　

В такие светлые солнечные часы думалось: а может быть, небывало светлой, теплой и радостной стала весна этого года потому, что она — Весна Победы?　

Но и теплые весенние дни нас не радовали. С грустью следили мы за Ту-2 нашего и других полков, стройными девятками идущими мимо запасного аэродрома, прямо над нами. Тайно завидовали нашим однополчанам, находящимся сейчас в