Вырождение международного правового порядка? Реабилитация права и политических возможностей - Билл Боуринг

Некоторые мишени критики идеологии

Как замечает сама Сузан Маркс, критика идеологии в международном праве имеет некоторые довольно простые мишени.

Во-первых, имеется космополитический манифест Иммануэля Канта, в последний раз обнаружившийся в «озабоченном либерализме» Джона Ролза[452]. Он полностью препарирован — та же критика идеологии — Джоном Тасиуласом[453]. Во-вторых, Томас Фрэнк, доминирующая фигура в англо-американской теории международного права, со своими книгами и статьями о праве на демократическое управление, а также книгой «Справедливость в международном праве и международных учреждениях»[454]. В-третьих, Фрэнсис Фукуяма, которого Сузан Маркс подвергает уничтожающей критике[455]. В-четвёртых, получившая величайший успех в послевоенной научной среде Нью-хейвенская школа, политически ориентированные специалисты, которые так часто оказываются в согласии с политикой США[456]. Однако Сузан Маркс справедливо обеспокоена подготовкой оснований для более общей критики; моя же попытка здесь состоит в том, чтобы критиковать Хабермаса и Лафлина.

Далее в этой главе я постараюсь показать, как, через преломление на своих интеллектуальных предшественниках, стратегия Маркс может быть плодотворно применена к проблеме прав человека.

Критика у Георга Гегеля и Карла Маркса

Здесь я хочу исследовать вдохновение, которое Сузан Маркс получает от Карла Маркса, и, по необходимому следствию, от Гегеля. Название её книги взято из работы «К критике гегелевской философии права» — фактически, это отрывок, в котором Маркс обсуждает (ре)конструирование Гегелем принципов монархии:

«Демократия есть разрешённая загадка всех форм государственного строя. Здесь государственный строй не только в себе, по существу своему, но и по своему существованию, по своей действительности всё снова и снова приводится к своему действительному основанию, к действительному человеку, к действительному народу и утверждается как его собственное дело»[457].

У этого текста Маркса есть важный аспект, который часто упускается. Маркс ни в коем случае не отвергает наотрез гегелевский анализ. Его «К критике…» не есть, как часто упрощённо понимается, просто радикальная критика Гегеля, не только разоблачение гегелевского примирения с действительностью.

В трёх отрывках Маркс идентифицирует отношение, в котором гегелевская теория права и государства выявляет радикальные противоречия в самом сердце права и государства, и является, таким образом, более динамичной и критической, нежели впечатляющая работа Хабермаса «Между фактичностью и значимостью»[458], к которой я ещё вернусь. Замечательная работа Джиллиан Роуз «Гегель: контр-социология», по-моему, окончательно демонстрирует, что Гегель намного более радикален, чем это обычно предполагается, особенно в следующем отрывке:

«В случае суждения, что всё действительное разумно, упускается из виду поясняющая кода, что истинность этого суждения следует искать — „in dem Scheine des Zeitlichen“, в видимости временного, истории. Это суждение неправильно понималось, как приравнивающее естественное право к положительному праву, как оправдывающее существующее право, когда оно подводит итог критики Гегелем естественного права. Ибо это теория естественного права принимает иллюзии или отношения буржуазной частной собственности за разумный принцип всего общества. Это теория естественного права оправдывает буржуазное положительное право, которое она „производит“ из вымышленного природного состояния. Гегель же именно привлекает внимание к иллюзиям (отношениям, различиям) буржуазного общества»[459].

Или, как Роберт Файн красиво выразил тот же момент:

«„Философия права“ представляла диалектику свободы и необходимости в современном обществе. Она заложила основания для критики правовых форм, базирующейся на противоречии между формой и содержанием, понятием и опытом. Гегель не рассказывает, где лежит решение, но и как бы он мог? Он писал на рассвете современного государства, тогда как такое знание возникает подобно сове Минервы „с наступлением сумерек“»[460].

Сам Маркс признавал часто неявную — а не прямо выраженную — критику в основе гегелевского подхода, и я продемонстрирую это, процитировав три важных отрывка.

Во-первых, Маркс написал: «Однако именно в том и сказывается глубина Гегеля, что он везде начинает с противоположности определений (в том их виде, в каком они существуют в наших государствах) и на ней делает ударение»[461].

Во-вторых: «Более глубоким является у Гегеля то, что раздельность гражданского общества и общества политического он воспринимает как противоречие»[462].

В-третьих:

«Противоположности приняли здесь совершенно новую, а именно — весьма материальную форму, какую едва ли следовало ожидать для отношений, существующих в небесах политического государства.

Противоположность, показываемая здесь Гегелем, представляет собой, если выразить её с необходимой остротой, противоположность между частной собственностью и имуществом»[463].

Имеется яркий контраст между глубиной Гегеля — тем фактом, что его метод всегда сталкивал его с противоречием, корнем всей критики,— и хабермасовской приверженностью Просвещению и социал-демократии, совмещённой, однако же, с глубоким консерватизмом, происходящим, как я утверждаю, из его «лингвистического поворота» и отхода от традиций исторического материализма.

Хабермас как критик — или как апологет современного государства

Хабермас играет центральную роль в аргументации на этих страницах как важнейший современный представитель критической теории и ключевой идеолог характерного и влиятельного взгляда на права человека. Поэтому для меня не удивительно, что Сузан Маркс привлекает скорее ранний, радикальный Хабермас «Знания и человеческих интересов»[464], нежели его поздняя и более консервативная работа. Она подводит итог его (тогдашней) позиции следующим образом: «…Критическая общественная наука заинтересована не просто в том, чтобы предсказывать или даже постигать. Скорее, её намерение состоит в преобразовании»[465].

В самом деле, глубокий разрыв разделяет работы Хабермаса 1970-х и 1990-х. Сузан Маркс вдохновляется книгой «Знания и человеческие интересы» (Erkenntnis und Interesse) [466], написанной в контексте событий 1968 г.[467] Затем она ссылается на книгу «Фактичность и значимость. Очерки дискурсивной теории права и демократического правового государства» (Faktizität und Geltung. Beiträge zur Diskurstheorie des Rechts und des demokratischen Rechtsstaates)[468], вышедшую в Германии в 1992 г.[469]

Полное немецкое название книги говорит за себя. Уже в «Теории и практике. Общественно-философских исследованиях» (Theorie und Praxis. Sozialphilosophische Studien), вышедшей в 1963 г. и переизданной в 1971 г., Хабермас отверг одну из ключевых концепций Карла Маркса: его «вдохновлённую Гегелем концепцию труда как человеческой творческой самодеятельности». Согласно Нэнси Лав, Хабермас полагает взамен, что «это — общественное взаимодействие, наша отличительная человеческая способность»[470]. Между 1973 г. и 1992 г. Хабермас полностью отошёл от традиции исторического материализма, основы Франкфуртской школы, в пользу «лингвистического поворота» и развития после 1981 г.[471] своей дискурсивной этики, которой теперь подкрепляется вся его работа в области права, политической теории и прав человека.

Хабермас «Фактичности и значимости» намного более консервативен, чем Гегель. Будучи выразительно монументальна по архитектуре и синтетическому успеху, эта работа действительно составляет неокантианскую трансцендентальную дедукцию условий необходимости современного германского конституционного государства.