Вырождение международного правового порядка? Реабилитация права и политических возможностей - Билл Боуринг

То есть государство — по любому счёту, замечательно успешный организм — принимается как отправная точка, действительность которой не должна подвергаться сомнению, и хабермасовские версии дискурсивной этики и прав человека оказываются условиями его существования. В этом очень мало критики (если она вообще присутствует), ещё меньше имманентной критики, вовсе никакого ощущения динамизма исторического производства конституционных форм, а меньше всего — возможности перемен. Именно поэтому Хабермас в этой работе сначала предпринимает дедукцию фундаментальных прав человека из этических предположений о человеческой коммуникации.

Эту критику можно также проиллюстрировать двумя более новыми работами. Первая из них — «Постнациональное созвездие. Политические эссе», и в особенности очерк «Замечания по легитимизации посредством прав человека». Это — текст, который я требую проанализировать от своих студентов по «Истории и теории прав человека», как примечательно содержательный и убедительный набор показательных аргументов. Хабермас имеет в виду легитимизацию западноевропейских государств, в особенности — посредством классических европейских прав человека. Он говорит нам: «Политическая теория дала двойной ответ на вопрос о легитимности [государства]: народный суверенитет и права человека… Классические права человека… основываются на по природе своей легитимном верховенстве права»[472]. Это приводит его к заключению, что «для западного стиля легитимизации существенна одновременная подлинность свобод и гражданских прав»[473]. Что он подразумевает под «западным», показывает следующий отрывок: «Концепция прав человека была ответом на проблему, с которой когда-то столкнулись европейцы,— когда им пришлось преодолевать политические последствия конфессиональной фрагментации,— а теперь так же сталкиваются другие культуры»[474]. То есть, надо полагать, западная модель государственной легитимизации посредством такой версии прав человека будет представлять единственную возможную модель для всех других обществ — классический шаг к идеологии, по определению Сузан Маркс.

Вторая недавняя работа Хабермаса — очерк «Конституционная демократия: парадоксальный союз противоречивых принципов?», опубликованный в журнале «Политикал тиари» (Political Theory) в 2001 г. Здесь Хабермас подтверждает свою заявленную в «Фактичности и значении» позицию следующим образом:

«Во-первых, только те результаты могут считаться легитимными, на которые равноправные участники совещания могут свободно согласиться,— то есть результаты, получающие обоснованное согласие всех при условиях рационального дискурса. Во-вторых,… участники предают себя современному праву как среде, в которой регулируется их обыденная жизнь. Способ легитимизации через общее согласие при дискурсивных условиях реализует кантианскую концепцию политической автономии только в связи с идеей принудительного права, предоставляющего равные индивидуальные свободы»[475].

Хабермас вполне ясен в том, что это — модель оправдания предмета его статьи — Соединённых Штатов Америки и Федеративной Республики Германии.

Что дают Хабермас и совещательная демократия меньшинствам и их правам

Что этот метод можно справедливо описать как идеологию точно в том смысле, как определила Сузан Маркс, видно по способу, каким «совещательная демократия»[476] была введена в использование в совсем недавней — и вдумчивой — статье в «Юропиан джорнэл оф интернэшнл ло» Стивеном Уитли[477]. Уитли заявляет, что «чистая совещательная модель, очерченная Юргеном Хабермасом в „Фактичности и значимости“, предполагает, что если имеется достаточно времени и доброй воли, всегда возможно достичь согласия». Он признаёт, что бывают случаи, когда невозможно достичь консенсуса с этнокультурными меньшинствами, так что демократическое совещание «должно стремиться не установить единые нормы во всех областях общественной жизни, а определить конституционный порядок, который гарантирует культурную безопасность меньшинства». Он заключает, что «политика правительства в отношении меньшинств будет более справедливой и выиграет большую легитимность в глазах и большинства и меньшинства, способствуя правосудию, внутреннему и внешнему миру и безопасности, когда с различиями работают демократические учреждения и механизмы, и проблемы разрешаются без обращения к насилию»[478].

Мое утверждение относительно Уитли состоит в том, что его модель, как и мобилизация некой версии предписаний Хабермаса, не может обеспечить сколько-нибудь ценного взгляда на многие случаи исторической и современной несправедливости в отношении меньшинств. Недавний пример, с которым я сталкивался в своей работе,— турки-месхетинцы, изгнанные в 1944 г. по приказу Сталина из Грузии (тогда входившей в СССР) вблизи границы с Турцией за предполагаемое сотрудничество с нацистами и высланные в Среднюю Азию, перемещённые в область Чернобыля в Украине и Беларуси, и, наконец, поселившиеся, до окончательного распада СССР, в Краснодарском крае, ныне одном из регионов Российской Федерации. Несмотря на их давнее проживание в этой области, они рассматриваются как временные мигранты расистскими — в лице бывшего губернатора Кондратенко даже фашистскими — региональными властями, отказывающими им в регистрации, паспортах или каком-либо ослаблении постоянных преследований. Нынешний губернатор, Ткачёв, не лучше. В марте 2002 г. он предложил принудительно выселять турок на самолётах. Срок действия их советских паспортов истекает, но, когда они обращаются в суд, чтобы доказать своё право по российскому закону на российский паспорт, суд отказывается признавать их как субъектов права. Наконец, 11 сентября 2003 г. местные власти при поддержке полиции «изъяли» (советские) паспорта примерно у 800 турок-месхетинцев на основании недавно принятого местного положения, явно нарушающего Конституцию, а также нормы прав человека[479].

Совещательная демократия не может дать ответ на их проблемы и при этом не обеспечивает средств идентификации и анализа их затруднительного положения.

Идти дальше Хабермаса — и Сузан Маркс

Поэтому я признаю, что Сузан Маркс идёт гораздо дальше Хабермаса. Её имманентная критика позволяет ей вскрывать изнутри господствующие идеологии. Это было ключевым элементом метода Карла Маркса — признать значение работ Смита, Рикардо и Гегеля (испытавшего поначалу прямое влияние английской политической экономии[480]), определить их пределы и сыграть на них; и навсегда отказаться от попытки установить модель на будущее. Имманентная критика нисколько не является исключительной прерогативой марксистов. Есть хороший пример её использования либеральным теоретиком Джереми Уолдроном в «Праве частной собственности» (The Right to Private Property), в которой он берёт теории Локка, Гегеля и Нозика, и вскрывает их изнутри, выявляя тот факт, что, принимая их логические заключения, следует считать, что каждый имеет право на некоторую собственность. Иначе говоря, своего рода коммунизм[481].

Однако я бы сказал, что она не идёт достаточно далеко. По её мнению, прогрессивная перемена, радикальная демократия, которую она отстаивает,— это связанная с перераспределением общественная перемена. Под этим она имеет в виду демократию как «принцип демократического включения»[482] и «своего рода сдвиг в пользу народного самоуправления и равного гражданства»[483]. Эти цели благородны и желательны. Но чем они иллюстрируются?

Проблема, с которой сталкивается Сузан Маркс, как мне кажется, может быть представлена следующим образом. Как у специалиста или активиста из имманентной критики господствующих идеологий международного права возникают причины для вовлечения и действия? Это — вызов Мартти Коскенниеми, к которому я обратился в начале этого очерка. Чтобы ответить на этот вопрос,