Последний полет орла - Екатерина Владимировна Глаголева

определял массу молекул различных газов со смехотворной погрешностью. С такою же точностью он занимался статистическими исследованиями, необходимыми правительству, и участвовал в разработке системы мер и весов, существенно упростившей расчеты инженеров. Именно он предложил после Революции налоговую реформу, пытаясь осуществить провозглашенный им принцип о том, что счастье не должно быть привилегией кучки избранных, процветающее государство складывается из процветания индивидов… Бывший подчиненный оклеветал его, сводя старые счеты; Лавуазье не сбежал, разделив судьбу своего тестя и еще трех десятков бывших генеральных откупщиков… Свои научные записки он подарил французской нации, Лагранж сумел опубликовать их. Так вот, смог ли бы Лавуазье служить Бонапарту? Не могу сказать наверняка. Но я совершенно точно знаю, что он не согласился бы ради спасения своей жизни отправиться в Италию и грабить там библиотеки по приказу Бонапарта или чеканить монету из золота, захваченного в Каире, как Монж и Бертолле. Гаспар Монж учил Бонапарта геометрии, совершенствовал литье пушек, занимался теорией взрывчатых веществ, зная, что его ученик очень скоро найдет всему этому практическое применение. А другой его ученик, Лазар Карно, с которым они вместе разрабатывали теорию машин, и вовсе переплавился из ученого в генерала и, вместо того чтобы облегчать людям жизнь, отнимал ее. Как исследователь, Монж самостоятельно пришел к тем же выводам, что и Лавуазье, но как человек – ушел совсем в другую сторону… А Лаплас? В своем «Трактате о небесной механике» он углубляет и обогащает идеи своих предшественников, не сворачивая с намеченного ими пути, но в политике меняет свои убеждения, как перчатки, подстраиваясь под того, кто находится у власти. Кстати, его угодливость проникла и в «Трактат»: в третьем томе он написал, что из всех излагаемых им истин ему всего дороже декларация его личной преданности «вершителю судеб Европы». Я видел новое издание этой книги: эту фразу убрали. Ведь Лаплас теперь служит Бурбонам…

В дверь постучали; служанка внесла большой поднос с кофейником, чашками, молочником, сахарницей и тарелкой с бисквитами. Магдалена принялась разливать горячий ароматный напиток, покрывая прежде донышко каждой чашки слоем свежайших сливок. Отец пил кофе без сахара – берег зубы, Уильяму она всыпала две ложечки, Роберт предпочитал толченый леденец.

Несмотря на то, что солнце еще стояло высоко, гостиная наполнялась сумраком: высокие лондонские дома, разделенные узкими улицами, заслоняли друг другу дневное светило. Сэр Джеймс спросил, когда сэр Уильям намерен выехать в Дувр, и узнав, что завтра на рассвете, поспешил откланяться, пообещав Магдалене заглянуть к ней после доклада в Сомерсет-хаусе. Сэр Роберт ушел вместе с дядей – он всё еще надеялся выпросить у него немного денег. Молодожены остались одни; Уильям попросил Магдалену сыграть ему что-нибудь. Она выбрала сонату Бетховена, которую знала наизусть. Первой частью было адажио, в которой ей слышался диалог двух разлученных влюбленных и шорох волн, набегающих на берег. Магдалена всегда чувствовала волнение, извлекая из пианино трепетные звуки. Когда она закончила, Уильям поцеловал ей руку.

Они не стали засиживаться допоздна. Перед тем как идти спать, Уильям спросил жену:

– А ваш отец когда-нибудь занимался политикой?

– Он был пять лет членом парламента от какого-то поселка в Корнуолле – Митчелл… или Сент-Майкл… Его округ состоял всего из двух приходов, избирателей человек пять… По-моему, за всё это время папа ни разу не брал слово. Мы только слышали о беспорядках, у нас их не было. Премьер-министром тогда был Спенсер Персиваль; папа как раз вышел в коридор Палаты общин, когда сэра Спенсера там застрелили… Если не ошибаюсь, это было три года тому назад. Папа был поражен тем, как смерти сэра Спенсера радовались в провинции. Убийцу повесили всего через неделю после его злодеяния. Я помню, что наши гости очень этому удивлялись: «Почему так скоро? Такое впечатление, что его нарочно хотят выставить одиночкой, хотя все купцы в Ливерпуле недовольны новыми военными налогами»… Папа не любит об этом вспоминать; он был рад избавиться от парламентских обязанностей и заниматься только наукой.

– То есть он не смог бы переплавиться в министра? – улыбнулся Уильям.

– Что вы! – рассмеялась Магдалена. – Вы же видели девиз на его печатке: CURA QUIETEM[17]. И цапля, стоящая на одной ноге.

Глава десятая. Вместе и врозь

Ночь выдалась ужасной: у молодой англичанки, занимавшей соседний номер, начались роды. Два часа она страшно кричала, пока ее голос не начал слабеть и, наконец, не смолкнул совершенно, от чего Селесте, накрывшей голову подушкой, сделалось еще тоскливей. Пищал ли младенец? Этого она не слыхала. Ее вдруг объял черный, беспросветный страх смерти, которая всегда стоит за спиной. Зачем она только ходила на кладбище? Закопченные от пожара гипсовые скульптуры показались ей душами, попавшими в чистилище.

Утром вся гостиничная прислуга была занята, уничтожая следы ночной трагедии. Хозяйка многословно извинялась перед госпожой де Шатобриан за доставленные неудобства, уговаривая не покидать Антверпен так скоро; Селесту тошнило от отвращения. Боже мой, мучительная гибель женщины во цвете лет, исполнявшей свое природное предназначение, – всего лишь неудобство для окружающих! Презрение к смерти считается мужеством, но только к своей смерти, не к чужой!

Селеста не знала радости материнства… хотя вряд ли в ее молодости материнство стало бы радостью. Рене говорит, что после несчастья родиться самому самое горькое несчастье – подарить жизнь другому, поэтому он не любит ходить на свадьбы и на крестины. Что она смогла бы дать младенцу, не вовремя появившемуся на свет посреди хаоса, страха, предательства и лишений? Даже если бы они оба пережили каким-то чудом то страшное время, всё дальнейшее существование ее дитя стало бы для нее источником нескончаемых тревог, ведь во́йны почти не прекращались. Вот и теперь надвигается гроза… Маленькой Анне, дочери Луи де Шатобриана, не исполнилось еще и двух лет; лишь бы она не осталась сиротой, как ее отец… Как это ужасно! Дети рождаются в муках, порой забирая жизнь своей матери, а потом их посылают на войну, чтобы убивать других рожденных в муках детей и гибнуть самим…

На площадях и бульварах Гента обучали бельгийских и английских рекрутов; по реке прибывали баржи, с которых выгружали на берег артиллерийские орудия, зарядные ящики, целые стада быков и лошадей, дрыгавших ногами с пронзительным ржанием, пока их переносили кранами по воздуху, обвязав ремешками; маркитантки везли в своих тележках тюки, бочонки, детей и мужнины ружья.