Во имя Мати, Дочи и Святой души - Михаил Чулаки

Свами мягко клонила головку Клавы ниже и ниже. Клава поняла, что от нее требуется, и припала покорно к материнскому мысу, царапаясь об отросший с утра миллиметровый ежик. Она трудилась спокойно и старательно, ожидая действия, как врач ожидает скорого действия рвотного лекарства. Греховно вспомнила Клава отвратительную Пупочку, но не очень гнала опасную мысль, не боясь больше грозного всеведения Свами.

Не сравнить мерзкие джунгли Пупочки с пологими полями Свами. Со Свами не противно – но скучно. Тоже работа как работа. Мамусенька учила, когда Клава не хотела ходить в первый класс: «Работать и учиться – не петь и веселиться!» Тоже в рифму сказала. Оба они у Клавы любили рифмами перекликаться – родительский рэйв доисторический. И если Клава готова была работать, не веселясь, в мерзостях Пупочки ради сверкающей квартиры Наташи, неужели не поработает у Свами, чтобы возвышаться недоступно в сане Дэви над покорными сестрами?

Открылась дверь и Клава узнала шаркающие шаги кухонной сестры Нади. Накрывала стол, судя по звяканью посуды. Стыда нет и отгороженности, по слову Госпожи Божи, и Клава ничуть не отвлеклась от своего дела. Тут же и действие сказалось наконец, «божа-Божа-БОЖА-БО-ОЖА!!», – зарычала Свами, задергалась, и Клава поспешно поднялась к сосцам, чтобы не передавили ей тонкую шейку свамины бедра – как это случилось с неудачливым Иваном Натальевичем.

Надя суетливо накрывала на стол.

– Повечеряем вместе вдвоем, добрая Дэви, – сказала Свами домашним голосом.

– Радуюсь и повинуюсь, сладкая Свами.

– Ты мне теперь можешь отвечать просто: «Спаси Божа».

– Спаси Божа, сладкая Свами.

Туповатая Надя словно угадала ход событий: на столе возвышалось шампанское.

Папусик Клаве с первого класса по наперстку подносил «под аппетит» – не шампанского, конечно, у них дома только один жидкий продукт водился. «Самый калорийный», как не уставал учить папусик. Так что шампанское ей – что святая вода.

Надя наконец ушаркала восвояси, не мешая беседе Свами и Дэви.

31

На радости вечерней Свами представила добрую Дэви Сестричеству.

Брат Григорий помог ей выскользнуть в свет из-под воздвигнутой Свами живой арки. Клава потерлась плечами о материнские ляжки фамильярно, как не делала при прежних своих временных воплощениях. Теперь она будет выходить таким путем постоянно, а потому трепета не испытывала.

Свами накинула на нее новый плащ – словно еще более серебряный, а по нижней кайме многоконечные звезды – лишь лучами покороче чем у Свами.

Сестры и братья подступили к ней с покорными целованиями.

– Яви свою волю, добрая Дэви, – пригласила Свами. – Чей грех ты искупишь сегодня любовью своей?

Тут сомнений быть не могло.

– Грех сестры Эмилии, которая…

– Госпожа Божа всё видит и знает, – остановила Свами утечку информации.

Эмилия вышла поспешно, поцеловала Клаве ручку:

– Спасибо, добрая Дэви, что первой вспомнила обо мне, недостойной грешнице.

Уже не раз и не несколько Клава поучала любовно сестер и братьев, к чему и привыкла. Но в первый раз перед ней распласталась униженно сестра взрослая, толстая, бритая, и то, что она в шестиклассном возрасте имеет власть выпороть женщину в полных летах, да еще бывшую доцентку, учителку училок, взволновало. Да и поцелуй запечатлелся на ее руке. Не было на ее теле не обцелованной точки, а вот запечатлелся поцелуй на руке. И Клава, вкладывая силенки в любалку, напрягаясь ногами и спиной, испытала то, что миновало ее у бедер сладкой Свами.

Клава уже кончила, а Эмилия еще бормотала по инерции: «Спаси Божа, спаси Божа…», так что пришлось брату Григорию подойти и напомнить, что сеанс окончен.

Сестры с братьями и после радости теснились с восторгами и знаками покорности, только Ирка сказала:

– Вот не думала, что ты так быстро вознесешься над нами, которые уже не первый месяц. Госпоже Боже, конечно, видней, но все-таки…

– Люблю тебя, сестра Ира, – холодно возразила Клава. – Подойди ко мне наверх в светелку новую, я поучу и тебя любви сестрической – уединенно.

И представила, как разложит и эту восемнадцатилетнюю корову. А если найдет ее небритой к вечеру – то и вдвойне.

– Радуюсь, но повинуюсь, – поцеловала Ирка ручку в поклоне.

Или Клаве только послышалось, что Ирка заменила «и», на «но»? Ничего – так и так это обойдется Ирке в лишних десяток любалок.

Сонька подошла и ручки целовала долго – каждую отдельно. В ладони, а потом и по пальчикам прошлась.

– Госпожа Божа тебя избрала, добрая Дэви. Вразуми меня: сомнение гложет про нерушимость обета сестры Ираиды, в весталках пребывающей. Боюсь греха недонесения. Но и сомневаюсь, не соблазн ли попутал. Сказать ли сладкой Свами, или ты сама проверишь ей пломбу для начала – по-сестрически, по-весталочьи запросто?

Ирка-то, оказывается, Ираида!

А Сонька еще раз себя подставить боится. А сказать хочется!

– Госпожа Божа верно тебя направила, сестричка. Проверю я по-подружески.

Проверит! Даже если ошиблась Сонька – все равно полезно посадить Ирку на место – и проверить пломбу. А если не ошиблась?! Сонька – приметливая! Про Клаву ошиблась – так кто ж другая могла придумать способ от Витька запечататься?! Но ведь до самой двери выследила – не сбилась со следа.

Витька на радостях вечерних по-прежнему видно не было, да и камуфляж он не желал сменять, и, выходит, о новом сане своего белого ангелочка он мог и не слышать.

Свами не уточнила, вмещает ли сан Дэви обет весталочий. Сама она, будучи Свами, жалейку свою не запечатала. И если Витьку нравится туда к ней проваливаться – всем лучше пока. Потому что в Клаву и мизинчик до сих пор еще не проскакивал. Надолго ее жалеечка припухла во второй раз.

Навязываться ему Клава не собиралась. Просто сообщить новый адрес. Захочет – заглянет. Тем более – рядом.

Вошла она свободно – как повсюду в корабле открытых дверей. И увидела Витька с Сонькой.

Только что пальчики перецеловала – и успела сюда раньше Клавы!

И не лежали они, а сидели, отпивали кофе из одной чашки и это показалось Клаве особенно обидным: ведь «кофе с постелью» придумали они вдвоем с Витьком.

А так всё правильно: сколько ж можно Соньке целкой своей сверкать! Как сегодня у профессора. Зато Витёк не профессор: баб на компутер не променяет. Жалельщиц спасательных.

– Любим тебя, добрая Дэви, – радушно встретила Сонька. – Садись с нами кофе пить.

– Кофе не водка, на ночь не пью, – вспомнила Клава чью-то поговорку.

– А что, добрая Дэви, есть предложения по водке? – удивился Витёк.

Нужно было слышать, как он произнес: «добрая Дэви».

– Нет. У суда один ответ: там, где нет – не будет бед. Чего предложить – пора уж ложить.

В момент, когда девичья и весталочья гордость на весах, не оставила Госпожа Божа Клаву своими рифмами.

Да ведь Клаве не внове милости Её-Их.

Она выходила, когда услышала в спину:

– Любим тебя на ночь, добрая Дэви, – от Соньки.

Осталась без обета – и радуется. Ничего, есть у Госпожи Божи – самые верные. Которые посмеются, когда такие как Сонька будут у ворот рая на коленях стоять!

Витёк промолчал, как рыцарь на допросе.

Ирка еще не явилась за своей порцией. Клава нашла в своей новой светлице такой же колокольчик, как у Свами. Тотчас встал перед нею брат Григорий.

– Я сестру Иру вызывала, а она промедлила уже полчаса! Приведи.

– Радуюсь и повинуюсь, добрая Дэви.

«И». Клава ясно расслышала «и». Так что со слухом у нее всё в порядке. А Ирке за ее «но»!.. Хотя есть к ней вопросы и посерьезнее – спасибо Соньке.

– Нигде нет сестры Иры. Во всем корабле.

– Так дверь же заперта на ночь?!

– Позволь поискать еще, добрая Дэви.

– Да поскорей. Копаешься, брат Гриша.

Клава уселась на свою новую кровать. Подпрыгнула на пружинах. У Витька на кровати так не подкидывало. Всё как у Свами – кроме телефона…

– Окно раскрыто во втором этаже, добрая Дэви, – запыхался Григорий. – Со второго этажа она спрыгнула – там крыша сарая.

– Убежала?! А в саду?

– Нет и в саду. Значит – через забор успела. Скамейку подставила. Если б сразу схватиться, пока она скамейку к забору волокла – как раз бы ухватить под белые ножки! Я давно говорил, что собаку надо, и проволоку над забором.

Григорий не уточнил – кому говорил, потому что в сетованиях его послышалась явная критика. Но и так ясно – в чей огород.

– Свами сказал уже?

– Доложил.

– И что она?

– Головы не повернула. «Хочет в ад сверзиться – никто ее не держит».

Клава устыдилась своей горячности. Ну, действительно, чего волноваться? Выбрала ад вместо жизни вечной – это Иркина проблема. Испугалась краткой муки за обет порушенный – а в порушении обета Клава больше не сомневалась – и обреклась на муку вечную. Пусть.

Пусть бежит по Вавилону, пусть кричит, как в корабле спасательном жила. Секретов постыдных в Сестричестве нет. Пусть болтает, чего хочет, тварь ползучая. Раз попустила побегу Госпожа Божа, значит и побег этот – к славе Её-Их.