Во имя Мати, Дочи и Святой души - Михаил Чулаки

Положенная в кровать Свами, Соня пробормотала:

– Госпожа Божа, не оставь меня.

– Надо говорить «помилуй», – возразила Свами. – Госпожа Божа никого не оставляет, но не всех милует.

27

Соня по милости Свами оставалась в кровати, и Клава принесла ей после общей радости миску овсянки. А Свами добавила росы утренней большой стакан. Чтобы Свами еще и завтраком своим персональным кормила весталку разжалованную, Клаве и примыслиться не могло.

Следом вошла сестра Эмилия.

– Подвиги какие свершают девочки, подвиги какие! – умилилась она. – Я с моими немощами и помыслить не могу.

– Укажет Госпожа Божа, и смогёшь, – заметила Свами без всякого назидания.

Все равно как если бы сказала: «Пойдешь тут рядом хлеба купить».

– Совесть меня гложет, сладкая Свами, потому что грех великий совершается: дочь моя Ксения в темноте пребывает. Я спасаюсь, узрела истину, а дочка коснеет. Звала я ее, по телефону увещевала, а она трубку бросает. Отец ее настраивает. Такой безбожий, что ничем не пронять его, до души не добраться. Знает только свои компьютеры, а в них-то самое безбожие и запрятано. Даже и философы спорят сейчас, что они мыслить могут без души. Такой грех! У меня давно начались от него всё дальше искания, а он молчит или смеется, а потом научился вместе: молчать и смеяться. А дочка в него. Папина, не моя.

– Большая дочка?

– Как они вот примерно. Сестрички светлые. Или на год старше. Только сестрички уже спасение нашли, а моя дочь гибнет безнадежно.

– Безнадежности нет, проси Госпожу Божу.

– Я только и делаю, что прошу.

– Значит – мало.

– Я не знаю. Я на всё готова. Может, претерпеть мне нужно?

– Нужно привести сюда дочку в корабль наш спасательный. Авось и просветим с помощью Божи.

Клава с сочувствием думала о неразумной девочке, почти ровеснице, которая убегает от истины и спасения. И чуть-чуть радовалась по контрасту, еще раз вспоминая, что она-то спаслась и попала к Госпоже Боже в милость.

– Не хочет она идти.

– Силой мы никого не тянем. А захочет Госпожа Божа – и просветит во тьме.

– Он ее в математический лагерь услал. Я думаю, нарочно. Боится, что узрит она со мной истину.

– А он, значит, один сейчас? Один в квартире?

– Один.

– А может, уже привел кого-нибудь? Долго ли мужику. Ты здесь, дочка в лагере.

– Нет. Он равнодушный. Ничего не видит мимо своих экранов. Да и ради дочки мачехи не хочет.

– Пока не хочет. А полгода пройдет, год. И мачеху пропишет, и каких-нибудь родичей ее. Тогда-то дочка и увидит, Ксения твоя, кто ее любит и спасает.

– Она бы и раньше увидела, да уж очень она отцу верит. Обольстил ее этими своими компьютерами безбожьими. С семи лет сидит и щелкает, сидит и щелкает. Тут ей и Бог, и кесарь. И ей, и ему.

– Бог ложный мужской его не просветил, а Госпожа Божа сильней в своих милостях. А пока один он, пока дочкой не занят, он для просветления доступней. Можно сразу и просветить.

– Сладчайшая Свами! Яви такое чудо! Поедем, я покажу, познакомлю. Уж говорить-то он не откажется. Как интеллигент воспитанный.

– Не надо. Против тебя у него сердце ожесточено. Мы сами. Вот и сестра Соня искус перенесла и к новой жизни готова. Братик Григорий всегда ревнует Госпоже Боже послужить. Да все мы. Скажи только ему через телефон, что сестра Сонечка вот за вещами твоими приедет. Чтобы не удивлялся. А то теперь чужим и дверь не откроют. Так люди отдалились, замкнулся каждый, а замкнуться – великий грех. Госпожа Божа велит подруга подругу тесно любить. И друг друга. Одежда глухая пуговчатая – гроб походный, а дом замкнутый – смрадный склеп!

Сестра Эмилия тут же и позвонила.

– Сеня? Это Эм… это Лена… Ну не будем сейчас, это долгий разговор. Ксаночка как? Всё в лагере? Сеня, тут девочка от меня зайдет. В нашем, в серебряном, святая вся. Она вещи для меня заберет, какие скажу… Ну не будем, ты собрался в ад, это твой выбор. Вещи-то забрать я имею право?. . И живи пожалуйста, никому твоя площадь не нужна. Здесь другие люди, они познали истину и духом одним живут. У меня есть место здесь в корабле спасательном, и площадь мирская мне теперь все равно, что диссертация по марксистской эстетике, прости меня Божа за слова непотребные… Да, только вещи. А Ксаночка сама выберет, где свет и где тьма. И проваливайся дальше в обнимку со своим компьютером.

И добавила для своих:

– Он этот ящик дьявольский, по-моему, и ночью не выключает… Прости меня сладкая Свами, что я мирским умершим именем назвалась: он бы не понял иначе. Наложи поучение любовное.

– Потом. Иди, сестра Эмилия. Госпожа Божа тебе улыбается и благословения шлет.

После Эмилии Свами призвала в совет и Витька.

– Всё понятно, сестры и братья? Этот Сеня дальше компутера ничего не видит. Ну – профессор и есть. Увещевай его, сестра Соня, словом истинным. Госпожа Божа тебе поможет, уста твои медовыми преобразит. И подвиг твой девический Она-Они благословят. И братья Витя с Гришей укрепят тоже. Ну и сестричка Каля, пожалуй, в помощь полезна: у нее тоже, я знаю, уста, как мед.

Свами глянула при этом на Витька – притушив иссиний взгляд.

– Ну, присели все, и благослови вас Госпожа Божа. Нет преград на путях Её-Их.

28

Клава надеялась, Свами уже купила красивую тачанку, как обещала Витьку. Но они взяли такси. И отпустили перед домом. Наверное, много вещей сестра Эмилия поручила собрать Соне, чтобы унести вчетвером. Может, из них потом и Клаве подарочек найдется?

В двери даже глазка не было. Соня откликнулась, дверь открылась – и все четверо вошли быстро, оттесняя хозяина в глубь квартиры. Сеню безбожьего.

Тот отступил безропотно в комнату – лысый и очкастый. Профессор и есть. Только не толстый почему-то. Сестра Эмилия на два размера его больше.

Отступил в комнату и сразу же уселся за свой компьютер – словно защитился им. Похоже, как малолетки в Наташиной квартире за подушки попрятались.

Чужой, частица мерзости мира. Мусор человеческий. Клава каждую секунду ощущала разность двух миров – и ненавидела мир Дьявола, враждебного светлой Госпоже Боже.

– Как много вас, однако. Елена про одну девочку говорила.

– Вот – девочка. Самая настоящая. Можешь проверить, что невинная, будто вчера родилась, – сказал Григорий. – Покажи ему, сестра Соня.

– Оставьте ваши шутки. Я думал, вы, по крайней мере, на боге специализируетесь, а не в гинекологии.

– Госпожа Божа – во всем, – отчеканила Соня. – Всё свято в женщине, и губы ее нижние благословеннее верхних. Ты стыдом скован, а стыда нет перед ликом Её-Их.

– Ладно-ладно, берите вещи, какие надо. Елена, до того как в мистику ударилась, обожала по квартире голой ходить. Это связано. Вот и нашла, чего хотела. Генитальное сообщество.

Мудро Свами сказала про всех таких невров: в гробу походном и в склепе смрадном пребывает. Но даже он признал, что сообщество – гениальное.

– Ну короче, – заговорил наконец Витёк, морщась, – нехорошо, профессор, девочек невинных обижать.

– Как это – обижать?

– Пришла к тебе девочка невинная, одной Госпоже Боже преданная, пришла по просьбе сестры своей духовной кое-каких вещичек собрать, а ты набросился и изнасиловал. Нехорошо. За малолетку, знаешь, сколько полагается? Пятнадцать на всю катушку и вплоть до расстрела. Сто семнадцатая, часть третья, статья серьезная, для настоящих мужчин. Многия лета тебе обеспечены.

– Да вы что?! Я ее пальцем не тронул и не трону! А явились шантажировать, скажите, чего вам нужно? Квартиру, наверное? То-то Елена клялась, что жилплощадь ее больше не интересует.

– Нас справедливость интересует, – перехватил разговор Григорий. – Для закона все равны, словно голые в бане: наделал – отвечай. А в бараке за пятнадцать лет и адрес свой забудешь, не то что квартиру.

Профессор совсем спрятался за компьютер свой, создание мужское, дьявольское:

– Скажу вам, молодые люди и девушки, не с того боку вы взялись. Убили бы – и точка. Самоубийство инсценировать можно, а изнасилование – нет. Если я ее пальцем не трону. Экспертизы существуют – кто и чего.

– Мы когда начинаем, уже не сворачиваем, профессор, – снова взялся Витёк. – Убийство или самострел – тут копать могут. А за сто семнадцатую, кроме тебя, искать некого. Отправят попариться на нарах – и точка. Положим тебя на нее, никуда не денешься.

– Я не сексуальный автомат. Как положите, так и снимите.

– Дело твое. Без сто семнадцатой мы тебя здесь не оставим. Если желаешь, можешь сам ее отоварить, получить удовольствие напоследок, чтобы было, что вспомнить на нарах. Мы добрые – дарим ее тебе хоть на час. Ну, а если не хочешь, кто-нибудь из нас ее вскроет без наркоза – но плевучки свои не оставит. А тебя выдоим как племенного бычка и ей туда как сто грамм в стакан! Ну коров так отоваривают, если кроме ящика этого немного животноводство знаешь. То да сё, мы ей синяков оставим, особенно поближе к эпицентру событий, она тебе личность раскорябает, чтобы явственное сопротивление для экспертизы. И она бежит до ближней ментовки.